Пресвитерианцы. Четвертый берег

Пролог

Вопли продавцов, споры торгующихся мещанок, скрип колес и гомон многочисленной живности, сплетаясь в омерзительную какофонию, все-таки проникли в уши спящего. Мужчина гадливо поморщился, перевернулся на другой бок — паскудные звуки никуда не делись. Тогда с недовольной гримасой он приоткрыл левый глаз. В окно (закрытое на диво прозрачным стеклом) под высоким углом влетали солнечные лучи. Опять он проспал…

Соседство со Старым Рынком, конечно, имело немало минусов. И главный из них — шум. Но уж больно дом Рюбе хорош. В Бове у него таких окон не было. Хотя, вот постель была получше, и одеяло не такое колючее.

— С добрым утром, Ваше Преосвященство, — почти неслышно прошептал он сам себе. А в голове мысленно поменял фразу «с добрым утром, Ваше ВЫСОКО-Преосвященство»…

Истомился он уже! Но ничего: Руанское архиепископство у него практически в кармане. Еретичке практически конец. Вчера, при виде костра, что по его приказу сложили на кладбище аббатства, она всё-таки дала слабину. Пьер Кошон не иначе, как божественным провидением понял — надо давить! Но давить тонко — эта арманьякская дрянь легко обретала твердость камня. Поэтому епископ Бове, наоборот, пообещал ей смягчение положения. Камеру покомфортнее и заточение вместо костра, сжигающего живую плоть. А всего-то и нужно — сделать лишь то, что пристало любой добропорядочной католичке: признать власть Матери нашей Церкви и обрядиться в подобающее ее полу женское платье. Ловкач Эстиве давно уже состряпал признание. Тупая деревенская корова, не умеющая читать, подписалась под собственным чистосердечным признанием, думая, что речь в документе идет лишь о том, что сказал ей епископ…

Пьер Кошон сел в постели и перекрестился. Видит Бог — совесть его чиста! Ради торжества справедливости можно пойти на всё! Эта тварь должна получить своё! Он всё перепробовал, но сам дьявол помогал этой ведьме выпутываться из любых ловушек! О, дьявол силен. Даже умы вполне достойных мужей ему удалось смутить: де ла Фонтен перестал ходить на заседания, усомнившись в святой цели суда; слабак Леметр тоже… А еще инквизитор.

«И без вас справлюсь! — мысленно прорычал епископ. — Уже справляюсь…».

И заорал, почесывая голое бедро под рубашкой:

— Мишель!.. Мишель, сукин ты сын!

Когда слуги обрядили епископа и сопроводили его в столовую, тот сразу спросил:

— Эстиве еще не появлялся?

— Явился, Ваше Преосвященство! Ждет…

— Да что ж ты мне сразу не сказал, олух? Проси!

Жан Эстиве, героически взявший на себя в суде роль прокурора, оставался единственным верным Кошону человеком. Служба в Бове сблизила их… Приятно, что, хотя бы, на него в эти смутные времена можно положиться. Каноник Эстиве, как и всегда, выглядел излишне ухоженным для священнослужителя. Но епископ готов был закрыть глаза на мелкие прегрешения, ежели в главном — в продвижении дела Христова — человек идет до конца.

Выгнав слуг, Пьер Кошон пригласил прокурора за стол и негромко спросил:

— Ну? Есть ли какие-нибудь новости?

— Конечно, Ваше Преосвященство, — улыбнулся Эстиве. — Как ворота открылись, в город набежали людишки с низовий. Всюду разносят слухи, что возле Арфлёра видели какие-то вражеские корабли. Может, кастильцы?

— Жан, не несите чушь! Кастильцы — в устье Сены? Им до Ла-Рошели добраться — подвиг. А тут… Тьфу! — епископ в сердцах перекрестился. — Да о чем вы вообще⁈ Вы же прекрасно понимаете, о каких новостях я вас спрашиваю!

Эстиве умудрился покаянно поклониться, не вставая со стула.

