Стражи восемнадцати районов. Том 1

19. Тебе это ближе. Арка войны банд

– Женя? Ты правда думаешь, что если просто поспишь на учебнике, то знания сами просочатся тебе в голову?

Я вздрогнул от прозвучавшего над самым ухом голоса Феликса. Рыбкин шутливо стукнул меня по затылку, и я поднял голову от рабочего стола, за которым так бесславно отключился.

– Уже утро?.. – сонно пробормотал я.

– Уже час дня, – со значением поправил Феликс. – Фу, у тебя слюна течет, ты что, сенбернар?

Я вспыхнул и утер рот. За окном, действительно, разливался лимонадной свежестью и пузырился солнечными бликами ясный летний день. Скакали воробьи на ветвях тополя, растущего прямо возле дома. Что-то важно вещал туристам гид, водящий их по разноцветным мостам. С нашего визита в Небесные Чертоги прошло чуть больше недели.

За это время мы успешно спасли город от одного проклятого духа и одной проклятой куклы (заодно арестовав её чокнутого создателя). Я увидел Феликса в бою, а сам имел возможность зачаровать проклятого своей музыкой. И да! Это я был человеком, который позавчера заговаривал трещины в метро! Волнующий опыт!

Сейчас Феликс, одетый в золотые, Господи прости, джинсы и футболку модного покроя самоуверенно взял книгу, на которой я спал. Вгляделся в текст и цокнул языком.

– Ты не добрался даже до третьей главы. Неуч!

– Потому что я читаю внимательно, а не как некоторые, – пробубнил я оскорбленно и, зевая, поплелся в ванную – умываться.

– Я тоже читаю внимательно! – уверенно крикнул Рыбкин мне вслед. – Просто еще и быстро.

Это была правда. Несмотря на свой легкомысленный облик, Феликс умел сосредотачиваться так, что проглатывал толстую книгу за вечер. Я сначала думал, он читает по диагонали и упускает две трети информации. Но, проэкзаменовав его пару раз, вынужден был признать, что он действительно все запоминает.

Еще один повод завидовать слишком блестящему колдуну Феликсу Рыбкину.

Предыдущий повод появился у меня вчера, когда мы отправились на вечеринку студентов-колдунов, приехавших сюда из Москвы на стажировку. Гавриил попросил нас познакомиться с ними, пообщаться и заодно приглядеть, как бы они чего ни учудили. Их было человек пятнадцать, они сдвинули столы в одном из атмосферных баров в районе Кирочной улицы и гудели так, словно были представителями улья.

Мои социальные навыки всегда оставляли желать лучше, но в этот раз я последовательно бил все антирекорды коммуникации.

Я не запомнил ни одного имени. Я путал лица. Мне нравилось сидеть в уголке и слушать колдунов, как подкаст, но эти бешеные экстраверты полагали, что я страдаю, раз молчу, и потому считали себя обязанными общаться со мной. Я отвечал то слишком тихо, то слишком громко; то слишком коротко, то слишком долго.

Я не понимал, как мне следует вести себя с ними – с теми, для кого я теперь был уважаемымгосподиномстражем. Я должен выглядеть крутым и недосягаемым? Умудренным опытом и снисходительным? Или таинственным, укутанным своей ответственностью, словно мантией?

Понятия не имею, как до́лжно было. На деле я казался себя яйцом, разбитым не на той сковородке и теперь медленно поджаривающимся от неловкости.

Ну а Феликс блистал. Клянусь, я бы не хотел буквально оказаться на его месте – в самом центре компании, под перестрелкой взглядов, но я бы точно не отказался чувствовать такие же удовольствие, легкость и радость, какие были написаны на его улыбающемся лице. Он ко всем мог найти подход и, люди, болтая с ним, словно наполнялись золотистым светом изнутри.

Феликс Рыбкин.Первый страж Адмиралтейского и Васильеостровских районов.

Я тайком смотрел на него, вздыхал и думал, что завидую его теплу и доброте.

Мне всегда было интересно, в каких условиях нужно взрослеть, чтобы в итоге оказаться настолько открытым. Мой опыт общения с подобными людьми показывал, что большинство из них росли со стойким ощущением безопасности мира. «Мир добр и рад тебе, люди – хорошие», – словно было прописано у них в установочном файле. И поэтому, соприкасаясь с этим миром и этими людьми, они расцветали и наполнялись энергией. Жизнь была их игровой площадкой, а люди – друзьями в песочнице, и, конечно, они обожали играть.

