Кровь богов и монстров

Глава 28

Руэн

10 лет…

В тот момент, когда я просыпаюсь, я знаю, что сегодняшний день не будет похож на другие. Пора уходить. Это ясно, потому что, когда я, наконец, заканчиваю протирать глаза от остатков сна и сажусь на кровати в виде раскладушки, придвинутой к дальнему углу нашей однокомнатной лачуги, я вижу лицо моей мамы, когда она ходит по маленькой кухне.

Это не столько настоящая кухня, как в домах, которые она убирает в деревнях и крупных городах, через которые мы проезжаем, сколько набор стульев и столов, расставленных рядом с камином, который служит нам и духовкой, и плитой. Они есть только у людей, которые живут в настоящих домах.

Старый мамин чайник свистит, стоя над огнем, и она быстро хватает тряпку, чтобы снять его с ручки, которая висит над пламенем, прежде чем перелить дымящуюся горячую жидкость в две миски. Суп на завтрак… снова.

Глухой стон вырывается из моего горла, когда я свешиваю ноги с койки. — У нас нет бекона? — С мольбой спрашиваю я, кладя руку на живот, который сводит от голода.

Мама бросает на меня виноватый взгляд. — Не сегодня, милый, — бормочет она, прежде чем поставить остывший чайник на один из столов, составляющих стойку. — Овощной суп полезен для тебя. Иди садись. Нам нужно собрать вещи после завтрака.

Я на полпути к столу, но при ее словах останавливаюсь и снова поднимаю на нее глаза. — Это обязательно? — Я хочу забрать эти слова обратно, как только они слетают с моих губ. Я знаю, что лучше не умолять, но я думал, что здесь все по-другому.

Йетте — маленькая деревушка недалеко от Пограничных Земель. Несомненно, кто бы ни искал нас, он не осмелился бы подойти так близко к месту, которого избегают даже самые опасные преступники. Я думал, что здесь безопасно. Что мы в безопасности от какой бы то ни было тени, преследующей грезы моей мамы. Хотя мне следовало знать лучше. Прошлой ночью ей приснился еще один сон — и, в отличие от предыдущих, этот, похоже, еще больше взвинтил ее нервы.

Мама вздыхает и обходит стол, рассеянно вытирая руки об уже испачканный фартук и заключая меня в объятия. — Прости, малыш, — тихо говорит она, похлопывая меня руками по спине и обнимая.

Я прижимаюсь теснее. Даже если мне десять, по моим меркам я почти мужчина, я все равно люблю ее запах. Пудра, с ароматом лимона. Я люблю лимон, и я задаюсь вопросом, не потому ли это, что он напоминает мне о ней.

— Мне здесь понравилось, — говорю я, с детской надеждой, что, может быть, ей удастся забыть тот кошмар, что держал её в плену прошлой ночью, и остаться.

Однако, когда она отстраняется, я понимаю, что это ложная надежда. — Я знаю. — Мама убирает прядь моих волос назад и заправляет мне за ухо. — Но нам пора уходить. Ты знал, что мы не останемся надолго.

— Мы пробыли здесь дольше, чем где-либо еще, — утверждаю я.

Она хмурит брови, и выражение ее лица становится суровым. — Ешь свой завтрак, — приказывает она, выпрямляясь и жестом указывая на стол.

Я смотрю мимо нее на отвратительный овощной суп, который стоит на шатком деревянном столе, который стоял здесь, когда мы только переехали. Это тоже, я знаю, останется позади. Останется все, кроме того, что мы сможем унести.

— Могу я хотя бы попрощаться с Ральфом? — Я наполовину умоляю.

Тяжело вздохнув, она упирает руки в бедра и свирепо смотрит на меня сверху вниз. Мне все равно, я складываю руки вместе и смотрю на нее снизу вверх, пытаясь сделать свои глаза как можно больше, пока мне не начинает казаться, что они вот-вот выскочат у меня из орбит. Раздраженно вздохнув, мама закатывает глаза и опускает руки, и после этого единственного действия я знаю, что выиграл.

— Отлично, — говорит она. — Но поторопись. Тебе нужно поесть перед уходом, а я не буду разогревать тебе суп, так что, если ты уйдешь сейчас, тебе придется есть суп холодным.

