Марица

Глава 12

Адорд Лантерис — имя, высеченное золотыми буквами на Мраморной Стене дворца. Честь, которой удостаивались единицы. Начальник королевской стражи, человек исключительной доброты, доблести, ума и благородства. Мой отец — тот, на кого я всю жизнь равнялась и отчаянно стремилась быть похожей.

Он никогда не врал без веской причины, объясняя, что слишком сложно удержать в голове всю сказанную ложь. Правда, по его словам, помогает видеть мир таким, какой он есть на самом деле. Она экономит силы, время и нервы.

Вот и я, будучи девчонкой, всегда признавалась во всех шалостях. Меня не пугало наказание — гораздо больше меня тревожило разочарование в глазах отца. К тому же любое наказание когда-нибудь заканчивалось. Рано я поняла: признание избавляет от мучительных сомнений и страха разоблачения, делает родителей чуть менее сердитыми и — что важнее — чуть более гордыми.

В большой военной энциклопедии есть статья о том, как Адорд Лантерис отказался отправить молодого солдата на казнь за дезертирство с поля боя, еще будучи капитаном.

— Первый раз страшно всем, Марица, — объяснял он мне, семилетней девчонке, сидящей у него на коленях, гладя шершавой рукой мои волосы. — Страшно всегда, даже в сто первый бой. Но именно в первом так тяжело контролировать свои эмоции и преодолевать страх. Мы все хотим выжить — это в нашей крови. Так стоит ли судить человека по первой оплошности?

Это была доброта — та самая, что не позволила ему пройти мимо потерянного ребенка; та, что всегда звала его на помощь другим; та, что забрала его с мамой.

Я всегда хотела быть похожей на отца. Что бы он сделал, если бы маленький приборчик по секрету сообщил ему, что именно из-за него сейчас идет война? Ему бы хватило смелости, благородства и доброты либо сдаться, либо покончить с собой, если это могло бы остановить бойню.

А что делала я? Уже несколько часов утопала в жалости к себе и в чувстве вины перед теми, кто погиб, и теми, кому еще суждено погибнуть.

Почему? Что такого я сделала, что стала той, кого ищут все войска Феорильи — от Высшего мага до простого рядового? Да, я не приносила подношений богам, редко ходила в храмы и почти не молилась. Но так поступает большинство магов, людей и демонов! Я молчу про драконов! Так почему именно я стала причиной войны?

Я не хочу умирать. Но и быть той, из-за которой идут на смерть — тоже не хочу.

Ладони сжались в кулаки, пытаясь заглушить дрожь, что расползалась по всему телу. Взгляд зацепился за тусклый свет свечи, отбрасывающей длинные тени на стены палатки, а в голове крутилась бесконечная череда вопросов без ответов. Что делать? Куда бежать? К кому обратиться? Вся моя жизнь, с недавних пор, рвалась на части, и ни один из обрывков не обещал спасения.

Слезы подступали к горлу, но я глотала их, стараясь не издать ни звука — боялась разбудить Сервину и Гондеру, мирно спящих совсем рядом.

Время текло медленно, и с каждой минутой тяжесть на сердце становилась невыносимее.

«Папочка, родной, что мне делать?» — прошептала я в подушку.

Я закрыла глаза, пытаясь представить, как отец, с его спокойным и мудрым взглядом, обнимал бы меня сейчас, говорил бы, что все будет хорошо. Но его здесь не было, и ответа он мне не даст.

Уставшая, измученная борьбой с собой, я, наконец, почувствовала, как сознание начало медленно растворяться в тумане. Я провалилась в долгожданный сон, где не было ни вины, ни страха, ни войны. Лишь тишина и покой.

Видения редко приходили ко мне во сне. Чаще я видела их днем, закрывая на секунду глаза и рассматривая возникающие картинки. Но сон начал рассеиваться. И поначалу мне показалось, что я вновь вижу видение. Странное, необычное. Я оказалась среди разноцветных ручейков, которые текли под моими ногами, над головой, проходили сквозь меня. Красиво! Я попыталась дотронуться до одного из них рукой.