Я же был устроен иначе.

Я рос с ощущением, что мир – это очень холодное место, полное неприятных и кусачих бытовых конфликтов. Ничего сверхдраматичного, но… Нужно постоянно держать себя в руках, постоянно прятать свои мысли и чувства, иначе «что о нас люди подумают». Нужно быть как все, но при этом если эти «все» пойдут прыгать с крыши, мне самому стоит пойти к учительнице. Хотя быть доносчиком плохо. Однако если ты доносишь взрослым на детей – уже хорошо, потому что ты как бы на стороне добра. Но почему это «добро» всегда выглядит, как несчастная женщина лет сорока с заплаканными глазами? И в какой момент осмотрительность становится просто трусостью: и опасность ты видишь даже в прыжке с обычной скамейки в снег?

Мир, полный противоречий. И люди – их главные проповедники.

Иногда я вообще не понимаю, как дорос до своих двадцати трех и не свихнулся – столько контрадикторных правил умещались в моей голове.

Интересно, впишется ли Феликс в мою концепцию о «безопасном» детстве как залоге его открытости? Он говорил, что в годы в Академии какое-то время был изгоем – но ведь в Академию поступают только в семнадцать лет. А чем Рыбкин занимался до этого?

Надо будет расспросить его.

Устав от шума и духоты, я вышел из бара подышать. Перед входом тоже была толпа, да еще и курящая – так что я, в поисках уединения, свернул за угол, в подворотню. Самому себе напомнив персонажа какой-нибудь молодежной драмы, я решил сделать то, что так часто видел на экране: прижался спиной к стене и сполз по ней вниз.

Так обычно делали герои, разрываемые чувствами. В жизни это оказалось ужасно неудобно, потому что красная кирпичная кладка царапалась и едва не протерла мне рубашку на спине.

Возможно, надо делать это, не так сильно упираясь лопатками?

Я задумчиво приподнялся и попробовал еще раз. Нет, теперь получалось так, словно я просто приседаю, независимо от стены, скорее спортивно, чем трагически. Я снова встал, и…

– Жень, с тобой всё нормально? – поинтересовался выглянувший из-за угла Феликс.– Да! – выпалил я, подскакивая. – Решил немного размяться.

Он с любопытством наклонил голову, сережка в виде поднятого большого пальца качнулась в ухе.

– Ты лучше в более освещенных местах разминайся, не в таких подворотнях, – от души посоветовал он. – И приятно тебе возле мусорки отираться?– Какой мусорки? – не понял я, но уже в следующий момент, действительно, почувствовал неприятный гнилостный запах.

Я оглянулся. В каких-то паре метров от меня стоял огроменный зеленый бак, из тех, содержимое которых в пять утра рабочие под окнами моей московской квартиры закидывали в грузовик и увозили черт знает куда. Они всегда делали это так громко, что мне так и хотелось назвать их петухами. (Не в оскорбительном смысле. В зоологическом. Утро и всё такое.)

Между тем, я был совершенно уверен, что еще минуту назад никакого бака тут не было. Я бы точно почувствовал эту вонь. Которая, кстати, стала еще сильнее.

– А мусорки в Петербурге, случайно, не умеют перемещаться на своих двоих? – хотел было шутливо спросить я, как вдруг…

Мое предположение обернулось правдой. Вот только не «на двоих», а на всех «шести».

Ведь со дна мусорного бака неожиданно выдвинулось несколько железных ног – словно у какого-нибудь роботожука из постапокалиптических фантазий. А в его грязно-зеленом боку распахнулась челюсть и открылись злые красные глаза над ней.

Я даже не успел понять, что происходит, а оживший бак, щелкая зубами, уже поскакал ко мне.

Так это же проклятая тварь!

– В сторону! – рявкнул Феликс, на которого я в тот же момент, невольно попятившись, налетел спиной.

Невнятно взвыв от чувствительного удара моим затылком о его челюсть, Рыбкин схватил меня за плечи и буквально отшвырнул. Упав на асфальт, я с открытым ртом наблюдал за тем, как Феликс, подхватив с асфальта какую-то арматуру, вставляет ее поперек пасти твари, словно распорку.

