Пресвитерианцы. Четвертый берег

Глава 15

Кошон отставил кружку с вином и с нарочитой демонстративностью раскрыл исписанные листы.

«Не исписанные! Напечатанные!» — Гванук поправил сам себя, а потом махнул рукой и сделал большой глоток. Залил в глотку последние капли из кружки, крикнул «Еще вина!» и принялся ехидно рассматривать собутыльника. Пьеру Кошону явно было неудобно, он и от стола отодвинулся, и рукава рясы закатал повыше. Еще бы — печатные листы были раза в два больше самой огромной книги, которую бригадиру доводилось видеть.

И листов-то всего два! Один огромный разворот, забитый текстом до отказа. Что это вообще за штука? Листовка? Нет. Прокламация? А зачем такая здоровая?

Чертов нотариус добился своего: Гванука разобрало любопытство.

— Твои печатники чего-то перепутали, парень, — с ухмылкой бросил он Кошону, который важно оглядывал свое странное детище. — Страницы забыли разрезать, что ли? Или спьяну лишние литеры поставили на листовке?

Просиявший Пьер сразу важно отложил бумагу.

— Ничего ты не понимаешь! — с недавних пор они уже перешли на ты. — Это вовсе не листовка.

И замолчал, подлец. Ждет вопросов!

— Вижу, что не листовка. Судя по всему, рулон для упаковки свиного окорока.

Стрела угодила в цель — Пьер Кошон аж вскинулся.

— Да будет тебе известно, что это га-зе-та!

— Чего? — нахмурился Гванук. Слово было какое-то дурацкое и явно не тайноязычное… в смысле, не французское.

— А того! — Кошон явно услышал брезгливость в вопросе и обиделся уже всерьез. — Её Его Светлость генерал Луи так назвал. Эту газету, если хочешь знать, он и придумал!

— Да что это такое?

— Свежие новости! — первопечатник снова сложил га-зе-ту и положил перед бригадиром.

— Аmi de la France, — прочитал тот огромные буквы заголовка. «Друг Франции» — звучит неплохо.

— Наши писари узнают обо всех свежих и самых важных событиях — и пишут об этом заметки. Наборщики набирают четыре страницы — и уже через один-два дня Руан и Иль получают сотню копий! Раньше мы такое делали в летописях, которые хранились в архивах. И видели их единицы. Я, если хочешь знать, тоже вёл такую летопись. Мне передал ее мой наставник, а я продолжал… Вообще, мало надеясь, что ее прочтут.

(Нотариус Пьер Кошон действительно был одним из авторов «Нормандской хроники»; начал ее неизвестный автор, а с 1424 года продолжил уже Кошон — прим. автора)

Служанка принесла им свежее вино, и расчувствовавшийся Кошон приложился к свежей кружке, хотя, у него еще и в прошлой плескалось. Гванук не мог не поддержать приятеля.

— А теперь это всё для людей! Да еще Его Светлость велел всё писать с подробностями, чтобы интересно было!

Видно, что новинка генерала приросла бывшему нотариусу близко к сердцу. Га-зе-ту он уже любил всей душой.

«И что только люди не любят» — вздохнул Гванук и притянул здоровенный лист бумаги к себе.

— Так чего вы понаписали в своей га-зе-те?

На первой странице — большой текст про переговоры с королем Карлом. Его украшали три черно-белые миниатюры: слева — Карл, справа — генерал Ли, а по центру — Дева. Жанна вышла на бумаге слишком утонченной, слишком благопристойной. Непохожа. Но Гванук смотрел, не отрываясь. Он ясно видел, что незнакомый ему резчик делал форму для оттиска с любовью… Все! Все, черт побери, любят Жанну!

