Ковальский в тылу врага

Глава 21. Изгой среди изгоев

К сожалению, не всё зависело от капитана. Вернувшись в свой модуль, я мог лишь наслаждаться послевкусием угощения и размышлять о России. Несмотря на моё весьма бедственное положение, впервые за последние сорок с лишним лет я ощущал себя в безопасности. Я слушал на плеере песни Высоцкого и не мог понять, как такая глубокая мысль, такой великий мыслитель мог прятаться в столь безвкусной прослойке культуры.

Те, кто говорят о России как о стране контрастов, ничего не понимают в ней. Все части России идеально подходят друг к другу, как пузырьки в пене. Эта культура принципиально ничего не отторгает. Она приняла даже меня. И я стал маленькой частью России, наверняка вписавшись в неё как очередное заморское чудо, ставшее вначале диковинным трофеем, а затем удостоившееся места в культурной сокровищнице. Теперь я не великий биопанк, не мифический гений, не суперзлодей и не супергерой. Теперь я навсегда останусь странным эльфом, которого повстречали на своём пути храбрые, но полубезымянные русские вояки с фронтира. И знаете что? Это честь для меня.

Но наслаждаться безопасностью мне было суждено недолго. Сколь бы мимолётным и быстротечным ни было ощущение защищённости, ничего подобного я не испытывал ещё многие столетия своей жизни. Буквально на следующее утро меня встретил капитан и сообщил достаточно противоречивые новости:

— Аспирант Ковальский.

— Я здесь, капитан.

— Мне не удалось тебя обменять. Польское правительство отрицает твоё существование, следовательно, ты не комбатант, и я больше ничем не могу помочь, — сказал капитан и протянул мне пару писем. — Собирайся, мне придётся передать тебя в органы контрразведки.

Капитан грустно посмотрел мне в глаза, подозвал поближе и тихо сказал:

— В контрразведке те ещё гниды попадаются, — он показал пальцем на низ моего живота и тихо добавил: — так что про свой "Ковчег Бэкапа" лучше помалкивай. Удачи.

— Я понимаю. Быть гнидами — это их работа, капитан.

— Прощай, эльф.

В тот же день, сразу после обеда, меня заковали в наручники и увезли какие-то роботы-гуманоиды в полицейской форме и с титановыми масками вместо лиц. Все мои попытки взломать их интерфейс потерпели неудачу. Я даже пытался подслушать сигналы, идущие к роботизированным ногам и рукам, но они были оптическими. Я ничего не мог поделать. Я просто покрепче взялся за рукояти ящика, в который меня посадили, и беспомощно наблюдал, как земля удаляется от меня под звук лопастей вертолёта.

Когда я понял, что на наземный транспорт меня будут грузить нескоро, я разлёгся и стал читать письма. Вот тогда я и вернулся с небес на землю. Я пробежал письма по диагонали и, едва осознав, что произошло, ударил кулаком в стену и заорал:

— Кульман! Вероломный же ты ублюдок!

В письмах были упомянуты все мои солдаты, включая Якуба и остальных сержантов. Все они были кадровыми военными и подверглись обмену, но меня как будто и не существовало. Это могло значить только одно: Польша предала меня. Я лихорадочно пытался вспомнить, что именно я мог пропустить, когда читал и подписывал свой контракт, следуя за своими бойцами, но даже детальные фото из моих глаз не позволяли различить ничего такого. Меня просто вычеркнули из правовой системы, от меня отреклись совершенно незаконно. Я знал только одного мастера юридической магии, достаточно могущественного, чтобы он мог сделать нечто подобное. Это был Николай Вишневский. "Кульман", как для друзей.

Я на миг покорился судьбе. Разлёгся на дне ящика и закрыл глаза. Вспомнил жену, вспомнил детей. Я подумал, что они могли бы оказаться в опасности, то вдруг вспомнил, кто я и кто они. Марк Прим и Авель были отнюдь не беззащитны. Марк и Прим были выдающимися физиками, кроме того, ещё и очень влиятельными людьми. Дочери тоже не дали бы себя в обиду. Сказать по правде, я больше опасался за тех идиотов, что рискнули бы им навредить. А когда я подумал о безопасности своей жены, то даже рассмеялся вслух.

Нет уж. Самым беззащитным и уязвимым во всей моей семье был именно я. Но так ли уж я был беззащитен, мне ещё предстояло выяснить. Забегая вперёд, скажу, что я был весьма и весьма уязвим, но совсем не в тех аспектах, о которых я думал тогда.

Раскачивать ящик, привязанный к вертолёту, было глупо. При падении с высоты около километра, я наверняка превратил бы свои мозги в кашу. Не факт, что я смог бы их восстановить после этого, особенно учитывая, что мне понадобилось бы на это время, за которое меня могли бы тридцать раз найти и помешать. Драконы тоже вряд ли бы рискнули лезть так глубоко в Россию, и на их помощь я надеяться не мог. Поэтому я приложил все усилия, чтобы успокоиться, хладнокровно и последовательно набрасывать варианты пунктов для плана возможного побега.