Мусорный бак взревел, обдавая нас таким зловонием, что у меня зашевелились волосы на голове.

– Ах ты ж сволочь неэстетичная! – оскорбился Феликс и, пока мусорный бак пытался избавиться от железки, сложил руки в боевую магическую печать.

Арматура переломилась в тот же момент, как тварь накрыло заклинанием обездвиживания. Одновременно с тем за углом, на улице с баром, послышались голоса – кажется, кто-то еще решил провериться.

– Отвлеки людей! – приказал Рыбкин не терпящим возражения тоном. – Не хочу стирать им память!

Я послушно выбежал из подворотни на улицу. Мой вид определенно оставлял желать лучшего: духота, елозенья по стенке, внезапные встречи с урбанистической проклятой тварью и валяния на асфальте никого не щадят.

– О? – увидев растрепанного и раскрасневшегося меня, удивились две из наших новых знакомых, вышедшие покурить. – Всё нормально? А где Феликс?– Там, – не стал лукавить я. – Он сейчас выйдет.– А что он там делает? – не поняли девушки (одна светленькая, вторая рыженькая), пытаясь заглянуть в проулок.

Я с мрачным упрямством маячил перед ними, мешая.

– Курит, – не придумав ничего другого, сказал я.– А почему там?.. – растерялась рыженькая.– Секрет.– Он же не курит? – нахмурилась светленькая.– После некоторых событий все же да, – запутавшись в показаниях, сказал я и поправил съехавшую набок рубашку.

Они вытаращилась на меня с открытыми ртами и таким неприкрытым шоком, что до меня вдруг дошло, как двусмысленно можно было бы истолковать мои слова.

– Нет! Я не имею в виду ничего такого! – замахал руками я, наседая на них. – Я просто косноязычный! На самом деле Феликс… ммм… ну… он…

Они уже откровенно пятились.

– На самом деле я ловил проклятую тварь, – сказал Рыбкин, неожиданно нарисовавшийся рядом со мной. – А Женя у нас, по ходу, ударился головой достаточно сильно для того, чтобы забыть, что вы тоже колдуны и прекрасно знаете, что это такое.

Я посмотрел на него как на предателя.

– Ты же сказал мне отвлечь их!– Так я не знал, что это наши!– Но мы же слышали их голоса!– Ты действительно думаешь, что я, плетя сложное заклинание, анализирую, кого слышу – случайных прохожих или новых знакомых?! – Рыбкин выпростал руку в сторону девушек, но их уже и след простыл.

А когда мы вернулись в бар, всё возобновилось: Феликс стал душой компании, а я опять забился в угол. Когда студенты утихомирились и были торжественно рассортированы по полагавшимся им отелям, мы отправились домой. Пошли пешком, потому что вечер был просто чудесный, а каждый, кто хоть немного знаком с Петербургом, понимает ценность такого подарка природы. Молчит о нем, чтобы не спугнуть. Молится, чтобы оно продлилось.

Только тогда, по дороге, мы обсудили мусорную тварь.

– Откуда она там взялась? – спросил я. – И часто ли проклятые мимикрируют под элементы инфраструктуры? Все те, которых мы встречали до этого, были похожи на чудовищ.

– Думаю, она появилась только сегодня вечером, – Феликс покрутил на пальце ключи, вынутые заранее. – Это была очень новенькая, очень свеженькая тварь. Никого ещё не ела. Ты бы стал её первой жертвой. Обломал беднягу, злодей такой.

– Появилась? – переспросил я. – А откуда вообще берутся проклятые? Я ни разу не видел этой информации.

А ведь я, между тем, ее специально искал! Всю эту неделю свободное время я тратил на две вещи: чтение книг о магическом мире и игру на рояле. Я пользовался волшебным инструментом из перстня, который мне вручил Керув. «Распаковывал» рояль в гостиной и наслаждался игрой. Исполнял я современную музыку и классику, не свои сочинения: не хватало еще привлечь проклятых! Один раз я так заигрался, что не услышал, как Феликс пришел домой. Закончив композицию – это была Hallelujah Леонарда Коэна – я обернулся и вздрогнул, увидев его на пороге.