— Не нужно Марица. Опусти руку.

Этот голос я бы узнала из тысячи! И отдала бы все, чтобы услышать его еще раз! На глаза навернулись слезы.

— Папа!

Я обернулась, увидев его. Папа был таким же, как при жизни, каким я запомнила его. Он стоял прямо передо мной, высокий и крепкий, с широкими плечами, которые в детстве казались шире горизонта. Его волосы, слегка поседевшие у висков, были аккуратно уложены, а глаза — глубокого темно-карего цвета — смотрели на меня с привычной теплотой. На лице играла легкая улыбка, и я заметила, как морщинки у уголков глаз придавали ему особое очарование — следы прожитых лет и мудрости.

Я хотела броситься ему в объятия, но что-то удерживало меня. Здесь я чувствовала, что этого делать нельзя, как бы не хотелось. Он принадлежал миру мертвых, а я — миру живых.

— Папа! Я так скучаю!

— Знаю, мой тигренок, знаю. Я тоже.

— Я вижу будущее? — глупо, так глупо надеяться, но не спросить я не могла.

— Нет, дорогая, я мертв.

Да, я знала это. Но боль, которую принесли его слова, была острой и невыносимой, будто сердце разрывали на части невидимые руки. Я почувствовала, как слезы снова наворачиваются на глаза, горькие и горячие, обжигая щеки. Словно прошлое вернулось, и внутри меня вновь разливалась тоска, смешанная с отчаянием, словно мир вокруг вдруг потерял краски и стал серым и холодным. Его теплый взгляд, его улыбка — все казалось таким далеким и одновременно близким, как призрак, который вот-вот исчезнет из моей жизни навсегда. Я хотела кричать, плакать, бежать к нему, но знала — между нами теперь непреодолимая пропасть. И в этой безмолвной боли я поняла, насколько сильно он был мне нужен, насколько пусто стало без его присутствия.

— Мне так страшно, па… — всхлипнула я неожиданно даже для себя. Напряжение последних дней нараставшее в груди снежным комом, наконец, нашло выход. — Я совсем одна. Я так устала и совсем не знаю что мне делать. Я… Прости меня.

Было горько и стыдно. Стыдно признать самой себе что так необходимый мне человек, которого я давно и безвозвратно потеряла стоял сейчас рядом. А что я? Я жаловалась на жизнь. Как маленькая искала поддержки и защиты там где всегда находила ее прежде.

— Все хорошо, родная!

— Где мы? Почему я тебя вижу? — спросила я, растирая слезы по щекам.

— Это… — он задумчиво проводил взглядом один из ручейков, светло-салатового цвета. — Я при жизни не был знатоком магии. Но из них состоит наш мир.

— Красиво!

— Да, пока здесь очень красиво. А нам нужно поторопиться, тигренок. Иди за мной.

И я шла за ним, пока окружающая меня реальность не начала меняться. Ручейки под ногами превратились в знакомую тропинку, ведущую к нашему дому в деревне. Белоснежное бесформенное пространство превратилось в ясный и солнечный день — небо без единого облачка, а воздух наполнял свежий аромат лип и цветущей сирени. Каменный дом стоял передо мной, такой же, каким я его помнила: стены из серого, чуть шероховатого камня, аккуратно сложенного руками отца, с деревянной крышей, покрытой темно-коричневой черепицей. Окна были маленькими, с белыми рамами, а на подоконниках цвели горшки с ярко-красными геранью и нежными фиалками.

Я снова была дома.

Из-за угла показалась уже не молодая, но все еще красивая женщина, в лёгком платье цвета неба, волосы убраны в аккуратную косу. В рыжих волосах блестела седина, а лицо — задумчиво и слегка нахмурено.

— Мама! — прошептала я.

— Да. Такая же красивая, как и в день нашей встречи.

— Что мы здесь делаем?

— Ты должна вспомнить все, чему я тебя учил. Даже то, чему ты учиться не хотела. А сейчас дочка, мне пора.