Спустя четыре часа вертолёт начал кружить над огромной, разлившейся рекой. Множество рек протекали параллельно, обтекая удивительной красоты острова. На одном из них не было обычных днепровских камышей и деревьев, зато стояло большое здание, ограждённое невысокой бетонной стеной и вышками. Вертолёт долго кружился над ним, и в конце концов я понял, что это было за здание. В этом здании мне придётся провести несколько очень увлекательных месяцев, если не десятилетий. И когда вертолёт спустил ящик со мной в центр ограждённого двора, сомнений у меня не осталось: это была тюрьма.

Когда вертолёт улетел, ко мне подошли молчаливые охранники. Как только они открыли ящик, я хотел было завладеть их дубинками и тут же сбежать, как вдруг заметил очень настораживающую деталь. Забор был не сплошным. Он не имел ни колючей проволоки, ни камер наблюдения, даже турели были отключены. Поэтому я отказался от затеи немедленного побега, и это в очередной раз спасло мне жизнь. Меня встретил начальник тюрьмы в сопровождении двух суровых, хорошо вооружённых тюремщиков. Но, к счастью, он внешне не проявил никакого интереса ко мне.

— Очередной чудик. Ну ладно. К остальным его! — сказал он, и они расстегнули мои наручники.

Он взял мои документы, пренебрежительно пролистал их и унёс с собой. Последнее, что я заметил, прежде чем меня закрыли в одиночке, это были заключённые. Они совершенно спокойно гуляли по просторному острову, подпирали забор с обеих сторон и чувствовали себя на острове очень вольготно, как будто и сами не хотели отсюда уходить.

Мужские хромосомы в моём эльфийском теле медики нашли очень быстро. Сразу стало понятно, что несмотря на мою женскую внешность, воспользоваться переводом в женскую тюрьму для побега мне не удастся. Да и прежде чем бежать, мне нужно было убедиться, что моё возвращение не навредит моей семье. Так или иначе, мне нужна была информация. Несмотря на свой относительно богатый жизненный опыт, я ни разу не был осуждён. Я частенько бывал в КПЗ, но и этого было достаточно, чтобы знать: в тюрьме можно достать всё. Даже информацию. Поэтому я стал собирать своими ушами всё, что позволит мне завести связи и узнать то, что мне нужно.

Тюремная публика была неожиданно многообразна. Совместные приёмы пищи в столовке позволили мне составить кое-какую картину. Честно говоря, я даже усомнился, что это тюрьма, а не психлечебница, но даже если все эти люди и были душевно больными, то попали они сюда вполне заслуженно.

Больше всего в тюрьме было казахских нацистов. Эти бритоголовые фанаты Чингиз-Фюрера были с ног до головы татуированы запрещёнными в России наколками. Свастики обеих вращений, портреты упырей древности и не очень, явно указывали на иерархию. Все они постоянно обсуждали порядок своей иерархии и дисциплины. Самые старшие постоянно обсуждали стратегии Роммеля, недостатки в пропаганде Геббельса и ошибки Рейнхарда. А также постоянно спорили, какой из великих Улусов мог бы сохраниться в веках, будь у Чингиз-хана технологии нарезных стволов. Русскую военную спецоперацию в Казахстане, естественно, никто не обсуждал.

Немного меньшим, но более закрытым сообществом были вездесущие молдаване-махинаторы. Все они продолжали заниматься бизнесом, внимательно следили за курсом криптовалют, постоянно мониторили разнообразные индексы, обсуждали секретные и не очень схемы "неизбежного" обогащения совершенно точно, на этот раз законным способом. Они регулярно организовывали внутренние инвестиционные фонды, биржи фьючерсов и, если повезёт, могли продать многомиллионные трастовые обязательства за пару сигарет или пачку чая.

Немного меньшим по размеру, но самым заметным было запрещённое в России "общество сознания Кришны". Все заключённые цыганской наружности так или иначе принадлежали к этому обществу. Все они были вегетарианцами, носили тюремную робу на фасон индийских одежд. Они регулярно напевали Харе-Кришну и всячески отрицали свою причастность к мелким кражам, за которые тут и оказались. За свою показную и шумную религиозную жизнь регулярно получали от другой группировки.

Самой малочисленной и влиятельной группировкой была ещё одна. Её члены больше всех были похожи на стереотипных белокурых бестий: все они были крепкими, суровыми и дерзкими, держали в повиновении даже авторитетных казахских нацистов. Это были Кашрутовцы, еврейские гопники. Они часто говорили между собой на иврите, ревностно соблюдали шаббат и за неуважение к себе или попытки молдавских махинаторов что-то им продать регулярно доказывали свою богоизбранность самыми что ни на есть кошерными кулаками.

Но главным авторитетом в тюрьме был баба-Люба. Его история была окутана легендами, но одно все знали точно. Никто и никогда не видел его без одежды, но все были свято уверены: этот длинноволосый мужчина средних лет был хорошим врачом. А сидел баба-Люба за то, что проводил несовершеннолетним незаконные операции по "смене пола". Кромсал несовершеннолетних, проводя им относительно умелые подпольные операции по косметическому изменению половых признаков. Как такой маньяк добился авторитета, я не знаю, но, вероятно, он был единственным человеком во всей тюрьме, кто мог оказать заключённым условно бесплатную медицинскую помощь. Собственно со знакомства с ним, я и планировал начать подготовку побега.