— Вы про шлюху, Ваше Преосвященство? Что ж, тут тоже новости имеются, — он с гадким скрипом придвинул стул поближе и зашептал доверительно. — Ночью мой человек в страже проник в… покои Жанны и забрал женское платье, которое ей выдали накануне. Вместо него подложил мужскую одежду. Шлюхе ничего не останется, как обрядиться в дублет и шоссы.

Эстиве почти сладострастно улыбался, описывая свои деяния.

— Не слишком ли сложно, господин прокурор? — с сильным сомнением в голосе, спросил епископ. — К чему эти танцы, если она и так отдала себя в руки очищающему огню? Сама подписала признание.

— Крестиком! — фыркнул Эстиве.

— Какая разница? — вспылил Кошон. — Она сделала это прилюдно, при куче свидетелей!

— Прилюдно она подписалась под покорством Церкви и признании ее власти над ней. А в тексте совсем другое. Вы не боитесь, Ваше Преосвященство, что шлюха опять взбрыкнёт, начнет орать о своей правоте и нашей лжи? И какой-нибудь де ла Фонтен или кто-нибудь из заседателей ей потакать начнут. А тут всё налицо: поклялась не носить мужское, но вновь напялила! Стало быть, что? Повторно отреклась от своих клятв! Закостенелая еретичка! И главное — она сама это будет осознавать. А эта деревенская дура очень любит своей правды придерживаться.

Епископ невольно поморщился. Со слов каноника получалось, что они как раз этой правды не придерживаются… Но, хотя, придумал Эстиве всё очень ладно. Подписанный документ станет доказательством для короля и для Церкви. Он докажет, что отверженного дофина короновала преступница пред Церковью и Господом. А вот для того, чтобы эту дрянь на костер возвести, трюк Эстиве очень даже пригодится.

— Ладно, — снисходительным тоном согласился епископ. — Пусть так и будет.

Ближе к обеду он велел закладывать карету. Сегодня допросы не были запланированы, но Пьер Кошон всё равно захотел съездить в замок. Потому что… Да, хотя бы, чтобы карета не простаивала без дела! Экипаж с лошадьми и конюх обходились ему недешево, а своих доходов у него не имелось. Чертов дофин Карл уже второй год, как крепко вцепился и в Бове, и в Реймс, так что Кошон остался епископом без собственного диоцеза. Всё, что у него было — это содержание от короля. Английского, разумеется. Генрих VI (а точнее, герцог Бедфорд) понимали значимость и полезность Пьера Кошона и выдавали ему в год 1000 ливров. 500 из них он получал из английской казны — а из-за Пролива деньги порой шли с задержками; еще 500 платила нормандская казна… А в Руане Кошона не особо любили. И из мелочной мстительности задерживали выплаты, как могли.

«Ну, это пока, — хмыкнул епископ, задергивая шторки на окнах кареты. — Вот получу Руанскую кафедру — тогда посмотрим…».

Шторки, кстати, можно уже и не задергивать. В последние пару месяцев в Руане стало заметно тише. А особенно тихо — в замке, откуда уехали и его малолетнее величество Генрих VI, и герцог Бедфорд, и вся их огромная свита, и войско. Тишина даже немного пугающая.

Короля везли в Париж на коронацию. Это его светлость Бедфорд удумал, еще в Англии. Утереть нос мятежному дофину и доказать, кто тут настоящий и законный король Франции. Кошон, пользуясь правом королевского советника, указал Бедфорду, что коронация в Париже многих может только рассмешить.

«Ваша Светлость, необходимо отбивать Реймс, — мягко, но настойчиво пояснил епископ наместнику во Франции. — Все правители короновались именно там. И даже Карл умудрился это сделать. Парижская церемония будет выглядеть… не столь убедительно».

Джон Ланкастер тогда вспылил.

