Стражи восемнадцати районов. Том 1

28. Дело Юхана Сигварда. Часть 2

– Этот ублюдок пообещал… – голос капитана стал гораздо тише, чем прежде, словно кто-то развеял пепел его былого гнева над холодными водами Ладоги. – Пообещал, что отыщет в архивах Кёксгольма фотографии моей команды и пса.

Корабль заскрипел, будто вторя тоске Юхана Сигварда.

– Я уже не помню ни лиц, ни имен, ничего о них, – Сигвард тяжело сглотнул.

Я кивнул. Я уже знал из энциклопедий, что у всех призраков очень плохая память: они помнят только предыдущие несколько лет. Поэтому нередко привидения, живущие в уединении, даже не знают, кто они такие.

– Если бы я раньше знал, что призраки так быстро всё забывают!.. – продолжал Сигвард. – Я понял, что моя память слабеет, уже когда было поздно, не получилось бы вести дневниковые записи: мне удавалось вспомнить лишь то, что у меня была команда, и что мне были важны эти люди. Обрывки смеха, блеск глаз в свете зари, теплое дыхание пса у ног – все это кануло в Лету. Осталась только ноющая пустота там, где раньше были лица. Проклятье той молодой матери не даёт мне забыть о своём преступлении и о сценах их смертей, но о самих товарищах я не помню ничего. Это мучительно. Я хочу вспомнить – напоследок.

– Напоследок?.. – Клугге прищурился, его обычная непроницаемость на миг дала трещину, пропустив искру интереса.

– Да. Потому что вторая часть обещания Танасия заключалась в том, что он освободит меня от проклятья.

– То есть убьёт.

Я судорожно вздохнул.

– Верно, – кивнул капитан Юхан Сигвард.

Черт. Это было… очень логично. Но бесконечно грустно. И как-то опустошающе, что ли: как осенний дождь, бьющий по пустому причалу.

Между нами повисла тяжелая, как мокрая рыбацкая сеть, тишина.

– Хотите, мы найдём фотографии в архиве? – неожиданно предложил я, чувствуя, как слова вылетают раньше, чем я успеваю их обдумать, подгоняемые внезапным порывом. – Приозерск не так далеко от Кирьявалахти. Я думаю, я вполне могу съездить туда.

Сигвард уставился на меня из-под кустистых бровей, словно пытаясь разглядеть в моём лице подвох. Я тотчас смутился.

– В смысле, конечно, есть шанс, что это долгая работа, и, может быть, демон вообще-то не обманул вас, а до сих пор ищет информацию – и тогда я просто встречу его в архиве, и мы придём к вам вместе с ним, и…

Я тарабанил, как чокнутый, потому что вдруг понял: сказал «А», говори и «Б». Пообещал фотографии – пообещай и освободить капитана. А решение об очищении корабля стоило принимать явно не мне, а Клугге – человеку, чьи глаза сейчас были холодны, как лезвие меча перед замахом.

С легким вздохом Айземанн перебил мои жалкие лепетания. Он снова посмотрел на Сигварда, и в его взгляде уже не было прежней отстраненности – только спокойная решимость.

– Вторую часть обещания демона мы тоже сможем взять на себя, – твердо сказал он.

И тогда я вздрогнул, а Сигвард тихо, с облегчением вздохнул и закрыл глаза.

***

По дороге обратно в Кирьвалахти озеро казалось тихим и умиротворенным. Я извинился перед Клугге за то, что, фигурально выражаясь, полез поперек батьки со своими предложениями помощи капитану.

– Это было единственным правильным решением, – пожал плечами тот. – Нас с тобой наняли, чтобы мы разобрались с проблемой проклятого корабля, и мы это сделаем.

Я зажмурился от облегчения. Ура-ура, Айземанн не считает меня врагом или идиотом!

– А как поступим с Танасием? – приободрившись, спросил я и сразу же, пока Клугге даже не успел ответить, вывалил на него всю информацию насчет зеленоволосого демона.