Я и раньше ел холодный суп, и, честно говоря, горячий или холодный, от этого лучше не становится, но я, по крайней мере, хочу провести немного времени со своим первым в жизни другом, прежде чем попрощаюсь с ним навсегда.

— Я люблю тебя! — Кричу я, врезаясь в неё, обнимая за талию, прижимаясь лицом к её животу и сжимая её ноги. — Я быстро, честно!

Её смех звучит у меня за спиной, пока я отпускаю её и начинаю метаться по комнате, срывая с себя ночную рубашку, натягивая штаны, тунику и сапоги. Он всё ещё звенит в ушах, пока я выскакиваю из лачуги прямо на улицу.

В отличие от других мест, в трущобах Йетте чисто. Люди, живущие здесь, предпочитают беречь все, что у них есть, даже если этого немного. За три месяца я выучил дорогу к Ральфу наизусть. Сворачивая налево, я легкой трусцой спускаюсь по дороге ближе к городу. Хижина Ральфа похожа на нашу, за исключением того, что в ней две комнаты вместо одной, каждая из которых расположена над другой с приставной стремянкой, которая служит им лестницей. Когда я останавливаюсь у двери Ральфа и легонько стучу, я слышу, как его зовет старшая сестра Мира.

Прокрадываясь внутрь, я улыбаюсь симпатичной девушке постарше с глазами лани и веснушками на щеках. — Ральф встал? — Спрашиваю я, оглядывая комнату, где больше никто не двигается.

Мира фыркает. — В такую рань? — она качает головой и указывает половником, которым что-то помешивает над огнем, на лестницу. — Не стесняйся, разбуди его и Самсона. Им скоро нужно отправиться за лекарствами на опушку леса.

Я уже киваю и направляюсь к лестнице, хватаюсь за перекладины и быстро забираюсь наверх — в ту самую единственную комнату, что находится над жилым пространством. Просовываю голову в проём и сразу замечаю, как здесь темно без окон. Потолок ниже, чем на первом этаже, и я едва могу передвигаться, согнувшись, пока ползу мимо ряда одеял и потрепанных матрасов, разложенных прямо на полу — здесь спит вся семья Ральфа: сестра, брат и родители.

— Ральф! — Я шепчу-шиплю в темноту. — Ральф, проснись, мне нужно с тобой поговорить.

Из глубины комнаты доносится низкое ворчание. — Еще пять минут, мам, — отвечает Ральф, его голос хриплый и все еще почти сонный.

Я закатываю глаза и направляюсь прямо к нему, хватаю ногу, которая, как я вижу, торчит из-под его соломенного матраса, и сильно дергаю. — Проснись, — приказываю я, становясь немного громче, когда вспоминаю, что Мира сказала, что я могу разбудить и его, и Самсона.

На мой голос маленькая головка Самсона появляется рядом с головой его брата, и он моргает глазами того же цвета, что и у Миры, глядя на меня несколько долгих секунд. Затем он улыбается. — Привет, Руэн, — говорит он, протягивая руки, чтобы протереть глаза кулаками.

Я улыбаюсь в ответ пятилетнему малышу, благодарный за то, что оба их родителя, похоже, ушли на целый день и уже работают, чтобы обеспечить их. — Привет, Сэмми. Мира приготовила для тебя кое-что внизу. Тебе следует пойти позавтракать.

— Хорошо, — отвечает маленький мальчик, зевая, но, в отличие от своего брата, Сэмми проснулся и уже ползет по матрасам, направляясь к отверстию, ведущему вниз.

Ральф пинает меня по руке, давая понять, что я все еще держу его. Я тяну снова. — Да ладно тебе, Ральф, я серьезно.

Он приподнимается и сердито смотрит на меня. — Что такого важного, что тебе приходится будить меня на этой жопной заре? — ворчит он.

— Если бы Мира услышала, что ты так говоришь, она бы тебе шкуру спустила, — предупреждаю я его.

Ральф качает головой. — Не-а, папа так говорит, и она не спускает ему шкуру.