«Займитесь своим делом, Ваше Преосвященство! — рыкнул он. — Тем более, что оно как раз столь важно для нас. Докажите всему миру, что эта деревенская выскочка Жанна — ведьма, еретичка… Да хоть дочь Дьявола! Вот тогда коронация в Реймсе сразу станет нелегитимной. А Генрих даже в Париже станет более истинным королем Франции».

А как раз тогда процесс инквизиции шел… не очень хорошо. Мерзкая дрянь с дьявольской ловкостью уходила от всех провокаций, не давала юридического повода выдвинуть обвинение в ереси. Ведь всё очевидно и налицо — ведьма выдает беседы с Отцом Лжи за божественные откровения! А поди докажи.

Где-то очень далеко загудели трубы, однако, погруженный в свои грёзы епископ пропустил это мимо ушей. Но трубный глас не угасал, а только нарастал, к нему внезапно добавился колокольный набат с аббатства Сент-Уэна, затрубили рога из совсем близкого замка. Удивленный епископ дернул шторки и высунул голову наружу. Прямо на его глазах ворота замка (который уже был виден впереди) спешно запирали. По мосту (который уже давно перестал быть подъемным) скакал отряд всадников, вышедший из щели сходящихся створок. Когда латная свита приблизилась, Пьер Кошон узнал на вымпелах сигны графа Уорика. А после рассмотрел и самого капитана Руанского гарнизона.

— Сэр Ришар! Сэр Ришар! — закричал он, пожалуй, излишне нервно. — Ради Господа, скажите, что происходит?

— Нападение! — граф практически не сбавил хода. — На город напали!

— Что? — епископ обомлел. — Кто⁈

— Знаю не больше вашего, — это капитан бросил уже через плечо, устремляясь куда-то в северную часть города.

«Какое-то сумасшествие, — Кошон откинулся на спинку сидения. — Мы находимся в глубоком тылу. Кто вообще может напасть на такой огромный город? Что за безумие!».

Он снова высунулся из окна.

— Следуй за рыцарями! — рявкнул он кучеру.

…На северной городской стене царила страшная суета. На епископа косились, но ничего не говорили. Он брел вдоль стены, запинаясь о корзины со стрелами, мотки тросов, какие-то ведра, обходил чадящие котлы. Воины немилосердно пихали его, но епископ не стал требовать их наказания. Вокруг все были слишком нервными — надежнее промолчать и стерпеть. Увидев штандарт начальника гарнизона, на соседней башне, Кошон вошел в дверь и поднялся по лестнице на открытую площадку. Граф Уовик стоял у проёма меж зубцов, положив закованные в железо руки на тёсаный камень.

— Сэр Ришар! Я хотел бы узнать от вас: что всё-таки происходит? Какое ещё нападение!

Капитан вместо ответа просто протянул руку вперёд. Кошон, впрочем, и сам уже успел заметить: в предместьях, буквально, в одном лье от городских стен, копошилась многотысячная толпа, почти неслышная с такого расстояния. Забыв о графе Уорике, епископ прильнул к зубцам, пытаясь разобраться: кто же решился напасть на столицу Нормандии!

Непонятные неведомые отряды, цвета и знаки отличия которых невозможно определить, еще плавно выходили из-за широкого рва, который надежно защищал Руан с запада. Массы поблескивающих металлом «мурашей» двигались хаотично, но, при этом стремительно меняя ландшафт вокруг себя. Дальние занимали крестьянские домишки, на лысом взгорке активно окапывались (видимо, там будет лагерь), а на передке чужаки уже спешно сколачивали мантилеты… кажется, из бревен и досок, на которые разбирались крестьянские постройки. Прямо напротив северных ворот активно вырубались редкие деревья и (о ужас!) многолетний виноградник!

— Сир, они не пытаются взять в осаду весь город, — негромко обратился к капитану один из рыцарей, но епископ его прекрасно расслышал.