Феликс смотрел на меня во все глаза и выглядел очень грустным, словно потерял что-то важное. Я спросил, что случилось, и он сказал, что на него просто напала ностальгия, ничего такого. Но, проходя мимо меня на кухню, он зачем-то взъерошил мне волосы, чего не делал в нормальных обстоятельствах. Меня не покидало странное ощущение, что на самом деле этот жест предназначался не мне.

Сейчас же Феликс задумчиво почесал себя за ухом, прежде чем ответить на мой вопрос.

– Касательно происхождения проклятых… Это не сама приятная тема. И не самая важная для работы. Поэтому ее и нет в учебниках. Многие колдуны вполне спокойно живут без неё.

– Я бы все-таки хотел знать.

Феликс вздохнул.

– Что ж… Они вырастают из человеческих чувств и страхов, которыми люди сочатся, как грязью.

– О?

Не могу сказать, что эта концепция поразила меня – в конце концов, я был любителем фэнтези и манги, и встречал подобные механики в разных историях. Однако было странно узнать, что в реальной жизни все действительно устроено так.

– Есть более могущественные проклятые твари и духи, те, что подпитываются годами, если не столетиями, либо же сразу рождаются в местах скопления очень сильных чувств. Например, после стихийных бедствий или терактов. Некоторые проклятые уникальны, другие – легко типируются, те же шоблы.

– А Древние тоже появились таким образом?

– Да. Но они – квинтэссенция страхов и верований людей, живших тысячи лет назад. Они родились тогда, когда мир был ни черта не понятен и зиждился на вере в божественное и ужасе перед ночью и ее обитателями. На самом деле, – Феликс пожал плечами, – многое рождается из энергии людей. Дорога, по которой мы с тобой идем, здания вокруг, наша одежда – все это результаты приложения энергии, просто выраженной в действии. А энергия, выражаемая в эмоциях, влияет на тонкие структуры и порождает то, что принято называть сверхъестественным. Даже призраки – это, по сути, итог взрыва эмоций умирающего человека. Он отказывается покидать этот мир. Он создает нового себя. – Рыбкин задумался, явно впадая в философское настроение, – Если подумать, сами люди тоже в некотором смысле – продукт эмоций, да? Что-то же заставляет их спать друг с другом, получая потом младенцев на руки.

– Ну это ты загнул, – не согласился я. – Эмоции, как и мысли – всего лишь рябь на поверхности нашей бессмертной души.

– М-да. Это кто еще тут загнул! – развеселился Феликс.

Я нахмурился:

– Вот черт. Получается, каждый раз, когда я фонтанирую эмоциями, я ускоряю появление в этом мире новой проклятой твари?

– Нет, эмоции колдунов не превращаются в тварей. Они становятся магией.

– Понятно… А если люди научатся управлять своими чувствами, новые твари перестанут появляться?

– Даже если человек в совершенстве управляется со своими чувствами, он не перестает их испытывать, – покачал головой Феликс. – Просто проживает так, чтобы не портить жизнь себе и другим. Однако самого факта появления эмоции достаточно для того, чтобы добавилась монетка к счету, с которого мир потом покупает себе новую проклятую сущность. Так что неважно – умеют люди или нет – пока есть люди, будут и чудовища. И именно здесь в игру вступаем мы – колдуны из Ордена Небесных Чертогов. Те, кто может защитить людей их от собственных порождений, которых они, кошмар такой, даже не в состоянии увидеть.

– Мы молодцы, – сказал я.

– А ты сомневался? – фыркнул Феликс.

Мы уже переходили Львиный мост, ведущий прямо к нашему дому. Свет во всех окнах был погашен, соседи спали. Только на подоконнике в гостиной светилась розовая лампа, установленная над микро-теплицей. Последнюю неделю Феликс старательно выращивал там какие-то грибы, наотрез отказываясь говорить, зачем и какие. Я надеялся, что это не значит, что он решил стать последователем героев Кастанеды и будет неистово жрать их во имя путешествий в мир духов.

А еще я надеялся, что к нам не нагрянет полиция, вызванная какими-нибудь старушками, подозревающими молодежь в плохом: ведь грибы, ярко-синие, уже были видны с улицы. А зрение старушек имеет волшебное свойство становиться острым, как у коршуна, в те моменты, когда они что-то подозревают.