Я не комментирую тот факт, что отец Ральфа также является отцом Миры, и что, хотя этот мужчина кажется добрым великаном, я сомневаюсь, что Мира чувствовала бы себя в праве, говорить своему отцу, чтобы он не ругался при детях. Не тогда, когда сам мужчина, кажется, даже не осознает этого. Вместо этого я просто снова тяну Ральфа.

— Ну же, — умоляю я. — Мама говорит, что мы уезжаем сегодня, и я не хотел покидать это место, не попрощавшись с тобой.

Это заставляет Ральфа полностью проснуться за долю секунды, и он отбрасывает одеяло. — Ты уезжаешь? — Я отпускаю его, чтобы он мог доползти до края своего матраса и сесть.

Я киваю. — Да. Я говорил тебе, что мы с мамой много путешествуем. Что ж, она сказала, что нам пора отправляться в следующее место.

— Почему? — Ральф смотрит на меня, наверное, так же, как я смотрел на маму этим утром. — Ты не можешь остаться еще ненадолго? Мы должны были вместе пойти на фестиваль в честь Дня Нисхождения.

Я опускаюсь и сажусь на пол, скрестив ноги, в то время как Ральф начинает искать на краю своей кровати одежду, в которой был накануне. Царапая ногтем линию на деревянном полу, я жду, пока он закончит одеваться.

— Кажется, она твердо решила уехать сегодня, — говорю я. — Я спросил ее, можем ли мы остаться, но она… — Я качаю головой и снова поднимаю ее, чтобы увидеть, что Ральф натянул брюки на бедра и туго завязывает слишком большие на талии штаны шнурками, которые практически потребовалось подвернуть два раза. — Мне очень жаль, Ральф.

Ральф быстро натягивает тунику, а затем хватает меня за руку. — Пойдем в наш клуб.

Я не спорю и позволяю Ральфу отвести меня обратно к лестнице. Он отпускает меня, и мы вместе спускаемся на первый этаж, чтобы увидеть Самсона, сидящего за столом, его свисающие ноги покачиваются взад-вперед. Мира машет нам двоим, когда Ральф быстро прощается с ней и тянет меня к двери.

— Не забудь травы, которые тебе нужно собрать с Сэмми! — Зовет Мира.

— Я скоро вернусь, — обещает Ральф, и мы вдвоем уходим.

Мы бежим обратно вверх по улице, к моему дому, и проходим мимо него. Хотя никто не осмеливается заходить слишком глубоко в Пограничные Земли, опушка леса, которая тянется ближе к окраинам Йетте, достаточно безопасна. Примерно через две недели после начала нашей новой дружбы мы с Ральфом обнаружили высокое дерево с огромным дуплом, достаточно большое и сухое, чтобы мы вдвоем могли посидеть в нем во время легкой летней грозы. С тех пор это место стало нашим тайным клубом и убежищем, когда ни один из нас не хотел возвращаться домой по той или иной причине.

Я машу рукой нескольким знакомым лицам других жителям трущоб Йетте — мужчинам и женщинам, которые приняли нас с мамой с распростертыми объятиями и даже помогли ей найти работу поближе к центру деревни. Именно благодаря им я так сильно полюбил это место, и мне грустно, от того, что нужно будет опять пытаться обосноваться где-то в новом месте. Мало найдется таких добрых деревень, как Йетте.

Мы с Ральфом останавливаемся на опушке леса, а затем идем вдоль него, пока не замечаем три отметки, которые мы сделали на одном дереве, чтобы обозначить наш путь. Как только мы это видим, мы перелезаем через корни и подлесок в стороне от обычной тропинки, по которой ходят другие жители деревни, когда они приходят собирать травы и другие коренья для продажи в городе.

Наш клуб — это массивное дерево, которое шире любого из деревьев поменьше, которые возвышаются вокруг него, как часовые, охраняющие своего Короля. Мы обходим его, и Ральф снимает паутину из мха, которую мы сплели вместе, чтобы скрыть вход, когда нам приходилось оставлять его без присмотра.

— Давай. — Ральф машет рукой, чтобы я шел первым, и я иду, перекидывая одну ногу через край массивного ствола, а затем спрыгивая на пол из измельченных листьев. В следующее мгновение Ральф оказывается рядом со мной. Начнем с того, что внутреннее пространство нашего клуба невелико, всего пять футов по периметру. Когда мы вдвоём — становится совсем тесно, но это укромное место, и, что важнее всего, оно — наше.

