Основной закон-2

Глава 31

- Валер, тут гражданин буянит!

Вероника заглянула на кухню, где Валерик перекусывал после очередного сеанса. Восстанавливал силы, да.

Валерик повернул голову к двери, но из-за неё донеслось растерянное: «Ой»! и в релаксационную ввалился – иначе не сказать – крупный грузный мужчина, явно привыкший командовать и добиваться своего исключительно мытьём. Катанье – для слабаков. Из-за его спины, из коридора совершенно бессмысленно возмутилась Вероника:

- Что вы себе позволяете!

На этот комариный писк буян не отреагировал никак. Шагнул к столу, за которым сидел целитель, навис всей тушей над молодым человеком, только что кулаком не бахнул.

- Ты что мне обещал, Пилюлькин? Бабок сколько взял? А что сделал? Да я тебя сейчас…

Коротко треснул электрический разряд. Самый слабый, на какой был способен Валерик. Разгневанный начальник прервался на полуслове и плюхнулся всем весом на жалобно скрипнувшую табуретку, что случайно оказалась под седлом. Сознания, правда, не потерял, но боевой запал у него сразу сошел на ноль. Вошла Вероника, возмущенная и несколько встрёпанная. Зачитала из регистрационного журнала:

- Плиев Андрей Прокофьевич, направлен через куратора по госпрограмме. Жалобы на печень и желчный пузырь. После процедуры рекомендовано воздерживаться от жирного и жареного, полностью исключить спиртное минимум на полгода.

- А когда он у нас был?

- В декабре, двенадцатого числа.

- Вот, значит, как…

В голосе Валерика послышалась угроза.

- Гражданин Плиев, вам было рекомендовано не жрать и не бухать. Так?

Очухавшийся гражданин Плиев попытался было вскочить с табуретки и взреветь раненым лосем, но еще один разряд вернул его на прежнее место и в прежнее состояние.

- А ты что делал, боров жирный? Как от задницы отлегло, кинулся жрать и бухать с новой силой. На праздниках обычную норму чуть не вдвое перекрыл, врачи едва откачали. Что, не так?

- Я не… - начал было гражданин Плиев, правда, в его голосе уже не было прежнего напора.

- Не ври! Заливал в себя всё подряд, пока обратно не полилось. А теперь у тебя поджелудка отваливается, и ты снова ко мне приполз. И ладно бы просить, так ещё и наглости набрался претензии предъявлять, девушку оскорбил, рукоприкладствовать пытался.

Плиев побагровел, засопел, но на новый заход не решился. Ни с места не вскочил, ни по столу не долбанул. Даже голос не подал. Но видно было: злобу затаил.

- Значит, так, - постановил Валерик. – Вероника, этого деятеля – в чёрный список. Лечить я его отказываюсь и сейчас, и впредь. Трофимову сегодня же позвоню и всё объясню. Теперь ты:

Он перевёл взгляд на злобно пыхтящего Плиева.

- Вали отсюда. И не вздумай козни строить, ответка прилетит незамедлительно. Радуйся, что сам уходишь, а не выносят тебя четверо… вперед ногами.

Гражданин Плиев ещё немного попыхтел, покидал злобные взгляды, потом поднялся и пошел. В дверях кухни обернулся. Видимо, хотел сказать что-нибудь вроде: «ты у меня ещё попрыгаешь». Но встретился взглядом с Валериком, сдулся и, еще более злой, вышел. В прихожей пнул дверь – ага, лёгким ботинком, рассчитанным на перемещение между тёплой машиной и теплым кабинетом да по специально прибитой снизу железной пластине. Зашипел, как раскалённая сковорода, на которую плеснули полстакана воды, и убрался. Хотел долбануть дверью, чтобы штукатурка осыпалась, но и тут не вышло, доводчик помешал. А снаружи морозец давит, и в тех тонких ботиночках даже минуты не продержаться. Добежал до машины, плюхнулся на заднее сиденье. Что уж он водителю выговаривал – неизвестно, но дорогущий «почти что лимузин» стартанул с проворотом колёс, взрыл утоптанный снег и понесся по дороге. Далеко ли уедет?