Сделав новый глоток, Гванук старательно вник в текст. Строка за строкой здесь лились непрерывные восторги Его Величества по поводу смелости и удали Пресвитерианцев. Король благодарил за верность добрых нормандцев, шампанцев, баррцев и дружественных лотарингцев. Снова и снова воздавал хвалу пресвитеру Иоанну и его посланникам, уверенно заявлял, что скоро враг будет разбит, а Франция — свободна. В заключении, приложив ладони к сердцу, Карл просил генерала Луи с его храбрым воинством взять под защиту весь север королевства и поручил им «подавить бургундский мятеж и окончательно изгнать захватчиков-англичан».

«Чушь! — мысленно воскликнул Гванук, подпитывая себя из кружки. — Вранье какое-то!».

Вернее, враньем это не было. Суть встречи и ее решения не искажены. Но подано всё так фальшиво! Ничего подобного король не говорил! Сам Гванук на переговоры не ездил (за «неудачную победу» в битве у Скалы-Кита его наказали, поставив временным комендантом Иля), но друзья в подробностях ему всё описали. Газета описывала всё радикально иначе!

«А ведь теперь сотни людей… точнее, тысячи будут убеждены, что переговоры прошли именно так» — Гванук даже слегка испуганно посмотрел на бумагу.

…Внизу страницы находился текст, написанный самим Ли Чжонму. Сухо, по-деловому, но в деталях, тот отчитался о военных успехах Армии Пресвитерианцев. Текст обрывался на самом интересном с припиской «продолжение на стр. 2».

— Да что ж такое! — разозлился Гванук и сразу перевернул. Кошон, видя это, глупо хихикнул.

Увы, дальше оказалось не столь интересно. Сиятельный в деталях расписывал территории Нормандии, севера Шампани и севера Мэна, которые перешли на сторону «правого дела». Поименно перечислял виконтов, бальи, бургомистров, которые поддержали Деву, Армию Пресвитерианцев и истинного короля.

«Хм, теперь-то этим людишкам трудно будет прыгнуть назад, — улыбнулся бригадир хитрости своего командира. — Вот! Их имена теперь всем известны».

Завершался текст призывами к народу: «Спасайте Францию! Вступайте в Армию Пресвитерианцев!». Всё — большими яркими буквами, а по бокам — еще две миниатюры. Слева — Дуболом с ружьем, а справа — плечистый Головорез с дымящейся гранатой.

Гванук довольно погладил рисунок. Головорезы достойны украсить любую газету!

…На третьей странице друг на друга лепилась целая горсть мелких текстов. Про казнь воров и душегубов с большой дороги; про начало работы новой верфи в Арфлёре, что будет делать фрегаты; про свежее заседание Совета Нормандии (с перечислением всех его членов)… И так далее. Внизу — красочный рассказ об удивительном звере с острова Цейлон — о слоне. Миниатюра прилагалась.

Гванук вздохнул, на пару вдохов окунувшись в воспоминания.

А последняя страница начиналась с текста, который написал Токеток (вернее, кто-то записал с его слов). Нешаман рассказывал библейскую историю об Иисусе, который изгнал бесов из тел людей, поместил их в тела свиней, но животные бросились с обрыва и погибли.

Текст Гвануку не понравился. Дело в том, что он слышал Токетока вживую — и вот это его впечатлило.

«Не надейтесь, люди, что эта история не про вас! Слышали текст Евангелия? Там бесы сами признаются, что имя им — Легион, потому что их много! Много! В любом из нас имеется свой бес, а то и не один! И, конечно, нам всем хотелось бы, чтобы Иисус сам пришел к каждому и вытащил их. Но увы… Не можем мы надеяться на Господа! Сами! Мы сами должны извлекать из себя бесов! Бороться с искушениями! Идти к свету! Гнать бесов поганой метлой! И тогда Иисус возлюбит нас!».

Красиво было сказано. Токеток говорил тогда гораздо дольше. Гванук до сих пор не крестился, но речь его проняла: хотелось тут же усмирять себя, подавлять слабости… Гнать прочь бесов, что грызли душу…

Увы, текст плохо передавал эмоции. А самое ужасное — что ниже на этой же странице размещалась целая пачка объявлений от разных ильских мастеров. Каждый нескромно расхваливал свои товары, рассказывал, как их можно применять. И все зазывали к себе покупателей! Зазывали…

— Омерзительно, — фыркнул Гванук, поднес кружку ко рту… Когда она успела опустеть?