– Хм. Об этом мне нужно будет сообщить в Небесные Чертоги, ведь следствие уже открыто – и должно остаться в их юрисдикции.

Когда мы вернулись, Веналайнен спал – его могучий храп разносился на весь дом. Клугге пожелал мне доброй ночи и удалился к себе.

Я же чувствовал, что мне нужно отправиться в другое место. А именно – к реке. Что-то подсказывало, что стоит провести еще один разговор, прежде чем я смогу с чистой совестью лечь спать.

Утро уже подкрадывалось к Кирьявалхти.

Проснулись птицы: пели так витиевато, словно вышивали серебряными нитями-голосами на полотне малинового неба. Деревушка еще дремала, укутанная в переливающийся перламутром шелк тумана, но первые лучи солнца уже золотили кончики острых крыш, будто припудривая их волшебной корицей. Воздух пах мхом, мёдом и чем-то таким древним, название чему можно было найти разве что в забытых языках.

Я увидел Юми издалека.

Голубая макушка русала, как поплавок, торчала над рекой, и я подумал: а ему вообще не холодно? И что он и ему подобные делают зимой, которая на Ладожском озере и в окрестностях явно не отличается мягким климатом? Вопрос почти такой же дурацкий и, в то же время, захватывающий внимание, как проблема уток в Центральном парке, поднятая Холденом Колфилдом[1].

Отчего-то Юми вместо того, чтобы дождаться меня, с плеском махнул хвостом и поплыл прочь – хотя он явно ждал моего появления. Орать «эй, погоди!» в рассветной тишине показалось мне кощунством, и я просто последовал за ним, позволяя русалу стать моим проводником. Надеюсь, не Виргилием.

Он уплывал всё дальше, а утренняя волшебная фауна Кирьявалахти постепенно заступала на смену вместо ночной. Пропали светящиеся бабочки, зато появились крохотные пучеглазые феечки, источающие аромат лесных ягод и карамели, одну из которых я по ошибке чуть не прихлопнул, приняв за комара. Они с любопытством летали вокруг меня, оставляя в воздухе золотистую пыльцу. Цветочные феи? Радует, что их не отпугивает мой запах «проклятой твари», замеченный мастером Веналайненом.

Наконец Юми остановился, поднырнув под поваленным стволом дерева и выплыв в небольшое озерцо, окруженное плакучими ивами. По берегам цвели нежно-голубые незабудки.

– Это мой дом, – сказал русал, когда я приблизился.

И достал из дупла дерева две глиняных чашки, чайник с ароматным травяным чаем и тряпичный кулёк, в котором нашлось рассыпчатое печенье.

Сказать, что я был удивлен – ничего не сказать.

– Я ждал тебя и заранее приготовил нам завтрак, – немного заискивающе улыбнулся русал. Он явно нервничал. – Ну… Попросил, точнее. Мне иногда дают еду местные жители, если я жду гостей. Сам-то я чаще ем рыбу и водоросли.

– Спасибо, Юми, – с теплотой в голосе сказал я, по-турецки садясь на мягкую, влажную от росы траву и принимая чашку с чаем.

А потом, не выдержав разлитой в воздухе тревоги, из-за которой было сложно дышать, быстро выпалил:

– Чтобы ты знал, меня сюда позвали не за тем, чтобы я убил Юхана Сигварда. Но он… сам просит лишить его жизни.

Юми вскрикнул и закрыл лицо руками.

– Черт! – жалобно взвыл он мгновение спустя и ненадолго ушел под воду. – Черт! Ну почему?!

Это было похоже на истерику очень расстроенного подростка.

Я начал объяснять, что Сигвард устал от своего проклятья. Думаю, мой голос звучал слегка механически, потому что в глубине души я не мог поверить в то, что можно находиться в своём уме и хотеть добровольно покинуть этот мир.

Как там? Сытый голодного не разумеет. И вроде понятно, что движет Юханом, а все же появляются возражения вроде – да ладно, капитан, если мы с Клугге убьём тварей, ты же будешь куда более свободен! Найди себе хобби! Найди новый смысл жизни! Найди… я не знаю… работу! Зачем уходить? Пусть ты веришь в «круг перерождений» – зачем заводить новую игру, если эта еще не закончилась? Неужели ты такой слабак?

