Кровь богов и монстров

Глава 5

Руэн

Спасению. Последнее слово, слетающее с губ Кэдмона, — это искра, которая зажигает в комнате огонь активности. Теос топает вперед, его ботинки стучат по покрытым пылью половицам.

— Что, черт возьми, это значит? — требует он, пододвигаясь к Кайре с другой стороны, когда встает над Богом Пророчеств. Его глаза сверкают, золото вспыхивает ярче, прежде чем потемнеть. Чернота распространяется из его зрачка, поглощая все, кроме тонкого кольца жженого янтаря по краям радужки.

Кайра хранит молчание, ее лоб сморщен в замешательстве. Один взгляд на ее лицо говорит мне, что она находится в таком же неведении относительно смысла слов Кэдмона, как и все мы.

Кэдмон не удостаивает Теоса даже взглядом, хотя мой брат излучает агрессивную энергию. Он просто продолжает смотреть на меня, словно чего-то ожидая.

— Объясни, — наконец говорю я. — Больше никаких историй, Кэдмон. Больше никаких метафор или разговоров о книгах. Расскажи нам, какое пророчество ты хочешь довести до конца и что оно значит для Кайры.

В уголках его глаз появляются небольшие морщинки, а губы подергиваются, как будто его это забавляет. Я скрываю свое раздражение от выражения его лица. Я не вижу юмора в нашей ситуации и уже подавляю свое желание накинуться на женщину рядом с ним — женщину, которая поместила камень серы в шею Кайры, чтобы контролировать ее. Прежде чем закончится эта ночь, я намерен заставить ее достать его, и если она откажется… Что ж, Каликс — не единственный из Даркхейвенов, способный на убийство, и кровавый контракт Кайры с этой женщиной будет расторгнут, если женщина, известная как Офелия, умрет.

Я освобожу ее от оков, которые приковывают ее к Преступному миру, и убью любого, кто встанет у меня на пути.

Кэдмон откидывается назад, на подушки дивана, переводя взгляд с меня на Кайру и Теоса, а затем через наши плечи, без сомнения, на нашего последнего брата. Каликс, к моему удивлению, хранит молчание, слившись с тенью у стены. Он не издал ни звука с тех пор, как начался этот разговор, и я думаю, что он наблюдает за Кэдмоном и Офелией не только глазами. Из нас троих именно он видит больше, чем способен воспринять обычный взгляд. Надеюсь, он разглядит хоть что-то, что сможет нам пригодиться.

— Боги — это вовсе не Боги, — говорит Кэдмон, повторяя то, что ранее сказала Кайра. — Мы пришли сюда из другого мира, в котором мы не были самыми могущественными.

— Почему? — Теос огрызается. — Зачем вы пришли сюда?

Я продолжаю молчать, мне интересно услышать ответ.

— Была война, — тихо говорит Кэдмон. — Наше Королевство… оно рушилось. Другие существа, намного более могущественные, чем мы, которые могли контролировать больше, чем мы могли — не только погоду, но и саму структуру мира, прорвались сквозь океан, в котором наш народ построил наше общество. Наши города рухнули. Наши люди тонули, горели, умирали.

Чем больше он говорит, тем более отстраненным становится его взгляд, жизнь в его глазах угасает, как будто он заглядывает глубоко в свое прошлое и находит там только тьму и ужас. Я уже видел такой взгляд раньше — узнал его в самом себе, когда впервые посмотрел в зеркало после того, как Азаи убил мою мать. Я отсекаю эту мысль прежде, чем она успеет всплыть в памяти.

— Это все равно не объясняет, как вы оказались здесь, в этом мире, — тихо говорит Кайра.

— Я не могу сказать ни как, ни почему два мира оказались связаны, — отвечает он. — Но когда последние из нашего народа собрались в последнем городе — выжившие стекались со всех сторон, а наша магия вспыхивала ярче прежнего, напитанная страхом и надеждой тысяч — ткань нашего мира разорвалась, и между пространствами открылся разлом. В то время Трифон только стал королём. Его отец пал в боях с теми существами. Он повёл нас — тех, кто выжил — в этот разрыв. Он верил, что любое место будет лучше, чем то, где нас почти стерли с лица земли.

Тогда Трифон оказался прав. Потому что теперь они были здесь, в этом мире, и они больше не были истребляемым видом, а хищниками на вершине пищевой цепочки, правящими всеми остальными. Однако я держу свои мысли при себе, ожидая, когда Кэдмон закончит, даже когда моя кровь кипит от ярости. Боги пришли в этот мир и захватили его, солгали населению о своем величии, и ради чего? Ответ, я подозреваю, очевиден.

Зачем народу, преследуемому и доведенному до крайности существами более могущественными, чем они, приходить в новый мир и захватывать его? Потому что они боялись повторения прошлого, а что может быть лучше, чтобы уберечь себя от угнетения, чем самим стать угнетателями.

— Камень, который вы знаете как сера — из нее состояла первоначальная гора Бримстоун, — была расколота, и из нее мы вышли в это новое место, — продолжает Кэдмон. — Первые дни были… ужасны. Люди здесь были куда менее развиты и страшились нас. Их язык отличался от нашего, и общение между нашими народами было, в лучшем случае, мучительным. В целом, мы были сломлены. Мы боялись, что нас догонят, что преследователи найдут нас и здесь. А когда этого не случилось — мы были слишком напуганы, чтобы надеяться. Гора из серы не поддавалась разрушению, и по какой-то причине — я не знаю точно, возможно, из-за самого разрыва, что открылся в её недрах, — наша магия отверглась камнем, и он стал опасен для нас.