Вслед Валерик ничего посылать не стал. Просто набрал заученный наизусть номер:

- Анатолий Евгеньевич, доброе утро. Меркушин беспокоит. Тут у меня сейчас…

На другой день приехал участковый. Серьёзный, хмурый. В дом заходить не стал. Поздоровался за руку и говорит:

- Тут, Григорич, - это он так взялся Валерика величать, - дело нехорошее творится. Да, за тот раз, за мальца моего спасибо тебе великое. Мало того, что к вечеру выздоровел, так теперь и врать зарёкся. По крайней мере, дома. А за то, что ты бабе мозги вправил – спасибо вдвойне, до сих пор она очухаться не может. Стоит имя твоё помянуть – замолкает, оглядывается и ховается куда подальше. Но дело не в том. Появились у нас в посёлке какие-то телевизионщики. По домам ходят, о тебе выспрашивают. Намедни к нам заходили. Я-то на службе, а супружница дома с детьми сидела. Вот она им и напела о тебе. Мне младший потом тишком рассказал: всякой гадости наплела. Что было, что не было, семь вёрст до небес и всё лесом. А те слушают, снимают, да записывают. В общем, судя по всему, копают под тебя. Не иначе, западлу какую готовят.

Валерик чуток подумал:

- Спасибо за предупреждение. Что за контора, я догадываюсь. Может, всё же, зайдёшь, хоть чаю выпьешь?

- Не, Григорич, не могу, - отказался участковый. – Служба, сам понимаешь.

Сел в уазик и отвалил.

Это были еще цветочки, а вообще – чем дальше продвигалось лечение Иринки, тем больше появлялось всяких неадекватов. То ли заработал какой-нибудь кармический закон воздаяния, то ли успехи одного человека словно магнитом притянули завистников, недоброжелателей, мошеников и прочих гнилых людишек, но всяческие прохиндеи потянулись вереницей. То придёт бедно одетая дама и ну плакаться о несуществующих голодающих детях. Мол, подайте. Или даже дети имеются, и на самом деле бедствуют. Но деньги будут потрачены не на детей, а на путёвку в Таиланд, например. Про всяческие фонды, благотворительные организации и прочее и говорить не стоит.

Спасало лишь умение Валерика чувствовать враньё. Если с порога человек назывался чужим именем, то так же с порога и отправлялся в пеший эротический тур. А если имя было настоящим, а история ложью, то имечко это прямиком отправлялось товарищу Трофимову. То же и с благотворителями. Лишь двое оказались достаточно честными, чтобы начать обсуждать конкретные варианты помощи.

Но это всё было неважно. А важно то, что Иринка мало-помалу оживала. С утра пораньше, как она проснется, её кровать–трансформер подкручивали, переводили в полулежачее положение и подкатывали к окну. И пусть половину обзора закрывал забор, но за ним были видны и лес, и небо, и облака, и снег. Всё лучше, чем пялиться на потолок. Сейчас, спустя несколько недель, она уже была в состоянии есть почти нормальную пищу – пока что, конечно, пюре да кашки, компотики да кисели. Да и не своей рукой, а с ложечки. Но аппарат для энтерального питания теперь пылился в углу.

Тем временем жизнь шла своим чередом. Дважды в день приходили и приезжали клиенты, оставляли в уплату по большей части деньги. А такого, чтобы пытались пролезть совсем уж на халяву, не было вовсе. Даже те, у кого почти ничего не было, норовили отдать хоть что-то. Как-то женщину пришлось уговаривать не снимать с левой руки тоненькую обручалку. Как уж случилось так, что её сын полностью потерял зрение, Валерик не стал допытываться. Но поправить дело смог за один сеанс, а потом отбивался от искренней благодарности. Не мог он забирать у людей последнее.

А как-то раз явилась по направлению Венедиктовны дама. Привезли её на длиннющем лимузине, с машиной охраны в сопровождении. Вышла она – прямо королевишна: в горностаевой шубе до земли, вся в золоте и дорогих камнях. Никаких стекляшек, всё исключительно натурально. Это Валерик после опытов с кристаллами распознавал влёт. Ситуация у неё была сложная: живот, грудь, плечи, бёдра сплошь в рубцах. По молодости да по дурости сбежала с мальчиком от родительского диктата, попала в дурную компанию. Потом, как водится, мальчик исчез, а она помыкалась, поплюхалась, и в итоге угодила в руки маньяку. Вот он-то над ней и поработал. Ей повезло: родители были далеко не бедными, подняли на уши всех, кого могли, и успели едва ли не в последний момент дочку спасти. Ну и врачи постарались, удержали на этом свете. Только из внутренностей вырезали много чего, что сохранить уже не удавалось.