Схожие мысли озвучивал и Юми, который почему-то пытался убедить меня, что Сигвард совершает ошибку. Словно у меня было право решающего голоса.

– Скажи об этом ему сам, – посоветовал я. – Поплыли в следующий раз с нами.

– Я не могу! – мгновенно побледнел русал. – Я же предал его; я не смею взглянуть ему в лицо!

– Как именно ты его предал?

Юми опустил голову. А потом указал пальцем на мою чашку и нарочито увлеченно защебетал:

– Ой, смотри, у тебя фея сидит на каемке. Осторожно – не выпей её вместе с чаем; а то все остальные на тебя ополчатся и подговорят цветы испускать ядовитый пар – вся деревня поляжет, как миленькая!

– Ты тему не переводи! – нахмурился я, но, тем не менее, на всякий случай отставил чашку на землю. – Юми! Посмотри мне в глаза и скажи, что у вас случилось с Юханом Сигвардом?

Русал, весь из себя такой болтливый и игривый, сейчас был похож на поникший цветок.

– По правде говоря, я предал его дважды, – Юми стал нервно заплетать свои длиннющие влажные волосы в косы. – Первый раз – когда покинул его. Я же сказал тебе, что он спас меня из рыбацких сетей, верно? После этого я долгое время плавал вслед за кораблем. Капитан Сигвард ругался на меня, обзывал «липучкой», но в то же время всегда подсказывал, где лучше ловить рыбу, и учил всему понемногу. Помню, как он сбрасывал мне веревки и показывал мне узлы, ворча, что у меня вместо пальцев – лапша. Или как мы спорили о звездах, и он рассказывал морские байки, от которых захватывало дух. При этом он почти ничего не знал о магическом мире; тут я поведал ему обо всём. Мне казалось, что в какой-то момент мы стали почти семьей. Я даже начал называть его «дядей Сигвардом», и, хотя он неизменно ворчал, мне казалось, что все же ему приятно. Обычно я звал его, чтобы поболтать, но всё чаще он сам окликал меня и заводил беседы о чем-либо. Я так привык к нашим разговорам и тому, что всегда могу получить совет, что чувствовал себя почти в такой же безопасности, как в бытность икринкой – даже несмотря на то, что населявшие корабль твари всегда смотрели на меня и облизывались, надеясь, что однажды я поднимусь на палубу – и она меня сожрут. Все было хорошо. Но однажды капитан вдруг начал гнать меня прочь. «Хватит уже околачиваться подле меня и мешать мне спокойно жить, глупая ты рыба! У меня уже уши в трубочку сворачиваются от твоей болтовни! Уплывай отсюда, и чтобы я больше тебя не видел! Где ты там хотел побывать? В Сумрачном Городе? Поесть токпокки[2]? Вот и катись к демонам!»

Юми с хрустом почесал макушку и тяжело вздохнул.

– Знаешь, Женя, я, конечно, не самый острый карандашик в пенале, но даже моего ума хватило на то, чтобы понять – капитан прогоняет меня из заботы. Наверное, у меня слишком загорались глаза, когда я рассказывал ему о мире, о своих мечтах и планах. Вот он и решил, что я зря трачу с ним время. Я не был согласен. Я объяснял, что мы, русалы, живём очень долго, что я вполне могу позволить себе еще несколько лет провести с кораблем! Но знаешь, что сказал Сигвард?

– Что?

Порыв ветра прошелестел ветвями плакучих ив, и в воздухе закружились зеленые листья, похожие на лепестки.

– Он сказал: «Однажды ты возненавидишь меня, глупая селедка, если потратишь свою молодость на этот корабль. А меня и так ненавидели слишком многие. Так что уплывай отсюда и не заставляй меня снова и снова переступать через себя, пытаясь вырастить в себе благородство!»