— Да, они даже не пытаются скрыть свои намерения. Скукожились все в одном месте… Что ж, тогда и мы можем собрать на этой стене почти все наши силы…

— Капитан, разве вы не собираетесь совершить вылазку против наглецов? — Кошон был полон возмущения. — Они только подходят, заняты обустройством лагеря — а значит, беззащитны…

— Беззащитны… — граф Уорик покатал слово на языке, словно, раздумывая, куда бы сплюнуть нечто кислое. — Пока я соберу своих людей, пока выведу их за ворота, построю и нанесу удар — они пять раз соберутся и перестроятся. Не знаю, что видите вы, Ваше Преосвященство, но мне очевидно, что перед нами крайне организованное войско! И оно минимум вдвое больше того, что есть у меня! А мы не знаем, сколько их еще не подошло. Конечно, перед укреплениями Руана чужаки бессильны, но выводить в поле своих людей я не стану. Уж точно не посреди дня и у всех на виду…

— Значит, надо послать за помощью! — Пьер Кошон не унимался, хамство капитана гарнизона уже вышло за пределы обычного. — В Арфлёре стоит сильный гарнизон, и, как мне теперь видится, гораздо более решительный капитан! Попросите помощи у графа Дорсета…

— Арфлёр⁈ — сэр Ричард начал багроветь. — Вы что, не видите, откуда идет это войско⁈ А вчера вы не слышали вопли беженцев о чужих кораблях в устье Сены? Ну? Сложили два факта? В лучшем случае, Арфлёр сейчас тоже находится в осаде, монсеньор! Но я сильно подозреваю, что город уже пал — и перед нами те, кто его захватил!

Вот тут Кошон не нашелся, что ответить. Арфлёр пал? Там же почти две тысячи латников и лучников. Там английская эскадра, что доставила короля… Нет, это невозможно! Граф Уорик просто его пугает. Епископ вновь повернулся к капитану, но сразу понял по его лицу, что графу и дела нет до того, чтобы пугать какого-то клирика. Он уже и забыл о нем и хмуро вглядывался в копошню неведомых врагов. Все его помыслы были только о них. Стало быть, лгать ему было совершенно незачем.

— Сэр Ришар, но, может быть, тогда стоит обратиться в другие города… Где у нас есть люди? В Лизьё, Эврё… может быть, в Кане?

— Ваше Преосвященство, может быть, хватит лезть не в свои дела? Конечно, я отправил гонцов, куда смог! Идите уже в храм и помолитесь…

— Сир! — тот же офицер, только еще более громко и тревожно. — Кажется, я вижу у них пушки…

— Что? — капитан снова напрочь забыл о епископе. — Где? Много?

— У той насыпи, что они возводят… Кажется, много, но я…

Пьер Кошон чуть не вывалился между крепостных зубцов. До насыпи чужаков было не меньше тысячи шагов, а то и поболее. Конечно, ничего толком с такого расстояния он не мог рассмотреть, только подозрительный металлический блеск от чего-то крупного…

— Вот же расторопные дьяволята! — граф Уорик выругался, пренебрегая присутствием священника. — Теперь я склонен думать, что Арфлёр все-таки пал…. Ах, Бернетт-Бернетт! — он повернулся к рыцарю. — Пушки — это очень и очень плохо! Даже такие махонькие. Если пороха у этих тварей хватит — они нам стены раскурочат… Вот, что, Бернетт. Отправьте… Нет, сходите сами! Сходите сами и потребуйте прислать на северную стену три бомбарды.

Руан мог по праву гордиться своей артиллерией. Даже после того, как герцог Бедфорский забрал с собой большую часть войск, чтобы сопровождать Его Величество в Париж, в Рауне оставалось девять орудий, некоторые из которых имели вполне впечатляющие размеры! Стояли они все, разумеется, в замке.

— Если за сегодня вы их дотащите, то завтра мы поднимем их на башню. А когда эти дьяволята решатся на обстрел, то мы, используя выгоду в высоте, подавим…

Капитан Руанского гарнизона не успел договорить. Сэра Ричарда Уорика беспардонно перебили. В иной раз Пьер Кошон этому и обрадовался бы, но не сейчас. Ибо прервал его грохот, подобный Гневу Господнему! Все вздрогнули, кто-то даже вжал голову в плечи — и обернулись на грохот. Вражеская насыпь была полностью окутана дымом.