— Нет!

— Я люблю тебя. Иди за мамой. — и его силуэт медленно растворился.

В этот момент мне хотелось, чтобы видение, которое причиняло столько боли, закончилось. И одновременно — чтобы я могла остаться здесь навсегда, наслаждаясь картинами прошлого.

Мама зашла в дом, и я поспешила за ней, пытаясь не отставать.

Дверь открылась, и я заглянула внутрь. В кухне, залитой солнечным светом, отец стоял у деревянного стола, склонившись над корзиной с овощами. Его руки уверенно и бережно перебирали картошку и морковь. Я, девятилетняя девочка, же устроилась в углу комнаты, скрестив ноги на деревянном полу, и внимательно читала пергамент, который держала в руках. Чернила на нём были выцветшими, но буквы всё ещё чётко складывались в слова — уроки по зельям.

Это было мое прошлое. Один из многочисленных счастливых дней.

— Все таки, Адорд, я считаю, что нам не помешает завести еще и уток. Подушки и одеяла из утиного пуха сильно выросли в цене. Мы могли бы заняться продажей — сказала мама, ставя на стол корзину с яйцами.

— Моя Лиса, ну куда нам еще уток? — отец подошел к маме со спины и ласково обнял ее. — У нас целый зверинец на заднем дворе. И огород. Мы в этом году едва успели засеять его, а уж прополкой занимаемся почти до поздней ночи. К тому же ты лечишь всю деревню. — Папа повернул ее к себе лицом и ласково поцеловал в нахмуренный лоб. — Когда в последний раз мы с тобой валялись на траве и считали звезды, а?

— Звезды нас не прокормят!

— О Боги, дайте сил! У меня прекрасная пенсия. Ты лечишь целых четыре деревни и неплохо на этом зарабатываешь. Мы легко можем позволить себе поездку в столицу ради развлечения. Куда еще больше?

— Ты знаешь, зачем. — мама посмотрела на отца с укором. — Мы…

— Мы все сделали правильно, Лиса. — голос отца вдруг стал жестким, а черты лица заострились.

— Разве? А не просто ли мы потакали своему эгоизму?

— Такого ты обо мне мнения? — он опустил руки и уперся ими в стол. — Мы обсуждали это не раз. У меня был выбор, и я его сделал. И не считаю его ошибкой. Я спас человеческую жизнь. Разве это может быть ошибкой?

Мама опустила голову, отводя взгляд.

— Возможно ты прав. Я видела вначале тропы весьма нетрезвого человека. Пойду-ка я к свиньям, пока самолично не убила Освена. Он, видимо, снова идет деньги клянчить на выпивку.

— Может, ты ему зелья сваришь? Жалко человека.

— А ему тебя не жаль? И тогда, когда пришел к тебе просить защиты от Нарвадула, и попросил тебя уладить все, что успел натворить, ему тебя жалко не было?

— Лиса! Ну в конечном итоге, все закончилось хорошо! Разве мы не счастливы?

— Счастливы! — сказала мама. — Вот только не могу забыть о том, за счет чего несчастья счастливы мы.

Мама взяла корм, и, не смотря на отца, вышла на задний двор. Спустя минуту в дверь действительно постучали. Отец, вздохнув, выпрямился и пошел открывать.

На пороге стоял Освен Шардеван, тот, которым я его уже почти и забыла. Непрятный, не мытый, от которого за версту несло элем и перегаром. Отец поморщился, но пустил его в дом.

— Привет приятель. Есть, чем опохмелиться?

— Бросал бы ты эту привычку — отец все же достал из шкачика наливку, плеснул в глинянную кружку и поставил на стол. Освен, слегка шатаясь, дошел до стула и, присев, жадно опустошил содержимое.

— Еще.

— Э, нет приятель, хватит. Максимум, что я тебе дам — зелье для завязки.

— Не тебе решать, завязывать мне с выпивкой или нет! И вообще, имею право! По твоей милости, я живу в этой забытой Богами дыре, которую ты зовешь деревней! Я жил за Иными землями, работал во дворце с коронованными особами! А теперь… пью у забора со свиньями!