— Вина! — излишне зло крикнул он. — А зачем вы ее такую огромную делаете? То ли дело раньше брошюрки у вас выходили: маленькие, удобные… А эту в руках не удержишь!

— Очень удобная! — возмущенно вскинулся Кошон, выхватил бумагу из рук бригадира и принялся с ней манипулировать. — Сложить вот так и этак… Видишь, текст колонками? Можно читать вот эту… статью. Потом перевернул — и эту читаешь. Газета легкая, мягкая. Сложил ее, скрутил — и можно в рукав сунуть… или за сапог. За пояс заткнуть!

И Пьер начал демонстративно пихать сложенную газету за крепкий кожаный ремень ильской работы, который недавно сменил монашескую толстую веревку.

— Дружище, оставь ее мне! — непроизвольно вырвалось у Гванука.

— Вообще-то газета продается за деньги…

— Пха! — неопределенно выкрикнул О; пьяным неловким движением сунул руку в кошель, зачерпнул, не считая, монеты и вывалил их на стол. — На, жмот! Не благодари!

Сказал без злобы, надеясь, что Пьер правильно поймет его грубость. Мог бы привыкнуть уже… Судя по улыбке нотариуса — привык. Ведь печатник добился своего: вызвал интерес к газете, даже желание ею обладать; он проверил, как работает содержимое даже на такого значимого человека — и был доволен. Но отдавал газету с легкой неохотой; заметно, что пареньку жалко. Очень уж прикипел он к новинке. Нотариус (семь лет пописывавший «Нормандские хроники») был просто счастлив, что теперь может делать нечто похожее, но для многих читателей. Даже неграмотные теперь узнают новости из газет! Кому-то читают, кому-то пересказывают.

«У сиятельного великий талант: находить идеальных исполнителей для своих замыслов, — улыбнулся в кружку бригадир О. — Даже для самых необычных».

Он расправил смятую газету, положил на стол перед собой — половиной первой страницы наверх. Всмотрелся. Снова схватился за кружку, запрокинул. Несколько капель пролились на бумагу. Гванук охнул и принялся спешно утирать пролитое рукавом.

— Ты много пьешь, бригадир О, — осторожно заметил Кошон. — Раньше так не было.

Конечно, печатник прямо не упрекал, но и между строк это читалось очень легко.

— Потому что вино хоть как-то помогает не замерзнуть в вашей холодной стране! — огрызнулся Гванук.

— Холодной? — изумился Пьер Кошон. — Ты чего? Хвала Господу, нынче невероятно теплая осень на улице! Я помню, по малолетству было так, что в эту пору уже снег шел! И так не один год. А ныне такой теплый сентябрь удался — на диво просто! Хоть, в одной шемизе ходи!

— Это, потому что вы холодные люди, — буркнул Гванук. — И ты, и… Вы все холодные, — запрокинул кружку, допивая последнее. — А мы жаркие.

Он пристально смотрел на газету. На благостный лик Орлеанской Девы… во всём непохожий на настоящую Жанну д’Арк. Во всем, кроме одного: на нее смотрел влюбленный художник. И это чувство легко заметить. Легко поверить в него.

— Знаешь, Пьер… (печатник резво вскинулся и слегка удивленно посмотрел на собутыльника) Я прошел через много битв. В таких удивительных странах, что тебе и не снились. Я был простым солдатом… Да чего лукавить, поначалу меня и солдатом нельзя было назвать! Потом стал командиром. Нередко я сам вел войны: на Мадагаскаре или в черной Африке. И все прошлые годы — спасибо нашему мудрому генералу — в основном, это были победы. Хотя, бывали и поражения…

Гванук сунул нос в кружку — она была до омерзения пуста. Кошон открыл было рот, но бригадир поднял руку, пресекая попытку.