Юми обхватил себя руками за плечи. Его зубы застучали, словно его лихорадило.

– И тогда я уплыл, – почти беззвучно произнёс он.

И, нервно хихикнув, снова на какое-то время ушел под воду. Я смотрел на то, как его голубые волосы всплывают на поверхности, пряча его словно под веером, и думал: почему Юхан Сигвард в разговоре с нами даже не упомянул русала?

Господи, я надеюсь, не оттого, что он его забыл.

Меня пробило холодом при этой мысли.

Вынырнувший Юми протёр глаза.

– Ведь несмотря на то, что мне было больно оставлять капитана, я действительно хотел пожить, понимаешь? – сказал он виновато. – И поэтому уходил с предвкушением, которое занимало даже больше места в моём сердце, чем грусть. Я успокаивал себя тем, что так заложено природой – птенцы покидают гнездо, дети уходят от родителей. Это нормально. Но всё же так горько!.. А с учетом того, что у капитана не было возможности жить дальше, мой уход для него был гораздо более сильной потерей, чем это обычно происходит для взрослых. Я много думал об этом. Его история и его проклятие – не моя ответственность. Я не был виноват в его неверных решениях и не должен был лишать себя будущего ради него. Даже сыновий долг не подразумевает, что дети кладут себя на жертвенный алтарь ради родителей – наоборот ведь, жизнь должна двигаться вперед, а не замыкаться в себе. То есть всё вроде бы правильно, но… Я всё же думаю, что я именно предал капитана Сигварда. Потому что, уходя, я больше всего боялся, что он крикнет мне в спину: «Нет, Юми, подожди! Я передумал; останься со мной, пожалуйста!». И тогда я…

Русал кулаком вытер выступившие слезы.

– И тогда я изображу, что не услышал этих слов. И всё равно уйду.

У меня на сердце стало так тяжело, словно всё это произошло со мной. Я не понаслышке знал, как чувствовал себя Юми. Я думаю, это было одно из тех универсальных, горьких чувств, знакомых каждому – и которым мы действительно не может ничего противопоставить, потому что таково правило жизни.

Однажды ты уходишь от старших.

Уходишь, потому что так заведено природой. Ты можешь любить их, ты можешь чувствовать вину перед ними, ты можешь мечтать навсегда остаться малышом в их объятиях – но это невозможно. И либо ты уйдешь, либо росток жизни, данный каждому человеку при рождении, просто сгниёт в твоих ладонях.

– Юми… – пробормотал я сочувственно и погладил плачущего русала по голове.

Конечно, он не был предателем. Да он и сам знал это. Но иногда проще разозлиться на себя: проще думать, что у тебя был выбор и ты сделал неверный ход, нежели смириться со своим бессилием против правил жизни.

Но ведь жизнь не только жестока.

Она еще и прекрасна.

Природа, в отличие от человека, никогда не отличалась бессмысленным злом. Лев убивает зебру, потому что хочет есть и ему нужно накормить маленьких львят. Цветы на персиковых деревьях увядают, чтобы на их месте родились сочные плоды.

Что-то заканчивается, что-то начинается.

Из всего царства природы один лишь человек видит в этом трагедию, потому что воспринимает всё через призму собственной личности. Научись он по-настоящему чувствовать единство всего и вся, боль бы ушла, а он бы поднялся до уровня бодхисаттвы[3].

Другое дело, что, на мой взгляд, интереснее быть человеком во всём его фейерверке чувств, среди которых найдётся и немало боли, чем быть невозмутимым бодхисаттвой, который остается на земле только ради других.

Я имею в виду, что для меня единственной причиной того, что наши души приходят на землю, может быть желание поиграть в человеческую жизнь. А игра включает в себя испытания и эмоции. Прийти, чтобы сразу растворить свое эго в единстве с миром и затем лишь помогать другим… Кому-то это может понравиться: быть сотрудником на аттракционах. Это достойная работа. Но я хочу покататься сам.

Наверное, я пока что ужасно молодая душа.

