Кровь богов и монстров

Глава 36

Кайра

— Протяни свою руку над чашей. — Слова Трифона — кошмар наяву. Не потому, что он размахивает этим кинжалом из серы с такой легкостью, что не может быть и речи о том, насколько искусно он им владеет, а потому, что я делаю так, как он говорит.

Точно так же, как мои ноги двигались без моего согласия, двигается и моя рука. Как я могу когда-либо надеяться убить этого человека — это могущественное Божество, — если один звук его голоса подчиняет мое тело, заставляя без колебаний выполнять его команды?

Моя рука поднимается над отверстием чаши, и Трифон наклоняется вперед, берет мое запястье в свои руки и поворачивает его так, чтобы мое предплечье было вытянуто поперек разъема. Мой живот прижимается к краю камня, и снова образы окровавленных тел и мертвых глаз мелькает перед моим взором. Я прикусываю язык, пока не ощущаю привкус ржавчины и сырого мяса. Мой разум — безопасное место. Так было всегда. Мое убежище, когда я была привязана к стульям в штаб-квартире Преступного Мира и избита только по той простой причине, что мне нужно было понять боль, чтобы справиться с ней.

Боль становится чем-то другим, когда ты признаешь, что за ней нет реальной логики. Разум борется, чтобы понять, найти способ избежать этого в будущем, и когда становится ясно, что за самой мрачной из мук нет ни причины, ни смысла, — она трескается.

Кровь заливает мой язык, когда Трифон поворачивает кинжал из серы лезвием вниз и рассекает мое запястье. Резкий дискомфорт от раны заставляет меня громко ахнуть, но моя рука не отдергивается назад, как следовало бы. Она удерживается в подвешенном состоянии благодаря Божественной силе Царя Богов, стоящего передо мной. Мое дыхание становится прерывистым, когда капли пота выступают у меня на лбу, а затем сползают к вискам. Незнакомая тошнота пускает корни в моем желудке, когда я смотрю, как моя собственная рубиново-красная кровь стекает по бледной плоти в каменную чашу между мной и Царем Богов.

Боль обжигает горло с каждым хриплым вдохом. Мне не хватает воздуха — будто его внезапно выкачали из этой маленькой комнаты, вытянули какой-то невидимой силой. Но только у меня не получается дышать, тогда как все остальные продолжают наблюдать за церемонией с холодными взглядами, в которых не читается ни намёка на то любопытство, которое, я уверена, они испытывают.

Кто я? Что я? Кто мой Божественный родитель?

Я не могу отрицать, что хочу знать, что жажда понять причину своего рождения — это раскалённое железо внутри моей груди. Мышцы подёргиваются вдоль вытянутой руки, нависающей над чашей, инкрустированной серой, что стоит в центре комнаты. Взоры Богов прикованы ко мне, и хотя присутствие Кэдмона даёт хоть какое-то ощущение безопасности, я чувствую себя совершенно одинокой.

Кэдмон, может быть, и добр, но он тоже Бог. Лжец. Обманщик.

Эта моя кровь — будь то кровь Бога или монстра — не определяет меня, решаю я. Я все еще Кайра. Убийца Преступного Мира. Дочь Смертного Бога, который погиб, защищая свое единственное дитя. Я ничто иное, как стойкость даже перед лицом самых темных существ.

Сражаясь с инстинктивной потребностью защититься и отвести взгляд от Царя Богов, я поднимаю голову. Дюйм за мучительным дюймом, вены на моей шее напрягаются, пока я борюсь со своим изначальным желанием склониться перед более сильной властью, я поднимаю взгляд, чтобы встретиться с Трифоном.

Его шок — жестокая награда. Мои губы подергиваются, когда я пристально смотрю ему в глаза, провоцируя его отчитать меня за этот поступок. Он этого не делает. Вместо этого он наклоняет голову набок, словно разглядывая существо, которого никогда раньше не видел. Затем он опускает лезвие во второй раз, быстрым движением прожигая мою плоть, отчего я снова задыхаюсь, хватая воздух, которого там нет.

В чашу льется еще больше крови.

Никто не произносит ни слова.

Табу. Табу. Табу. Моя голова выкрикивает это слово снова и снова. Это оно? Это то, о чем Кэдмон пытался предупредить меня? Я пытаюсь взглянуть на него, но мое тело мне не принадлежит. Было ли оно мое когда-нибудь по-настоящему?