— Ты у забора со свиньями пьешь по своей собственной глупости! И что-то смотрю, быстро ты дворец на свиней променял! Лучше под забором, видимо пить, чем мертвым в дворцовых аппартаментах лежать?

Освен хмыкнул, но ничего не ответил. И тут я заметила движение позади себя. Заинтересованная странным разговором отца, не обратила внимание на то, что десятилетняя девочка решила улизнуть.

— Куда собралась, Марица? — догнал ее строгий голос отца.

Девочка закатила глаза, но остановилась и развернулась к отцу.

— Я хотела погулять. Ахедо гец, ден Освен!

Освен как то странно усмехнулся, глядя на меня. Затем, шатаясь встал и подошел ближе.

— Экая ты стала! — я заметила, как девочка поморщилась от неприятного запаха, выдыхаемого ей в лицо. — Совсем большая. Ты…

— Освен, отстань от моей дочери!

— Твоей?

— Да, моей. Она моя дочь, Освен, ты понял это? Марица, держи! — отец снял со шкафа толстый свиток. — Изучай.

— Но папа! История великой миграции? Я ее читать буду все лето! Ребята собирались к обеду на реку!

Освен усмехнулся, странно и с каким-то скрытым удовольствием, словно наслаждаясь тоном отца, обращённым ко мне. Будто рад был щёлкнуть по носу десятилетнюю девочку, чтобы она не зазнавалась. Раньше я не обращала на это внимания, но теперь поведение Освена казалось мне особенно заметным.

Мы редко пересекались с ним. Я помню, что он появился в деревне за четыре года до этого разговора и беспробудно пил. Отец пытался помочь Освену устроиться, удержать его от пьянок и сохранить человеческий облик. Спустя два месяца у Освена начались почечные проблемы. Мама спасла его, и вскоре он уехал. Снова я его повстречаю его уже после смерти родителей, когда лиханка заберет свой нехитрый урожай человеческих жизней и утихнет на ближайшие несколько лет. Он снова войдет в наш дом, все такой же высокий и стройный, но уже опрятным и трезвым. Время добавит в волосы седин, а на лицо — морщин. Он молча оставит на столе любимые мамины цветы.

— Я не успел сказать Адорду, поэтому говорю тебе спасибо. И прости меня девочка, за все, что я когда-то натворил. Аходо рель, Марица!

Поклонится и тихо исчезнет из моей жизни, как изчезли и родители.

Но что отец хотел, чтобы я вспомнила? Уроки истории?

Обстановка вокруг меня вновь начала меняться. Воздух стал плотнее, из-под земли донёсся гулкий рев, нарастая с каждой секундой, и я ощутила, как земля под ногами всё сильнее дрожит. Маленькая я с отцом и Освеном продолжали разговор, не замечая происходящего.

Внезапно перед глазами вспыхнул яркий свет, и я резко вынырнула из видения, словно поднялась из глубин моря. Сердце бешено колотилось, дыхание сбилось, в ушах стоял звон. Я была в своей палатке, в Адаловой долине, недалеко от армии феорильцев посреди войны. Но земля продолжала дрожать.

— Сервина! Гондера! Вставайте!

Я вскочила с импровизированной кровати, на ходу натягивая платье и пытаясь разбудить соседок.

— Марица, что ты кричишь? Иди спать, ещё рано, — сонно пробормотала Гондера, но я вылила на них по кружке воды.

— Спятила? — в ярости вскочила Сервина. — Я тебя закопаю!

— Дуры, оглянитесь! — закричала я. — Землетрясение!

Палатка затряслась, деревянные столбы заскрипели, а снаружи вновь раздался гул, похожий на рев огромного зверя. Внезапно послышался треск, и одна из опор шатнулась, едва не придавив меня.

— Быстро, на улицу! — крикнула я, хватая Гондеру за руку.