Лечить её пришлось аж в четыре приёма, но в итоге всё удалось восстановить. Когда она встала перед зеркалом и увидела себя без единого шрама, то не прыгала и скакала от счастья, как большинство других, кто за красотой приезжал, а ревела навзрыд в три ручья. А когда узнала, что теперь может детей иметь, то выгребла из сумочки всю наличность, что была при себе, всё золото, что на ней было сверху бросила, серьги чуть не с мясом из ушей выдрала. Едва уговорили шубу не оставлять: ну в самом деле, куда её? В тот раз Валерик слова не сказал, всё отданное принял. Только подстраховался: через ту же Венедиктовну с клиенткой договорился, на драгоценности дарственную составил. А то приедет через недельку муж или родитель этой дамочки с адвокатом и предъявит какую-нибудь статью. А с уголовкой, наверное, и Трофимов не поможет.

Через месяц Иринка уже начала потихоньку двигать пальцами рук. Перед ней повесили телевизор, положили под руку пульт – лишний стимул тренироваться. И говорить она начала, только тихо и помалу, уставала быстро. В общем, имелись все поводы для оптимизма. Вот только вся санобработка теперь легла на Веронику: едва придя в себя, девушка тут же начала стесняться Валерика. И тот факт, что прежде он её мыл, и мазями мазал, и успел снаружи всю изучить, не котировался. Старой подруге она доверяла больше.

Иринка и увидела ту передачу. И – нет худа без добра – это даже подстегнуло её восстановление. Была у неё на кровати кнопка звонка, для вызова медсестры. Работала кнопка исправно, но только установлена была неудобно, просто так не дотянуться. А тут на волне эмоций получилось. Вероника не сразу поняла, откуда идёт звонок. А как сообразила, бросила всё и кинулась к подруге. Та от волнения ни слова сказать не смогла, но Вероника и сама сообразила.

Валерик в это время работал с очередным пациентом, прерваться не мог. Ему потом рассказали, за ужином. В подробностях, красочно, с эмоциональными комментариями. А он сгрыз очередной коржик, запил чаем и сказал:

- Ты, Вероника, всех, кто там выступал, в чёрный список запиши. Остальное им свои же посельчане организуют.

И за следующим коржиком потянулся.

- А эти, кто передачу снимал? А телеканал, который её передал? Ты разве ничего с ними делать не будешь?

- А что с ними можно сделать?

- Как что? В суд подать за клевету.

- Суд будет им лишней рекламой. Не беспокойся, эти телевизионщики просто глупы, они не сообразили, куда полезли. Ведь не против меня выступили, а против людской надежды. Люди их и похоронят, вот увидишь.

***

Участковый приехал к целителю через неделю, поздно вечером. Тот не то, чтобы спать собирался, но гостей уже не ждал. Сидел в своей комнате, эксперименты с янтарём проводил. Услыхал стук в калитку, вышел, нежданного гостя на кухню проводил, за стол усадил, чай накрыл и сам сел напротив. Спросил для начала разговора:

- Что случилось? Опять с ребенками проблемы?

- Да нет, - поморщился участковый. - С ними всё хорошо, мелкий – тот вообще в этом году не чихнул ни разу. Посоветоваться с тобой хочу. Ты парень, вроде, хоть и молодой, а толковый. Может, дельное что подскажешь.

Валерик удивился:

- Что ж у тебя такое произошло, что совет понадобился?

- Да как тебе сказать… ты передачу ту гадкую видел?

- Нет, но мне рассказывали.

- Пожалуй, и хорошо, что не видел. Уж больно много дерьма на тебя лили. Всяко оболгали. Я пять минут поглядел – нервы не выдержали, чуть телевизор не расколошматил. А моя… Я говорил, что она тоже там отметилась от великого ума? Так вот: пошла давеча в магазин, а соседка её как не заметила, мимо прошла. Потом другая так же, как мимо пустого места. Она заговорить пытается, а ей в ответ ни слово, ни полслова. Только что вслед не плюют. Продавщица в магазине молча товар подала, а сама глядит, как на врага народа. Да с другими, кто на тебя бочку катил, та же история. Как исключили их из общества. Моя теперь дома сидит, ревьмя ревёт, детей за покупками посылает, сама даже в огород выйти боится. А меньшой, что ты под новый год лечил, туда же. Глядит на неё исподлобья, чисто волчонок. А сегодня вовсе выдал: мол, стыдно за такую мать.