Хотя… Я вдруг понял, что уже очень давно не видел тех самых пожилых сплетниц и сыщиц, почти хрестоматийных городских персонажей, что раньше сидели на скамейках у подъездов и перемывали всем косточки. Куда они делись? Неужели умерли, а новое поколение предпочитает иные развлечения – например, интернет?

Что если львиная доля анонимных и злобных троллей в сети – те самые старушки? Хм.

Я всерьез задумался над своей теорией (а еще над тем, что из городов вместе со старушками пропали воробьи – конспирологи, ваш выход!), когда Феликс, открыв дверь в парадную, вместе с ней открыл и новый уровень нашей беседы.

– Кстати, о магии, – сказал он, и что-то в его голосе заставило меня напрячься. – Мне нравится то, с каким энтузиазмом ты поглощаешь энциклопедии о магическом мире, да и на наших с тобой доморощенных занятиях по применению артефактов и зелий ты показываешь себя молодцом. Но тебе надо изучить кое-что еще.

– Собственный дар? – предположил я.

– Ох, это обязательно, – вздохнул Феликс. – Но тут я пока не нашел тебе учителя… Сейчас я имею в виду практическое колдовство. Настоящие заклинания – как те, которыми пользуюсь я.

Это действительно важно. Никаких возражений у меня не было, да и не могло быть.

Другое дело, что интуиция не подвела меня, когда я ожидал подвох. Потому что Феликс продолжил:

– Давай начнём прямо сейчас.

– Ночь же на дворе! – здраво возразил я.

– Самое колдовское время, – обрубил он.

Вот как-то так и получилось, что моя учеба заклинаниям началась весьма принудительным образом и сразу после похода в бар, ведь, по словам Рыбкина, полученная перед сном информация усваивается лучше всего.

Я не был уверен в этом. Но был уверен в другом: Феликс – садист.

Сейчас, днем, разбуженный им так же жестко, как прежде усаженный на чтение (ей-небо, он чуть ли не привязал меня к стулу, так сильно я сопротивлялся), я прошел в ванную, мрачно сунул зубную щетку в рот и посмотрел на себя в зеркало. На щеке осталась вмятина от книги. Глаза такие красные, будто я всю ночь кутил, а не пытался разобраться в формулах заклинаний.

По просьбе Феликса я полночи изучал книгу, представлявшую собой ксерокопию личного дневника одного карельского шамана. Рыбкин заявил, что шаман, несмотря на пугающую безграмотность («дарагой днивник», – писал он) был гением своего времени – и мне стоит взять его работы на заметку.

Читать было непросто. То, как шаман обращался с деепричастными оборотами, делало его в моих глазах полным извращенцем. Видимо, в какой-то момент мой мозг просто не выдержал этого ужаса и отключился – вот я и уснул лицом в стол.

Приведя себя в порядок, я пошел на кухню. Там Феликс, бодрый, как пчелка, уже скакал возле тостера, намазывая выскакивающие из того поджаренные кусочки хлеба соленым маслом – на финский манер. На плите стояла джезва с кофе, на карнизе курлыкали, явно сплетничая, голуби, а за столом, на моём любимом месте…

Сидел молодой мужчина в светло-голубой рубашке с коротким рукавом, заправленной в свободные бежевые брюки со стрелками. Ремень с пряжкой люксового бренда, маленький логотип на поло, дорогие ткани, легкий аромат парфюма, идеальная посадка (привет виле; она исказила моё восприятие одежды навсегда)… Все говорило о благополучии, уместном скорее в виде фото на обложках журналов про изысканные будни аристократов, нежели на нашей с Феликсом кухне, где еда в холодильнике может съесть тебя даже быстрее, чем ты ее.

Удивленный этим духом тихой роскоши (мне показалось, в воздухе даже запахло идеально подстриженными лужайками возле Виндзорского замка), я не сразу сфокусировался на лице гостя.

И только увидев его тонкие изящные черты и нечитаемый взгляд темно-синих глаз, а также – иссиня-черные волосы, собранные в короткий хвост, я узнал в чужаке Клугге.

Это удивило меня еще больше.