Мы выбежали наружу и сразу почувствовали, как земля под нами качнулась так сильно, что пришлось ухватиться за ближайший столб. Война, видения — всё отступило на задний план. Перед нами стояла другая угроза, непредсказуемая и страшная.

Вдалеке, в военном штабе, раздавались крики офицеров, команды и приказы, перемешанные с треском падающих предметов и грохотом. Солдаты бросились на улицу в чем были. Земля продолжала колебаться, заставляя всех терять равновесие.

Вокруг всё дрожало, пыль поднималась в воздух, небо потемнело от клубов дыма, поднимающихся из лагеря. Я оглянулась — палатки, склады, повозки с припасами рушились, и каждый миг мог стать последним.

— Куда нам бежать? — спросила Гондера, сжимая мою руку.

— К холму, там безопаснее! — крикнула Сервина, направляясь к ближайшему возвышению, где земля казалась более устойчивой.

Мы побежали, стараясь не упасть, но я едва успевала уследить за каждым шагом — земля трещала и вздымалась, словно живое существо. Внезапно подо мной раздался хруст, и почва разверзлась, образовав зияющую трещину. Нога провалилась в расщелину, и в отчаянной попытке удержаться я схватилась за склон.

Скользко и хрупко — руки соскальзывали с влажной земли, а сердце застучало с новой силой.

— Ах ж ты, стерва! — в этот момент рядом появилась Сервина, её глаза горели решимостью. — Нашла момент умирать! Держись! — крикнула она, протягивая руку.

Я ухватилась за ладонь, и вместе мы начали медленно вытягивать меня из пасти разлома. Пальцы сжимались, мышцы напрягались, но наконец, с усилием, я выбралась на твёрдую почву. Мы упали на колени, тяжело дыша.

— Быстрее, девочки! — закричала Гондера, продолжая убегать в сторону безопасного места с другими солдатами и офицерами.

— Второй раз я тебя спасать не стану! — рявкнула Сервина, и мы помчались к холму. Достигнув его, обессиленные, упали рядом с остальными.

Мы лежали на склоне холма, тяжело дыша и слушая, как вокруг продолжает грохотать и трещать земля. Взглянув вниз, я увидела, как лагерь превратился в хаос — палатки повалены, повозки разбиты, а люди, покрытые пылью и грязью, метались в поисках укрытия и друг друга.

Землетрясение не ослабевало, а, наоборот, казалось, набирало силу. Я с удивлением заметила, что мы с Сервиной всё ещё держимся за руки, и каждый новый толчок заставлял её сжимать мою ладонь крепче.

— Нужно помочь остальным, — сказала Гондера, стараясь заглушить дрожь в голосе.

Сервина кивнула, и мы поднялись на ноги, оглядываясь вокруг. Холм был нашим единственным убежищем, и хотя земля под нами тоже дрожала, здесь мы были в относительной безопасности. Часть солдат и офицеров собралась здесь, другие вышли на поле, спасаясь от падающих деревьев.

— Феорицы, скоты, решили нас так перебить!

— Я так не думаю, — ответила Гондера, показывая рукой на другую сторону поля, где в первых лучах рассвета из лагеря феорильцев доносились человеческие крики и призывы о помощи. Как и мы, некоторые из них бежали к холмам, другие высыпали на поле.

Время тянулось мучительно долго. Толчки сменяли друг друга — то слабее, то сильнее, но остановки не было. Мы помогали собравшимся, чем могли: кому-то перевязывали раны, останавливали магией кровь (как же я была рада снова это делать!). Иногда бросали взгляды на поле, где уже никому не было дела — ангарец ты или феорилец — все помогали друг другу, как могли.

«Жаль, что это не остановит войну», — с сожалением подумала я.

Наконец, спустя казавшуюся вечностью, земля начала постепенно успокаиваться. Толчки стали реже и слабее, воздух наполнился пылью и запахом сырой земли. Мы сидели с девочками на сырой земле — уставшие, голодные, злые, пытаясь найти утешение в присутствии друг друга.

— Мы пережили это, — прошептала я, чувствуя, что после этой ночи во мне не осталось уже никакого страха.