Поэтому с моей стороны было бы лицемерно утешать Юми, говоря что-то вроде того, что «всё есть во всём», «порядок не плох и не хорош, это просто порядок» – в общем, было бы лицемерно пытаться подарить ему душевное спокойствие, убедив его, что уход от капитана Сигварда – это просто факт, не черный и не белый.

Нет-нет. Моя несовершенная личность была согласна с негативной оценкой его поступка.

Но я все равно мог утешить русала. Для этого нужно было просто дать противопоставление. Вместо того, чтобы «обесцвечивать» его уход, отказываясь от концепта контрастов, я мог сказать: «Да, тут чертовски темно, Юми, но знаешь что? У меня есть хорошенький фонарь – и сейчас я нажму на нем кнопку».

Ведь фонарь у меня действительно был.

– Эй, Юми, – сказал я, ложась на траву, чтобы наши головы оказались на одном уровне.

Перемена положения слегка вернула русала к реальности из мира собственных переживаний.

– Но ведь ты ушел не просто так, верно? Ты ушёл, чтобы исполнить свои мечты, узнать мир и создать что-то новое. Скажи, тебе удалось найти что-то, что оказалось достойно твоего восхищения?

– Да, но…

– Пока не возражай, просто отвечай, хорошо? Ты ведь смог побывать в Сумрачном Городе? Попробовать там самые необычные демонические блюда? Поплавать в настоящем море? А смог найти кого-то, кто стал для тебя дорог?

Русал говорил «да» в ответ на каждый из моих вопросов. На последнем из них он сначала засомневался, а потом, махнув хвостом в стиле: «Окей, признаю!» – тоже кивнул.

– Все эти события – какого они для тебя размера?

– Размера?.. – сначала непонимающе переспросил русал, а потом, подумав, широко раскинул руки. – Большие, конечно. Больше этого озера.

– А теперь представь, какой огромной и черной была бы дыра на их месте, – я обвел взглядом утренний лес. – Ты точно ушёл не зря, слышишь? Если уже сейчас этих событий так много, то представляешь, сколько еще будет у тебя впереди? Каждая твоя радость, каждое твое открытие, каждая исполненная мечта – они работают не только на тебя, но и на мир в целом. И даже на Юхана Сигварда, потому что всё-таки все мы связаны воедино. Останься ты с ним – ты бы ничего не создал, понимаешь? И он, и ты – всё было бы зря. Просто тихое умирание. А так – ты пошёл дальше. И ты что-то нашёл. И твоя цель теперь – продолжать жить и продолжать искать. Вокруг тебя – немыслимые богатства. Смотри вперед. Смотри на них. Лучшее, что ты можешь сделать для капитана – это сказать ему, что ты его любишь, а потом поделиться с ним своей радостью от этих сокровищ. Всё. У тебя нет другого варианта. Ты не можешь ни спасти его, ни изменить его прошлое, но ты можешь дать ему понять, что он ценен для тебя – и показать, что тебе дорого то, куда ты смог прийти благодаря тому, что он однажды спас тебя и подарил тебе жизнь. А чтобы это было искренне, ты должен действительно любить ее. Познавать. Изменять. Чувствовать.

Юми смотрел на меня, как на какого-то проповедника.

– Ты не предал его, а принял его дар, – с нажимом сказал я. – А теперь продолжай его использовать. Понял?

Русал судорожно вздохнул. А потом кивнул:

– Да.

Голос у него слегка осип после плача, но даже так звучал мелодично, словно звон колокольчика на заре. А глаза – снова сияли в обрамлении темно-синих ресниц.

Этот парень быстро приходил в себя.

Я чувствовал себя изможденным. Мне казалось, все мои слова прошли сквозь самого себя и оставили по себе болящие, как после тренировки, мышцы. Я бы с удовольствием объявил: «С вас пять тысяч и булочка за успешный психологический сеанс», но моя работа еще не была окончена.

– Ты сказал, что предал Юхана Сигварда дважды, – напомнил я, мысленно готовясь ко второму раунду. – С первым разобрались. Что было вторым?