— Ладно, рассказывай, — требует Ральф. — Почему твоя мама говорит, что вы должны уехать?

Я пожимаю плечами. — Я не знаю. Просто так. Мы никогда надолго не задерживались на одном месте.

— Хммм. — Ральф хмыкает где-то в глубине горла и скрещивает руки на груди. Я пинаю веточку, упершуюся в носок моего ботинка. — Это подозрительно, тебе не кажется? — спрашивает он.

— Я не знаю. Я никогда по-настоящему не задумывался об этом. — Это ложь. Конечно, я задавался вопросом, почему нам с мамой приходится так часто путешествовать. Я спрашивал, и ее ответ всегда был расплывчатым, но я думаю, что знаю правду. Это из-за меня, из-за того, что я могу сделать. Более того, у меня есть смутное понимание, что мы убегаем от чего-то или от кого-то. Однако, кто бы это ни был, это пугает ее, и, несмотря на мои предыдущие просьбы остаться, я знаю, что не хочу, чтобы моя мама боялась. Если это означает переезд, то пусть будет так.

— Послушай, Ральф, мне очень жаль, — говорю я, тяжело дыша. — Но я обещаю, что когда я стану старше и смогу сам принимать решения, я вернусь, чтобы повидаться с тобой.

Ральф смотрит на меня, а затем опускает руки. Его глаза становятся стеклянными, как я и ожидал. Он шмыгает носом. — Я не хочу, чтобы ты уходил, — признается он.

Я тоже не хочу уходить. Я обнимаю своего друга, крепко прижимая его к себе. Внезапно у меня появляется мысль, что мы могли бы вырасти вместе. Мы могли бы продолжать возвращаться в наш тайный клуб, и когда у нас будут такие мускулы, как у отца Ральфа, мы могли бы построить такой же побольше — может быть, даже настоящий дом.

Эта надежда расцветает в моей груди и разрастается все больше и больше, пока не поглощает весь мой разум. Вокруг нас ветер хлещет по стволу массивного дерева. Мы с Ральфом отстраняемся, когда потолок дупла в дереве расширяется, поднимаясь вверх. Мои глаза расширяются. Ветер кружится все быстрее и быстрее, клубится туман и стелется по полу, сметая пыль и мусор. Когда ветер стихает, клуб преображается. Это стало настоящим местом, не больше, чем лачуга моей мамы, но достаточно широкое, с резьбой по дереву внутри и даже окном.

— Эй, что за черт…

Мое сердце бьется быстрее, когда я осознаю, что натворил. Как только эта мысль приходит мне в голову, иллюзия исчезает, и Ральф смотрит на меня большими, почти совиными глазами. — Что это было? — спрашивает он.

Я подавляю вздрагивание и вместо этого издаю смех, который звучит слишком резко даже для моих собственных ушей. — Что было, что?

Ральф прищуривается. — Наше убежище, оно только что стало…

Я пристально смотрю на него. — Я ничего не видел, — вру я, прерывая его. — С тобой все в порядке? — Меня гложет чувство вины, но я все равно произношу эти слова.

Ральф делает паузу, а затем качает головой. — Я не знаю, э-э, думаю, неважно.

Облегчение охватывает меня, и я протягиваю ему руку, чтобы он выбирался наружу вместе со мной. — Я не могу оставаться здесь надолго, — говорю я. — Мама хочет позавтракать и собрать вещи.

Ральф позволяет мне сначала помочь ему, и мы проводим некоторое время за разговорами, вспоминая последние несколько месяцев дружбы, пока возвращаемся в трущобы Йетте. Только дойдя до конца нашей улицы, я понимаю, что что-то очень не так.

Все люди, которым я махал по дорогу туда, исчезли. Двери закрыты. Ставни на окнах заперты. Не слышно ни звука. Ральф, кажется, не замечает внезапной тишины, но она предупреждающе скользит по моему затылку, заставляя меня остановиться.

— Руэн? — Голос Ральфа звучит отстраненно, когда я смотрю вниз по улице на маленькую лачугу среди других. Нашу с мамой.