«В кого это они из такой дали стреляют?» — озадачился епископ, мелькнула даже мысль о вылазке англичан… но в следующий миг она сама собой исчезла. Потому что башня вдруг содрогнулась.

— Какого черта⁈ — капитан покачнулся, но устоял. Пушки палили по башне слева от воротной. Кошон не верил своим глазам. Пушки палили по башне ОТТУДА!

— Они что, могут добить до стен с той позиции? — граф Уорик был в высшей степени возмущен. Голос графа Уорика не скрывал почти детскую обиду: это несправедливо! так быть не должно! Еще бы, ведь это на корню разрушает его хитрый план. Мало того, что чужаки не стали ждать завтра или послезавтра, так еще теперь стало ясно, что руанские бомбарды даже с высоты башни ни за что не добьют до насыпи чужаков.

Епископ Бовесский не слушал крики капитана. Он с легким ужасом пытался пересчитать пушистые облачка, что стремительно развеивались над позициями врагов. Точно счесть не выходило, но, кажется, не меньше трех десятков. Скорее всего, еще больше, но не меньше — почти наверняка.

«Господи сохрани!».

— Бернетт! Приказ отменяю, — капитан стоял злой, как собака. — Бегом на пострадавшую башню. Оцените ущерб от первого залпа. Важно понять: продержится ли она до подхода подкреплений из-за Сены.

Исполнительный рыцарь поклонился и кинулся исполнять приказ. Но он еще топотал кованными сапогами по лестницам в недрах воротной башни, как Пьер Кошон (как и все вокруг) испытал новое потрясение.

…Пушки чужаков дали второй залп.

«Господи, за что испытываешь нас! — не выдержал и взмолился епископ. — Это же невозможно! Или у них там стоят другие пушки?».

Последняя мысль, хоть, что-то и объясняла, но казалась еще более пугающей. Ведь она означала, что у врагов, по меньшей мере, 60–70 орудий! И не каких-нибудь старинных «ваз» или рибальд; не мелких кулеврин, а настоящих пушек.

— Вам бы и впрямь помолиться, святой отец, — уже без издевательства пробормотал граф Уорик. — Если они стреляют так часто — нам конец. Никакая помощь к нам не подоспеет.

— Так всё плохо? — у епископа тоже не осталось сил для колкостей.

— Не то слово. Я слыхал, что бургундскому герцогу от батюшки досталась бомбарда весом в 7000 фунтов. Так они — бургундцы, то есть — уверяют, что за 15–20 выстрелов она проломит любую стену. На это у бомбарды может уйти дня три. А эти дьяволята уже выпустили по нам в три раза больше ядер! Ядра, конечно, дрянь, но ведь еще и получаса не прошло! Мне кажется, они к вечеру управятся.

О таких стремительных осадах Пьер Кошон не слышал.

«Сэр Ришар, конечно же, ошибается!» — убеждал он сам себя… и в какой-то степени оказался прав.

Сэр Ричард ошибся. Рыцарь Бернетт еще не добрался до левой башни, как с полевых укреплений чужаков раздался третий залп. Маленькие злобные ядра у третий раз вгрызлись в основание башни (теперь уже ясно видно, куда целят чужаки). По ее и так уже измученному фасаду пошли трещины… И вдруг внешняя сторона ее с грохотом осыпалась! Туча пыли поднялась в воздух… И не успела та осесть, как верхушка пострадавшего укрепления, потеряв равновесие, накренилась — и ухнула внутрь города!

Остатки башни проглядывали сквозь тучи пыли, как свежесломанный гнилой зуб.

— Всем уйти с башни! — уверенно, но мрачно прорычал капитан. — Сейчас они за воротную примутся!