Я боялся, что русал снова разрыдается. Но, видимо, самое болезненное мы проговорили. Вырвали с корнем; теперь оставались только поверхностные работы.

– Второй раз был недавно, – Юми шмыгнул носом и снова стал заплетать волосы в косы. – Я рассказал своему другу, как призвать проклятый корабль.

Оказалось, для этого не обязательно нужно было быть мной, умеющим зачаровывать проклятых.

Вызвать капитана на разговор можно было, проведя ритуал с участием тринадцати куриц, пентаграммы и несметного количества свечей. Сигвард научил Юми этому ритуалу, чтобы тот всегда мог найти его, если с русалом случится что-то непоправимое. «А просто так не смей тревожить мой покой» – добавил он.

Русал ни разу не воспользовался ритуалом. Но рассказал о нём своему другу – вместе с информацией о том, что среди сокровищ волхвов имелась некая Маска Предателя.

Мне казалось, что мое отражение в воде вот-вот и превратится в изображение охотничьего пса. Так вот что чувствуют сыщики, вставая на след!

– Твоего друга зовут Танасий? – сурово спросил я.

Русал скорчил извиняющуюся рожу. Понятно без слов, что да.

– Зачем ему Маска Предателя?

– Я не буду рассказывать тебе о нём, Женя, не проси! – Юми зашлепал хвостом по воде и замахал руками, поднимая тучу брызг. – Я же знаю, что ты передашь всё господину Айземанну, а тот – астиномам! Я не хочу, чтобы Танасий оказался в тюрьме, и точно не буду способствовать этому!

– Но ты же понимаешь, что он преступник? – я снова сел со скрещенными ногами.

– У всех свои недостатки! – выпалил Юми, и в его голосе прозвучала неожиданная твердость, даже вызов.

Мне не хотелось давить на больное, однако я всё же нахмурился:

– А еще ты говоришь, что предал Сигварда тем, что направил к нему Танасия. Значит, ты понимал, что демон обманет капитана, верно? Почему… Почему тогда ты все равно сделал это?

Губы у русала задрожали. Он цепко обнял себя руками.

– Потому что Танасий мой друг, ясно? – выдохнул он долгие полминуты спустя. – И он… Он не обманывал капитана! Я называю свой поступок предательством, потому что выдал Смертину тайный способ призвать корабль и рассказал про маску. Но об обмане речи не шло!

Юми даже не заметил, как проговорился.

Смертин, значит.

Получается, полное имя нашего зеленоволосого демона – Танасий Смертин. Нужно будет сообщить об этом в Чертоги.

– Значит, Танасий обманул и тебя тоже? – спросил я, чувствую, как буквально вгоняю этим вопросом нож в доброе и наивное сердце Юми.

Тот неожиданно сердито плеснул в меня водой.

– Нет! У него просто не получилось исполнить просьбу о фотографиях, ясно?! Он собирался сделать это, но не смог!

– Почему? Неужели демоны не умеют работать в архиве?

– Не веди себя, как язвительный злодей, Женя!

Сейчас Юми стал напоминать мне какую-то маленькую, но смелую птичку, защищающую своё гнездо от глумливого человека. Он весь как-то надулся. Несмотря на ситуацию, его возмущение выглядело почти трогательно.

– Ты просто ничего не знаешь; вот и осуждаешь Танасия! У него… сложная ситуация. Но тебя она не касается! Просто забудь о нём, ясно? Я всё равно ничего не расскажу, как бы ты ни просил! Еще одного предательства на моём счету точно не будет!

Я колебался. Юми так яростно встал на сторону Танасия, что теперь я сомневался в своей первой мысли о том, что тот – просто сукин сын из тех, кто всегда находит оправдания своим поступкам, и умело дурит головы окружающим. Но начинать сочувствовать преступнику на пустом месте я тоже не собирался.

Я помнил, как бодро и весело зеленоволосый демон пытался убить меня, запустив один из своих ядовитых шипов. Какой хитрож… хитрой была его подельница с даром создавать сюрикены. И вообще: он крадет орудия пыток. Орудия! Пыток! Это звучит ужасно опасно.