Возле нее стоит карета. Большая.

Я начинаю бежать, не обращая внимания на удивленный возглас моего друга позади меня. Мои ноги летят по песчаной и грунтовой дороге все быстрее и быстрее, пока я не слышу звук плача. Моя мама плачет. Раскаленный добела гнев, какого я никогда раньше не испытывал, придает мне энергии и мощи, которые мне нужны, чтобы ворваться через парадную дверь нашего временного жилища и найти ее на коленях перед камином, а перед ней стоит высокий мускулистый мужчина с обнаженным мечом.

— Отойди от моей мамы! — Кричу я и бросаюсь на мужчину, прежде чем до меня доходит, что происходит.

В ту секунду, когда мое маленькое тельце врезается в его ноги, не то чтобы это приносит много пользы — он сложен как скала, как гора, не желающая рушиться, сила, которую он излучает, проникает в мои легкие. Я падаю, моя спина ударяется о грязный пол, из меня вырывается все дыхание. Чернота заползает в мое поле зрения по краям, но я все еще вижу, как мужчина поворачивается, чтобы посмотреть на меня. Эти золотистые глаза оценивают мое лицо, а затем с кивком поворачиваются к моей матери.

— Хорошо, вот и он, — говорит мужчина. Две фигуры, которых я не заметил, стоящие в глубине комнаты, выходят вперед.

— Нет! — Мама кричит и тянется ко мне. — Только не он. Ты не можешь забрать его! Он мой! Он мой ребенок!

— И мой, Габриэла, — заявляет мужчина. — Ты знала это и поэтому спрятала его. Сокрытие Смертного Бога — преступление, караемое смертью.

Кто-то хватает меня за руки и заставляет встать. Мужчина поднимает свой меч, и взгляд моей мамы устремляется в мою сторону. Она открывает рот, и я знаю, что она собирается сказать «отвернись, детка», но я не могу. Я прикован к ее лицу, с ужасом и беспомощностью наблюдая, как мужчина «монстр» опускает свой меч и отсекает ее голову прямо от тела.

Кровь брызжет, а затем хлещет из ее тела, когда оба безжизненно падают на пол. Брызги хлестали так далеко, что я чувствую влагу на своих щеках. Руки, держащие меня, кажутся невесомыми. Мое тело открывается от пола, но я не чувствую ничего, кроме покалывающего чувства пустоты.

Пустота. Я пуст изнутри.

Только когда мужчина снова начинает говорить, вытирая свой меч о ткань, которую ему протягивает один из других мужчин в комнате, ко мне возвращаются какие-то эмоции. — Сожги тело. Она не заслуживает похорон за то, что скрывала от меня моего сына, — говорит мужчина, прежде чем повернуться ко мне.

Меня охватывает замешательство. Его лицо суровое и угловатое, заросшее густой бородой. Мужчина слегка наклоняется, чтобы посмотреть на меня, глаза блуждают с явным намерением. — Ты хорошо сложен, — комментирует он. — Хотя и немного недоедаешь.

Я смотрю на него, не мигая. Затем мой взгляд падает на маленькую рукоять оружия у него на боку. Рукоять из серебра и черной кожи. Кинжал. Если я только смогу заполучить это в свои руки, я смогу перерезать ему горло. Я могу заставить его заплатить за то, что он только что сделал. Я могу отомстить за свою мать.

— Ты знаешь, кто я? — продолжает спрашивать мужчина, хотя я еще ничего не сказал. — Меня зовут Азаи, я Бог Силы, а ты, мальчик, мой сын.

Нет. Я качаю головой. Я никак не могу быть сыном этого человека. Я им не являюсь. Я никогда не буду его сыном. Я ее сын — моей матери. Я сын Габриэлы.

Древесина под моими ногами пропитана кровью. Мужчина — Азаи — поднимает голову и дергает подбородком в сторону мужчины, держащего меня за плечи. — Отпусти его и иди подготовь экипаж. — Приказ выполняется молча, и все, что я слышу, это как чьи-то тяжелые шаги, покидают комнату.