– Ты сейчас в нем дырку взглядом прожжешь, – хмыкнул Феликс. – Клуг, не бойся, он тебя не ненавидит и не укусит, он просто всегда так выглядит, когда нервничает или недоспал.– Феликс! – возмутился я. – Я тебе что, собака, чтобы обо мне так говорить?!

И тотчас смутился, потому что вспомнил, что собакой – или, точнее, псом, Черным Псом – в Небесных Чертогах называют как раз-таки Клугге.

Тот в ответ на нашу перепалку продолжал флегматично и молча пить кофе, аккуратно держа чашку.

– А теперь ешьте, проглоты! – гордо провозгласил мой напарник, ставя в центр стола тарелку с тостами и плюхаясь на свободный стол. – Женя, так как вокруг тебя уже чуть ли не порхают вопросительные знаки, я коротко объясню, что здесь делает незабвенный страж Центрального района. По сути, Клугге пришел попросить нас об услуге. Еще одной, – со значением добавил он, и Черный Пёс в ответ лишь устало и слегка раздраженно закатил глаза. Мол, какой же ты мелочный, Феликс.

Тот лишь беззастенчиво улыбнулся и подмигнул.

Я не знал, о чем речь, но Рыбкин уже как-то упоминал, что Клугге у него в долгу. Лезть в чужие отношения казалось мне невежливым, так что я никогда не просил рассказать мне детали.

– Дело в том, что сегодня ночью произошло убийство в заброшенном бассейне на Фурштатской улице. И Клуг полагает, что я могу быть полезным при расследовании, так как обстоятельства дела, скажем так, мне ближе, чем ему. Поэтому нас с тобой ждёт внеплановая детективная работа. А кое-кого, почему-то прямо сейчас игнорирующего мои великолепные, с заботой и старанием сделанные тосты… – Феликс со значением вскинул брови, но Клугге не пробрало: он так и сидел, не спеша есть. Зато я поспешил отдать дань кулинарным стараниям Рыбкина, – …Этого кое-кого ждёт морока с агрессивным полтергейстом Адмиралтейства, который с какой-то радости стал буянить в кабинетах высокопоставленных чиновников. Короче, меняемся районами на какое-то время. И домами, чтобы было удобнее добираться до места действия.– Нет! – Ответил Клугге так быстро, что я поразился.

Это было первое, что он сказал за сегодня.

– Домами – нет, – пояснил он.

Феликс разочарованно цокнул языком:

– Эх, а какая была попытка!... Чтобы ты знал, Женя, наш пёсик живёт в настоящем замке. Я бы не отказался провести там пару дней. – И он мечтательно зажмурился.

– Только в обмен на списание обоих долгов, – спокойно ответил Клугге.

Феликс задумался над ценой, но потом с сожалением вздохнул.

– Увы, это мне не подходит. Что ж, тогда как-нибудь в другой раз. Рано или поздно ты всё равно пустишь меня к себе. Надо просто набраться терпения.– И не надейся, – покачал головой Клугге. – Я не потерплю у себя хаос, а ты – его воплощение.– Сочту за комплимент.

По итогам совместного позднего завтрака я выяснил, что Клугге чем-то похож на хромированный чайник, поставленный на плиту. Долгое время холодный и молчаливый, он постепенно начинал отвечать на непрекращающуюся череду подколок от Феликса – пузырьки его реплик становились все быстрее и импульсивнее, а потом…

Бам. Феликс – с видимым удовольствием – довёл его, и он закипел.

Я тотчас поверил в те слухи, которые повествовали о том, как Клугге может отпинать кого-нибудь на небесном пиру так сильно, что тот провалится сквозь толщу облаков прямо на Невский проспект, или сделать такое метко-разоблачающее замечание, что человек сойдет с ума от стыда и угрызений совести.

От гнева разъяренного Клугге мы просто сбежали. Из собственного дома. Да.

– Я надеюсь, он там всё не разнесёт! – расхохотался Рыбкин, оказавшись в безопасности под прикрытием растущих у реки лип. У него на лбу буквально было написано легендарное: «Шалость удалась!».

По дороге на Фурштатскую улицу Феликс зашёл в какую-то пышечную и попросил там бумажный пакет, который затем вручил мне с просьбой дышать в него, если «поплохеет, когда мы приедем».

Звучало многообещающе…