Какая такая сложная ситуация заставляет Танасия Смертина быть преступником и придурком?

Но, как бы я ни продолжал давить, Юми наотрез отказался рассказывать мне что-либо о своём друге. В какой-то момент он даже по-настоящему набрал в рот воды, чтобы доказать мне серьезность своего молчания. Я смотрел на нахохлившегося русала и качал головой, но знал, что не натравлю на него ни Клугге, ни мастера Веналайнена, чьи допросы наверняка были бы эффективнее моих.

Почему-то мне хватило пары бесед с Юми, чтобы начать видеть в нем младшего брата, которого у меня отродясь не было. Я, конечно, тот еще сентиментальный дурак.

Солнце уже неплохо просматривалось сквозь деревья. Нужно было идти домой: оставалось не так-то много времени до момента, когда придется вставать и ехать в Приозерск, в архив.

Я пожелал русалу хороших снов и поднялся, кое-как разогнув затекшие ноги.

– Эй, Юми, – вспомнив кое-что, оглянулся я напоследок. – Я серьезно: тебе стоит попрощаться с капитаном Сигвардом. Хотя бы письмом. Хорошо? Не оставляй все так.

Его огромные глаза снова заблестели от слез – и, пока те не хлынули водопадом, русал поскорее ушёл под воду.

***

Я долго ворочался в кровати: сон никак не шел, и яркий свет в окно отнюдь не исправлял ситуацию. Тяжелый вздох вырвался из моих легких. Я не был экстравертом, но сейчас мне очень, очень хотелось поговорить с кем-то и поделиться пережитым.

На часах – семь утра. Каковы шансы, что Феликс не спит?

«Ты тут? Мы с Клугге вернулись с проклятого корабля», – отправил я ему смску.

В ответ Рыбкин взял и перезвонил. Ох! Кажется, я своей недавней жаркой защитой телефонных звонков породил болтливого монстра!

Но, черт возьми, я был рад этому монстру.

– Я специально не ложился, чтобы узнать твои новости, – похвастался Рыбкин. – Так что рассказывай скорее, а то меня уже давно вырубает.

– Чем же ты занимался?

– Играл в приставку, – он зевнул. – Вернёшься – покажу новый шутер. Тебе понравится. Хотя, надо сказать, в жизни я встречаю чудовищ поинтереснее, чем там.

Я рассказал ему о событиях сегодняшней ночи. Узнав о том, что здесь замешан тот же демон, что был в Зале Мириадов Эха, Феликс присвистнул.

И тотчас посетовал: жаль, что Танасий Смертин уже второй раз подряд творит дичь не в нашей зоне ответственности! Непонятно, как к нему подобраться: а ведь дело про орудия пыток интересное.

То, что я не смог вытянуть из Юми информацию о Танасии, не вызывало у Феликса осуждения. Хотя я боялся, что он заставит меня вернуться и устроить русалу жесткий допрос.

Конечно, нельзя выдавать своего друга всяким чужим типам. Да, даже если друг – козёл, а типы условно попадают под категорию «героев», работающих ради условного «общего блага». В данном вопросе, считал Феликс, Юми не заслуживает ничего, кроме понимания.

Это мнение шло в разрез с той моралью, которой меня когда-то учили книжки, зато соответствовало желаниям моего сердца. Хотя заставляло задуматься о том, где должна пролегать граница между сохранением тайн друга-козла и его выдачей «героям».

– Но вообще надо как-то разобраться с этим Танасием, – было слышно, как Феликс барабанит пальцами по стеклянной поверхности столика в гостиной. Наверняка на нем у него сейчас стоит чашка с крепким молочным улуном и блюдце с каким-нибудь необычным десертом вроде баттенберга[4]. – Может, мне под каким-нибудь предлогом выклянчить у Чертогов еще какой-нибудь пыточный артефакт и положить у нас дома, чтобы, если что, Танасий украл его отсюда?..