Мой взгляд перемещается с рукояти его кинжала на мамин фартук. Не знаю, почему я сосредотачиваюсь на нем. Возможно, это потому, что я не могу заставить себя взглянуть на ужас ее обезглавленной шеи — торчащую раздробленную кость или невидящие глаза головы, которая откатилась к деревянной раме нашего очага.

Как бы то ни было, мой взгляд прикован к грязному, уже не белому цвету ее фартука. В зеленых и коричневых пятнах. Овощной суп. Она приготовила овощной суп на завтрак. Я должен пойти и съесть его. Даже если мне он не нравится, она всегда выглядит счастливее, когда я ем.

Нет. Подождите. Сначала я должен кое-что сделать.

— Ты меня слушаешь? — сердито огрызается мужчина.

Моя голова поворачивается, как будто ее дергают за ниточку, пока мои глаза не встречаются с его. Его губы приоткрываются, и я не слышу, что он собирается сказать дальше, потому что я уже двигаюсь, дергаюсь вперед, хватаюсь рукой за рукоять его кинжала, вытаскиваю его, затем поворачиваюсь и вонзаю ему в живот прямо сквозь кожу туники.

Мужчина замирает, и на мгновение мы оба застываем в одном мгновении во времени. Наши взгляды вместе опускаются туда, где серебряное лезвие вонзилось в его живот. Он не кричит от боли. Нет, вместо этого мужчина бьет меня наотмашь с такой силой, что мои руки отпускают рукоятку кинжала. Я лечу через комнату — сильнее и быстрее, чем когда-либо думал возможным. Я врезаюсь боком в наш кухонный стол, и этот хрупкий предмет мебели разваливается под тяжестью моего тела.

Миски с треском падают на пол, по деревянным доскам подо мной разливается запах маминого овощного супа. Он пропитывает воздух, забивается в ноздри, и мне кажется, что я задохнусь. Вся внутренняя часть рта залита кровью. Я поворачиваю голову и с силой сплёвываю вязкий сгусток… вместе с зубом.

— Ты пожалеешь об этом, сынок, — холодно говорит Азаи.

Я поднимаю глаза и вижу, как он вытаскивает кинжал из своего живота, как будто даже не чувствует этого. Как это возможно? Лезвие выскальзывает, и он вытирает его о бедро, прежде чем вложить обратно в ножны. Что-то мокрое стекает по моему лицу. У меня раскалывается голова.

Азаи выпрямляется и затем тянется за вторым кинжалом, тем, который был спрятан у него за спиной. Этот не серебряный, а черный, как камень, и он сверкает в солнечном свете, проникающем через дверной проем.

Вдалеке я слышу, как Ральф выкрикивает мое имя. Азаи мотает головой в сторону единственного мужчины в комнате. — Я хочу, чтобы все исчезли из этой деревни, — приказывает он. — Когда мы здесь закончим, сровняйте ее с землей.

— Н-нет. — Мой протест звучит хрипло, и в груди все сжимается, как будто ее сдавливают. Ральф тоже не может потерять свою семью.

Азаи даже не утруждает себя признанием того, что я заговорил, когда приближается ко мне. Я пытаюсь отползти назад, но когда я двигаюсь, мое колено ноет. Я резко втягиваю воздух, когда Азаи наклоняется и крепко хватает меня рукой за волосы. Боль пронзает затылок, и когда я поднимаю на него взгляд, страх и гнев переполняют меня изнутри, мне кажется, теперь я знаю, от кого всегда убегала моя мама.

От этого человека. От этого монстра.

— Посмотри на меня, мальчик, — командует Азаи, размахивая черным клинком. — Это твой первый урок как сына Бога. — Он подносит нож все ближе и ближе к моему лицу. На лбу у меня выступают капельки пота, но я не закрываю глаза. Я продолжаю смотреть на него в ответ.

Когда он приставляет острие кинжала к коже у меня над бровью, я почти теряю контроль над своим кишечником. Огонь растекается по моей плоти, раздирая ее, когда хлещет кровь, заливая мои глаза — глаза, которые я держу открытыми и устремленными на мужчину передо мной.

Слепым или сломленным, я буду знать того, кто украл мою жизнь, и если на это уйдет тысяча лет, я убью его за это.