Третий порез, такой быстрый, что я не успеваю его заметить, заставляет меня задыхаться. Затем, наконец, на моем предплечье и запястье остаются три прямые линии, где кровь пузырится и разливается, собираясь на дне чаши. Трифон сжимает обе стороны моего запястья, как бы призывая кровь течь быстрее, пока не сработало естественное исцеление и не затянуло аккуратные порезы. Но они не затянутся быстро. Сера сделает свое дело. Я могу только предположить, что жесткая хватка — это не более чем незначительное наказание за то, что я осмелилась посмотреть ему в глаза.

— Данаи. — Мне требуется мгновение, чтобы осознать, что Трифон снова заговорил. Наши взгляды настолько сцеплены, что мне приходится вложить почти всю свою энергию в то, чтобы удерживать его взгляд, не отрываясь.

Царица Богов выходит вперед при произнесении своего имени и занимает место рядом с Царем Богов у чаши. — Начинай церемонию, — приказывает он.

Данаи переводит взгляд с него на меня, прежде чем наклонить голову в знак принятия его приказа. Моя рука пульсирует, когда вытекает больше крови — больше, я думаю, чем должно быть возможно от трех одиночных порезов.

Мягким голосом, в котором заключен тысячелетний опыт и больше жизней, чем я могу сосчитать, Данаи начинает говорить. Слова, слетающие с ее губ, принадлежат к языку, который я не узнаю, который слишком стар для понимания моим юным умом. Пока она говорит, я чувствую, как моя кожа начинает гореть.

Ее глаза смотрят на меня, пламя ее эмоций все еще бушует в них. Держись, дитя мое… Я моргаю, не уверенная, что это был ее голос, который я слышала. Этого не может быть. Ее губы приоткрыты, губы шевелятся, когда она произносит какое-то Божественное заклинание, создающее этот огненный град в моих венах.

Протягивая вперед свободную руку, я хватаюсь за край чаши, пока огонь прокладывает дорожку по ранам, нанесенным Трифоном. Стиснув зубы от мучительной боли, я возвращаюсь в свою голову — в то место, которое я вообразила много лет назад под руководством Офелии.

Это не больно, говорю я себе. Это не больно. Это не больно.

Говорите ребенку ложь достаточное количество раз, и он начнет верить в это до тех пор, пока ложь не станет большим фактом, чем любая правда.

К чаше приближается еще одно тело. Я отвожу взгляд от Трифона, чтобы увидеть Македонию. Ее гладкая землистая кожа подобна маяку для моих щиплющих глаз, пока я борюсь с желанием закричать. Рядом с ней появляется Гигея. Ее длинные темные волосы убраны с идеальных черт лица, которое одновременно является предельно женственным и резко андрогинным.

Тени повсюду вокруг меня. Вторгаются в мои ноздри, в мои глаза, в само мое существо.

Появляется Кэдмон. Азаи. Они окружают меня. Все Боги на краю серной впадины. Их голоса сливаются с голосами Данаи, когда они говорят на том странном языке, который звучит одновременно как миллион криков агонии и миллион воплей блаженства. У меня кружится голова. Комната кружится, пока я больше ничего и никого не вижу. Очертания Богов не становятся ничем иным, как размытым пятном. Мою руку отпускают, и запах крови — свежей крови, которая не моя — поражает мои чувства.

Я моргаю, и комната появляется снова, все шесть Богов держат свои руки над чашей, и тонкие струйки крови стекают с их запястий и смешиваются с моей собственной.

Кэдмон. Гигея. Азаи. Трифон. Данаи. Македония.

Кровь Богов смешивается с моей, превращаясь в темную жидкость с силой шести могущественных Божественных Существ. Гниение. Разложение. Смерть. Это сливается в одну запретную комбинацию, которой никогда не должно быть.

Меня сейчас вырвет. Эта мысль внезапно приходит мне в голову, и все же, когда я давлюсь, ничего не выходит.

Мои руки трясутся, когда я держусь только с усилием воли. Мои ноги дрожат так сильно, что я знаю: если я отпущу чашу, то упаду. Шесть пар глаз смотрят вниз, на пенящуюся смесь на дне чаши. Кровь застывает и пузырится, как будто ее нагревают изнутри. Нет, не из-за самой чаши, а из-за древнего песнопения, в котором они принимали участие.