— С течением времени, когда мы начали привыкать к этому миру, мы поняли, что в этой земле нет магии. В ней была жизнь, но люди, что населяли её, даже не представляли, как можно управлять стихиями или чем-то подобным. Первые, кто столкнулись с нами, нарекли нас Богами. И спустя какое-то время мы не нашли причин доказывать им обратное.

— Что изменилось? — Я спрашиваю. — Если… Боги, — я колеблюсь на слове, но поскольку у меня нет для них другого названия, я просто останавливаюсь на том, что знаю, — приспособились к этому миру, что изменилось? Что значит — зашли слишком далеко?

Кэдмон закрывает глаза и качает головой, словно избавляясь от воспоминаний, которыми он поделился с нами. Когда они снова открываются и останавливаются на мне, они затуманены. Я подавляю растущее во мне сочувствие. Лжецы и обманщики не заслуживают моего сочувствия. Внезапное напоминание о том, что я тоже являюсь и тем, и другим, пронзает меня насквозь, но я игнорирую это.

— Нашему народу никогда не суждено было быть бессмертными, — признает он. — Да, мы долгожители. Нам сотни лет, но мы не неуязвимы. И именно поэтому… именно потому, что мы стали Богами для народа Анатоля, Трифон боялся, что случится, если они узнают, что мы можем умиреть естественной смертью. Поэтому он… — Кэдмон с трудом сглатывает и опускает взгляд на стол перед собой. — Есть способ для нас — для тех, кто пришёл из другого мира — продлить жизнь. Остаться молодыми.

Меня окатывает ледяная волна. Ощутимая и знакомая. Страх. К моему крайнему удивлению, Кайра наклоняется вперед, как будто не чувствует этого. — Как? — спрашивает она. — Что они делают, чтобы продлить свою жизнь?

Голос Кэдмона понижается, и комната наполняется таким сильным напряжением, что оно обвивает мое горло уродливыми щупальцами, выдавливая воздух из легких. Я жду, мой пристальный взгляд впивается в существо передо мной — человека, которому я когда-то доверял больше, чем любому другому Богу. Нет, ложному Богу.

— Магия, — отвечает Кэдмон так тихо, что мне приходится напрячь слух, чтобы расслышать его отчетливо, несмотря на комок воздуха в горле. — Божественностью, какой вы все ее знаете.

— Это мне ни о чем не говорит, — огрызается Кайра, ее голос почти хрипит от разочарования.

Лицо Кэдмона напрягается, его брови сходятся вместе, а губы изгибаются, образуя морщинки в обоих уголках. Он открывает рот, а затем снова закрывает его, стискивая челюсти. Я внимательно наблюдаю за ним, сбитый с толку тем, что вижу. Как будто какой-то обет молчания удерживает его от раскрытия слишком многого, независимо от того, как сильно он хочет говорить.

С долгим выдохом Кэдмон разжимает челюсть, а затем поднимает взгляд — сначала на нее, а затем на меня, где он задерживает его. Его неподвижность неестественна. Настораживает. — Трифон отказывается терять еще кого-либо из своего народа. Решения, которые он принял, чтобы защитить Высших Богов и Совет Богов, аморальны. Они жестоки и они… неправильны.

Когда Кэдмон закрывает глаза после этого заявления, он выглядит на годы — десятилетия — старше, чем когда-либо раньше. Он снова открывает их и переводит взгляд на Кайру. — Священное табу было нарушено нами — Богами, какими вы нас знаете, — и давно прошло время, чтобы это прекратить. Во-первых, это никогда не должно было начинаться. — Тени пляшут под глазами Бога Пророчеств. Они шепчут об ужасах, смерти и резне. Тем не менее, он не говорит нам, что именно они делают или какое табу они нарушили.

— Что вы такого сделали? — Я уверен, что вопрос Кайры перекликается со всеми нашими мыслями.

Тишина — ее единственный ответ.

Она вполголоса чертыхается, а затем бросает свирепый взгляд на мужчину. — Как мы сможем что-то сделать, если ты не скажешь нам?

— Даже если я скажу, то что произошло, не должно было происходить, — говорит Кэдмон, поднося руку ко лбу, как будто у него болят виски. Его пальцы дрожат от усилия. У меня внутри поднимается тошнотворное предчувствие. — Ты будешь той, кто остановит это.

У меня кружится голова от того, что он уже сказал, и когда Кайра снова чертыхается, в ее голосе слышится сердитая волна раздражения и, да, немного страха, я обдумываю вопросы, которые пронизывают мой разум. Боги — это не Боги? Их бессмертие — это фасад? Означает ли это, что мы, как их дети, ничем не отличаемся? Нет, возможно, они все еще Боги — в конце концов, это определение иконы, которой поклоняются, и в этом мире они именно такими и являются. Они могут называть себя как угодно, но в этом мире, где мы все родились, они — жестокие Божественные Существа, которые правили веками.

Напряжение нарастает, когда Кэдмон медленно опускает руку и его взгляд снова встречается с моим, поверх плеча Кайры. У меня не хватает слов. Мой разум освобождается от всех мыслей. Мои мышцы расслабляются, и мне приходится протянуть руку, положив ее на спинку кресла Кайры, когда я с пониманием встречаю его взгляд.

Я прав. Не знаю, откуда я это знаю, но это так. Дело не в том, что Кэдмон не хочет говорить правду, а в том, что он не может. Священное… Царство Богов. Что это за табу?

— Каким образом, — наконец спрашивает Кайра, — я являюсь спасением?

Взгляд Кэдмона медленно возвращается к ней. Кожа вокруг его глаз натягивается, образуя морщинки по обе стороны. Его губы кривятся в гримасе. — В тебе, Кайра, течет кровь Трифона, — говорит он, — и ты убьешь его.