– И часто ты так делаешь? – я, лежа на животе, подпер подбородок ладонью. – Провоцируешь преступников?

– Иногда, – весело засмеялся Феликс. Его смех был заразительным, и я почувствовал, как напряжение покидает меня. – Такие игры с негодяями бодрят и держат в тонусе мои охотничьи инстинкты.

– Ненавидишь кошек, а сам играешь с людьми, как с мышками.

– Фу, не упоминай кошек, буэ.

– Со мной тут, кстати, живёт одна, – я почесал по толстому пузу Кафку, который этим утром внезапно сменил гнев на милость и пришел ко мне спать.

– О, Боже, я надеюсь, ты как следует помоешься перед возвращением домой…

– А все рыбки-оборотни боятся кошек? – я прижал свободное ухо к мягкому животу и насладился утробным и мягким «мрррр».

Я был морально готов получить когтями по лицу за такие нежности, но у Кафки, видимо, было замечательное настроение, и он безропотно воспринял нарушение личных границ.

– Так я на самом деле не боюсь их, я их просто не люблю, – было слышно, как Феликс поморщился. И, прежде чем я возразил, он добавил, явно закатывая глаза: – Да-да, обычно я говорю, что боюсь – потому что так гораздо проще. Не любить кошек в нашем мире – это почти что грешно. Ужасный репутационный провал. Многие думают, что не любить их – значит расписаться в отсутствии вкуса и бездушности. Но меня кошки бесят. Во-первых, тем, что они, блин, везде. В каждой третьей рекламе, квартире, названии чего угодно, книге, метафоре… Типа камо-о-о-он. Можно уже полюбить кого-то другого? Как насчет щенят? Во-вторых, мне не нравится то, что котов считают королями и при этом радостно превозносят, а не пытаются свергнуть и указать им их место. Почему собака – верна, а кошка своевольна? Почему люди умудряются это своеволие одобрять? Вам нравится быть рабами? Мне – не очень. У меня нет склонностей к мазохизму, и я предпочитаю тех, с кем мы на равных, либо тех, кто любит меня. Я не хочу никому служить, и меня раздражает, что другие на это охотно идут. В-третьих, я, наверное, завидую этим тварям. Они ничем не заслужили такую огромную любовь, но она у них просто есть. Это нечестно. А еще те, кто их любит – будто выиграли золотой билет. Говоришь что угодно про кошечек, показываешь их или ластишься – и получаешь одобрение. Ужасно раздражает! Ну и в-четвертых, у меня аллергия.

И Феликс, закончив эту отповедь, шумно засопел. Его тирада была настолько страстной и нелепой, что я не смог сдержать смех.

– Ты умираешь от зависти к кошатникам и кошкам, – тихо хохотнул я.

– Ты серьезно из всего монолога услышал только это?!

Недовольный бубнеж в исполнении Рыбкина – это великолепно.

– Это очень мило.

– Не называй меня милым, ты офигел? И вообще, убери от телефона эту блохастую тварь, я чувствую ее сквозь динамик! Что там за звуки вообще? Что происходит?

Происходило то, что я зарывался носом в кошачью шерсть и делал «ац-ац-ац», будто кусая. Кафка блаженствовал.

– Буэ, всё, я вешаю трубку, – отнюдь не восхитился этому Феликс. – Извращенец.

– Когда ты говоришь «буэ», ты делаешь это ровно так, как делают коты, выплевывая комочки шерсти, – поддразнил я, и Феликс с воплем возмущения нажал «отбой».

Я сфоткал нас с Кафкой и скинул в чат, а в ответ получил эмодзи с закатанными глазами.

И, чуть погодя, сообщение: «Спать ложись. Помнится, до отъезда у тебя был нормальный режим. Клугге плохо о тебе заботится, зараза такая! И вообще, возвращайся скорее. Оказывается, жить с соседом веселее, чем одному. Ну, если он – ты».

Я улыбнулся. Легкое, теплое чувство разлилось по телу. На этом длинный, очень длинный день наконец-то подошел к концу.

Я уснул с котом под боком.