Я жду и молюсь — возможно, впервые в жизни я молюсь божеству, в существовании которого даже не уверена. Я молюсь Богине, которая дала мне жизнь, и надеюсь, что она слышит меня. Потому что что-то подсказывает мне, что если это сработает — что если эта церемония пройдет успешно — это ни для кого не будет означать ничего хорошего.

Проходят секунды. Затем минуты. Время тянется и замедляется таким образом, что я понимаю, что, должно быть, нахожусь под каким-то заклинанием. Не может быть, чтобы часы превратились в один-единственный вдох. И всё же это происходит.

— Ну? — Первым заговаривает Азаи, его тон полон разочарования. — Где ответ?

Трифон не отвечает. Я все еще пытаюсь не выблевать свои внутренности на каменный пол у себя под ногами. Мои внутренности как жидкость. Мой взгляд останавливается на смеси крови в чаше. Лопается пузырь и поднимается пар, пахнущий чем-то таким старым, что это можно описать только как разложение.

Алая смесь кровей почернела. За ней нет ничего, кроме разложения — тьмы настолько плотной, что она угрожает самому существованию света. Я загипнотизирована этой тьмой, притянута к ней — потому что она кажется мне знакомой. Будто в ней скрыт секрет, известный только мне. Не обращая внимания на чёрноту этой кровавой смеси, я тянусь к ней. Никто не произносит ни слова, когда я опускаю пальцы раненой руки в жидкость. Кровь прилипает к коже, и, несмотря на то что она бурлит, на ощупь она не горячая.

Да, в этой крови есть что-то мое. Это потому, что в нее добавили моей крови, или потому, что меня зовет что-то еще?

Слишком внезапно чья-то рука хватает меня за руку и дергает назад, оттаскивая от чаши. Не глядя, кто это, я начинаю сопротивляться. Это действие не убийцы, а глубоко укоренившегося животного желания прикоснуться к тому, что принадлежит мне.

Моя! Кровь взывает ко мне. Ты моя, а я твоя.

— Трифон. — Я узнаю голос, который грохочет у меня за спиной, когда мужчина, держащий меня, отталкивает меня еще на шаг от чаши. — Церемония удалась?

Нет! Мои губы приоткрываются, но ничего не выходит. Слезы, которые я с таким трудом сдерживала, наворачиваются на глаза.

— Нет. — Замечание принадлежит Данаи, а не Трифону.

Нет ничего, кроме тишины, если не считать резких звериных звуков, вырывающихся из моего горла. Я должна прикоснуться к ней снова. Я была почти у цели. Тайна была где-то на задворках моего сознания, правда, которую я двадцать лет не знала прямо там.

— Ты сказала, что это сработает, — говорит Трифон, и его голос — единственное, что заставляет меня прекратить борьбу за чашу.

— Учитывая, что нас здесь шестеро, так и должно было случиться, — отвечает Данаи.

— Возможно, твои исследования были ошибочными, — комментирует Азаи.

Раздаётся женственный крик ярости — и… тишина. Я обмякаю, прижавшись к груди мужчины позади. Запах Кэдмона — мягкий и чистый — наполняет мои ноздри, ещё больше успокаивая. Проходит ещё несколько мгновений, и с каждым вдохом, отдаляющим меня от чаши, я всё ближе к своему естественному состоянию. Я трясу головой, пытаясь прогнать последние остатки действия заклинания, которое соткало темную, древнюю силу над моим разумом и телом.

— Тогда что это значит? — Кэдмон задает вопрос, о котором, я уверена, мы все думаем.

Если эта церемония не сработала… тогда что им делать дальше?

— Возможно, в ней нет Божественной крови, — предполагает Гигея, но почти сразу же, как только эти слова слетают с ее губ, Македония отговаривает остальных Богов от этой идеи.

— Мы не спускали глаз с девушки с тех пор, как ее присутствие привлекло наше внимание. Мы с Данаи обе были свидетелями доказательства ее Божественности. Нет никаких сомнений в том, что в ее жилах течет Божественная кровь.

— Тогда почему церемония не сработала? — Спрашивает Азаи.

Руки Кэдмона лежат на моих плечах, поддерживая меня, пока я стою среди шести могущественных существ. Стряхивая его с себя, я соскальзываю в сторону, подальше от убежища его рук — безопасности, на которую я не могу позволить себе положиться, — я внимательно разглядываю других существ в комнате, прищурившись. Я знала, что была причина, по которой Данаи и Македония были свидетелями сражений во время тренировок, но я не знала, что это было потому, что они хотели убедиться, что я Смертная Богиня. Краем глаза я бросаю взгляд на Кэдмона. Возможно, его статус среди Совета Богов не так силен, как мне когда-то внушали. Нет, если бы другие не были вполне убеждены в его поддержке моего наследия.