- Ты знаешь, мне по этому поводу и сказать нечего. Сама себе нагадила. Но ведь люди на такое дело наверняка сговорились. Не могут ведь женщины все одинаково думать. А уж одинаково делать – и вовсе из области фантастики. Стало быть, какой-то сход поселковый был, о котором ты, как представитель власти ни сном ни духом не ведаешь. А решения того схода через бабский телеграф разнесли по всему посёлку.

Участковый рукой махнул:

- Да знаю я этих мымр, местный поселковый актив. Всё что-то у себя обсуждают.

- Видать, плохо знаешь, - усмехнулся Валерик, - раз они без твоего ведома смогли такую операцию провернуть.

- И что теперь делать? И в посёлке нелады, а в доме и вовсе караул – хоть в участок переселяйся. Может, всё-таки присоветуешь что, а?

Валерик глянул на участкового: видать, мужик и впрямь дошел мало не до отчаяния. А так-то честный, толковый, с понятием. А жену себе выбрал… не то, чтобы плохую, а просто глупую. Любопытную до непристойности, да еще и сплетницу такую, о каких говорят – мол, язык без костей. Вот и огребает теперь за грехи жены. Спросил:

- А сама она, жена твоя, она хоть поняла, что сама виновата?

- Да поняла уж, ей в посёлке доходчиво объяснили. Да и я… мозги вправил, пока дети в школе были.

- Неужто вожжами поучил? – криво усмехнулся целитель.

- Вожжами не вожжами, но ума вложил, - поморщился участковый. – Теперь думаю, стоило ли мараться.

- Может, и не стоило. Но теперь поздно каяться, сам понимаешь. А ей пока ещё не поздно. Она-то, поди, про актив поселковый побольше тебя знает. Ты бы выждал еще сколько-то: день, два – тебе на месте виднее. И если жена твоя сама ни на что не решится, намекнул бы: пускай сходит ко главной активистке, да покается, перед обществом прощения попросит. А что потом будет – тут я сказать не могу. Женщины, они зачастую не хуже меня враньё чуют. Если действительно ума добавилось, если осознала и раскаялась, то, глядишь, и помилование выпишут. Но всё равнопрежнее отношение к ней далеко не сразу вернётся. А иные тётки какое-то время и попрекать будут, в глаза тыкать. Люди такие вещи долгонько помнят.

***

Со дня выхода той самой передачи прошло уже изрядно времени. Лидия Евгеньевна Семенцова тогда постаралась от всей души: отсняла шикарный материал, смонтировала, от себя комментарии добавила, акценты расставила в правильных местах. Такая фекальная бомба вышла – загляденье. Но только рванула она почти незаметно. Того эффекта, на который она рассчитывала, не случилось. А нынче зачем-то вызвал её директор канала. Едва журналистка вернулась с очередных съемок, прибежала девочка из ассистенток и передала: мол, срочно требует к себе. Ну требует и требует, она зайдёт. Не в первый раз.

Директор сидел мрачный. Ни слова не говоря, кивнул на стул для посетителей. Дождался, пока Лидия Евгеньевна сядет, и подвинул ей ручку и лист бумаги. Велел:

- Пиши.

-Что писать? – не поняла та.

- По собственному пиши.

- За что? – взвилась Лидия Евгеньевна. – Да я каналу половину рейтинга делаю!

- А вот за что! – в свою очередь вызверился директор.

Он вывел на висящий на стене экран график.

- Вот, смотри! Как твоя передачка вышла, так сперва был хороший такой всплеск, а теперь уже который день рейтинги падают. Письма приносят мешками, и все за малым исключением тебя поносят. На сайте модераторы хейтовые комменты тереть не успевают.

У Лидии Евгеньевны оборвалось в груди:

- Не может быть!

- Еще как может, - угрюмо заверил директор. – А сегодня мне позвонили знаешь, откуда? Чуть ли не с самого верха. И вежливо поинтересовались: почему это наш канал позволяет себе очернять честных целителей, трудящихся не покладая рук и возвращающих к нормальной жизни самых безнадёжных пациентов. И почему в наших рядах до сих пор остаются клеветники и вредители.

Лидия Евгеньевна поняла, что это конец.

- Давайте, - заторопилась она, - я проведу расследование, выдам опровержение, сделаю материал об этих фантастических исцелениях.

- Опровержение уже вышло. Но ты слишком хорошо постаралась, реальных людей показала. Их теперь, между прочим, за откровенную ложь в собственном посёлке затравили. А материал мы сделаем и покажем, но уже без тебя. Я не готов спорить с администрацией Самого.

Директор на секунду возвёл глаза к потолку. Потом кивнул на лист бумаги:

-Пиши.