— Да, и нас иногда били. И меня. Я терял людей: верных и близких людей… Тысяча христианских чертей, я слишком привык за эти годы терять людей! Привык. Я уже и многие лица не помню.

Он несколько раз обличающе ткнул пальцем в газету.

— Так вот: то, что случилось у Скалы-Кита… Такого никогда не было. Даже близко! Чтобы я вел в бой почти всю нашу Армию! И чтобы эта Армия оказалась на грани уничтожения. Нет, не так. Я видел и верил, что Армия погибает. Медленно и неотвратимо. Полчаса, не меньше, шло это умирание. Ты понимаешь, Пьер, что это значит? Откуда тебе! Величайшая Армия в этом мире, которая создавалась на твоих глазах, к созданию которой ты сам приложил немало сил, с которой связана вся твоя жизнь… И вот эта Армия прямо сейчас умирает! И ты — как командующий — в этом виноват! Ты! Виноват! И ничего не можешь сделать!.. Если бы мне сказали об этом заранее — я бы, не раздумывая, сам себе всадил кинжал в сердце. Только бы не допустить этого.

Нет, всё-таки вино необходимо. Гванук застучал кружкой по столу, требуя местного французского пойла. Когда, наконец, искомое принесли, он сразу залил в себя почти половину.

— Это был ужас. Стоять, видеть, понимать — быть совершенно бессильным… А знаешь, Пьер, что я в этот момент чувствовал? — печатник растерянно молчал, глупо хлопая ресницами. — Ну да, конечно, не знаешь.

Гванук собрался с духом и решительно выпалил.

— Я был счастлив! Слышишь, я бы на вершине счастья! Глядя, как гибнет моя Армия… Армия моего генерала Ли, я был рад от одной только мысли: я успел! Я успел добраться до Нее, прежде, чем Ей причинили вред. Всё вокруг рушится, всё гибнет — но я закрыл Её своей грудью, Она мягко трогает меня за плечо — и ни одна тварь не сможет причинить Ей боль. По крайней мере, пока меч держится в моей руке. До Неё доберутся, только перешагнув через меня… А там-то уже всё едино…

Тяжесть признания горячей волной обдала юношу. Он снова жадно присосался к кружке.

— Что это за женщина? Почему она такая? — быстро, сбивчиво заговорил Гванук. — Некрасивая. Грубая. Мужиковатая. Почему так приятно слушать ее? И так хочется с ней соглашаться. Поймал ее взгляд — и тепло на душе. А когда она рядом… Когда кладёт руку на плечо… Сквозь металл же прожигает!.. Признаю, я давненько не был с женщиной в постели. Здесь, в Иле, службы почти нет никакой — всё идёт своим чередом. Нашел я парочку — доступных и податливых. И вдруг понял: я не хочу быть с женщиной. Я с Ней хочу быть! В самом широком смысле… Девки те, в общем, не справились. Разозлился я было. Но, знаешь, даже руку на них не поднял. Внезапно понял: не в них дело вовсе, а во мне. Просто махнул рукой — идите, мол. Даже по золотому им дал. И всё! Сижу, жду — когда вернется Она с переговоров с королем.

Гванук опустил взгляд.

— Не живу. Жду. Жду Её, чтобы снова начать жить. Это выходит: живу только, когда Она рядом. Больно. Унизительно. Сладко.

Он с надеждой заглянул в кружку — пусто. Обидно. Значит, опять будет холодно.

Потрясенный Пьер Кошон еще какое-то время робко молчал, но, убедившись, что его собутыльник окончательно закончил свою странную речь, решился.

— Бригадир О… Ваша Светлость… Вы… Ты… Я хочу сказать, что я совершенно ничего не понял. Ты говорил на каком-то совершенно незнакомом языке.

Гванук поднял голову, вскинул брови, а потом пьяно улыбнулся.

— Да неужели? — перешел он, наконец, с чосонского на французский.