Обхватив себя руками, я молча стою наблюдая, как Боги спорят — виновата ли моя кровь в провале церемонии или же всё было обречено с самого начала.

— Хватит! — Все мое тело содрогается от мрачного грохота приказа Трифона.

Все остальные звуки стихают — даже легкий шум ветра за стеклом над нашими головами затихает, как будто сам мир не может не подчиниться его приказам.

— Мы будем придерживаться первоначального плана, — слова Трифона не оставляют места для споров. — До Весеннего Равноденствия осталось всего две недели. — Холодные глаза, в которых заключена сила бури и молнии, падают на то место, где я стою. Как и раньше, я реагирую, борясь со своими собственными инстинктами отвернуться, съежиться перед мужчиной, который намного сильнее, чем я когда-либо буду. Я встречаюсь взглядом с Царем Богов.

Его губы подергиваются, как будто на этот раз его забавляет, а не удивляет мое проявление молчаливого неповиновения. Я чувствую внимание Царицы Богов на своем лице, но не поворачиваюсь к ней. Обращать внимание на другого хищника, когда я в плену у гораздо более опасного, было бы верхом высокомерия и глупости, а я не высокомерна и не глупа.

— Тогда церемония продолжится на Весеннее Равноденствие, — говорит Кэдмон, прерывая своими словами гнетущую борьбу силы воли между Царем Богов и мной. — Возможно, это и к лучшему.

Трифон вздергивает подбородок в знак согласия. Каким бы массивным он ни был, Царь Богов бросает взгляд на свою Царицу, прежде чем повернуться и широкими шагами выйти из комнаты, и в тот момент, когда он уходит, я чувствую, как будто само давление в пространстве испарилось. Воздухом дышать легче, и мои внутренности не бушуют как ураган. Я не шевелю ни единым мускулом и не говорю ни слова, поскольку следующей уходит Гигея, а Македония тихо следует за ней, бросив на меня мимолетный взгляд, когда выходит из комнаты. Азаи хмуро смотрит на меня сверху вниз и с грохотом проносится мимо, яростно топая. Я сопротивляюсь желанию закатить глаза. Бог Силы — ничто иное, как капризный ребенок.

Ногти впиваются в мои руки, когда последний оставшийся Бог проходит мимо меня, направляясь к Данаи. — Я знаю, ты хотела раскрыть секреты ее крови, моя Царица, — говорит Кэдмон. — Мне жаль, что церемония не удалась.

Направляя свое внимание через плечо Кэдмона, я встречаюсь с обрамленным золотыми кольцами взглядом Царицы Богов, ее внимание сосредоточено на мне таким образом, что, кажется, оно проникает в самую мою душу. В ее глазах заключены невыразимые истории, и хотя они кажутся доброжелательными, я должна напомнить себе слова Кэдмона. Все Боги лжецы, и она не исключение. Даже если она просто замешана в угнетении народа Анатоля, факт остается фактом — Данаи, Царица Богов, построила свой трон на крови и костях смертных. Я крепче прижимаю руки к груди.

— Да, — бормочет она почти рассеянно, как будто слова Кэдмона не сразу укладываются у нее в голове. — Возможно, ты прав, Кэдмон. — Ее глаза не отрываются от моего лица. — Я поговорю о церемонии в Весеннее Равноденствие с Трифоном. У меня такое чувство, что этот ребенок хранит тайну, которую мы все должны знать. Он прав. Даже если нам придется подождать, две недели для нас — это всего лишь мгновение.

Каэдмон — хорош. Хотя мне и сложно доверять ему полностью, я должна признать, что он стойкий, как скала. Ни один мускул не дрогнул на его лице, он ничего не выдает. Как Бог Пророчеств, он уже знает тайну моей крови — об этом свидетельствуют те немногие вещи, которые он уже мне открыл.

— Да, моя Царица. — Нежно положив руку на плечо Царицы Богов, Кэдмон склоняет голову в знак уважения и молчаливого согласия с ее словами. Затем, без дальнейших колебаний, он отпускает ее и поворачивается ко мне. — Пойдем, — приказывает он, проходя мимо меня к двери. — Я проведу тебя в твои покои.