Ковальский в тылу врага

Глава 12. Вынужденный интерес к политике

Проснулся я в своём офицерском кабинете в одном ошейнике. Голова болела так, что я не мог пошевелить ею, а шею натёрли какие-то крупные купюры, заправленные за него. Я взглянул на часы и понял, что до подъёма мне оставалось около получаса, но встать меня заставила жуткая вонь. Судя по всему, она исходила из сырой и холодной лужи наполовину эльфийской, наполовину офицерской рвоты. Мне было так плохо, что я побоялся заглядывать в логи своих биометрических показателей в ошейнике.

У меня было полчаса, чтобы совладать с управлением эльфийским иммунитетом и привести себя в более-менее здоровое состояние. Я одновременно контролировал синтез модифицированной алкогольдегидрогеназы и белок-абсорбент этанола и ацетальдегида. Благо, мои доработки человеческой системы обмена веществ, превратившие её в эльфийскую, это позволяли. Поначалу было тяжело, но чем сильнее я концентрировался на управлении собственным телом, тем быстрее мне становилось лучше. За пятнадцать минут до построения я чувствовал себя не хуже, чем в конце не слишком тяжелого дня.

Мои биопанк-технологии, которые я оформил и брендировал как «эльфийские», были поистине многообразны и великолепны. Меня сложно застать врасплох биоинженерными задачами. Даже для уборки рвоты с пола у меня было три эльфийских девайса: две эльфийские руки и одна эльфийская швабра.

Очень некстати для остатков моего похмелья, вся воинская часть стояла на ушах. Утреннее построение было отменено, но чуть позже был всеобщий смотр. В казармах проходила инвентаризация, а солдаты бегали со своими документами и занимали очереди в медпункт сами за собой. Громкоговорители на казармах были включены и транслировали военные марши, срочные новости и важные приказы.

Но то, что форсилось во внутренних армейских социальных сетях, меня напрягало куда больше. Все чины, от рядового до полковника, пересылали и комментировали вчерашнее видео с камеры наблюдения. На нём через КПП спокойно проезжает правительственный лимузин, доверху набитый вусмерть пьяными рядовыми.

В начале меня успокоили время и дата возвращения бойцов — они поспели точно к окончанию увольнительной и по факту ничего не нарушили. Но то, что я увидел в конце, меня напрягло настолько основательно, что я окончательно протрезвел. Из лимузина вышел сам Вишневский. Он пил не меньше, чем пили рядовые, однако в его походке не было ни малейшего намёка на опьянение. Учитывая время записи и остальной контекст, особенно тот, что он никогда раньше не упоминал о биотехнологическом вмешательстве в своё тело, всё это было чрезвычайно странно. В свои пятьдесят шесть, выпив столько же, а то и больше, чем мы, он должен был лежать в больнице, а не вприпрыжку шагать на КПП. Но это всё ещё можно было списать на его крепкое здоровье, солидный опыт и врождённую стойкость.

Но вскоре меня ждали очень и очень тревожные новости. Собственно, из-за них и было отменено утреннее построение.

Сегодня ночью исчезла польская гуманитарная миссия на территории России. Город Лемберг официально принадлежал Польше, гуманитарная миссия не просто передала гуманитарную помощь местным дикарям, а ещё и выдвинулась на территорию, принадлежащую, но неподконтрольную России. Бригада в составе нескольких десятков танков и более трёх тысяч личного состава просто исчезла. В один прекрасный момент она просто перестала выходить на связь. Правительство мгновенно засекретило все спутниковые данные, а карта перестала обновляться. Но самое страшное, что произошло это на руинах древнего городка Требовля, в сотне километров от польской границы.

Не успел я отключить свои уши от вайфая, как меня вызвали к полковнику и потребовали взять с собой все документы на моих подчинённых. Когда я вошел в кабинет полковника, там был подполковник, майор, сам полковник и, собственно, тот, кого я совсем не ожидал увидеть — вездесущий Вишневский.

— Поручик Ковальский, — обратился ко мне подполковник. — Мы ждали вас позднее, быстро же вы оклемались.

— Модифицированные мамиллярные тела, пан полковник, — сказал я и отдал честь. — Встроенный живой будильник.

— Что же, раз так, то давайте приступим к вашему переводу. Раз уж ваши драконы прошли испытательный срок и готовы к постановке на вооружение, кому как не вам их готовить к выполнению боевых задач.

— Мои драконы с рождения готовы. Чего я не могу сказать про людей.

— «Ваши» люди уже на полпути к Лембергу. Приказ свыше, — ехидно заметил подполковник. — Если они не справятся с выполнением боевой задачи, что ж, тогда вы пойдёте под трибунал.

Вишневский хранил молчание.

— Пан полковник, но ведь стандартный период подготовки длится шесть месяцев, а мои бойцы едва три отслужили! Я готовил их согласно курсу шестимесячной подготовки, согласно приказу, если бы у меня был другой приказ, я бы хоть что-то успел!

— Приказ свыше. Приказы не обсуждаются, — грустно ответил полковник.

— Но вы ведь можете отправить более опытных курсантов, тех, которые служат хотя бы четыре… — возмутился я, и мой взгляд упал на мрачную улыбку Вишневского.

— Поручик! — осадил меня подполковник, но его усмирил полковник.

— Поручик Ковальский, — спокойно сказал он. — Остальные тоже отправлены. Читай приказ свыше, а среди новобранцев ваш взвод набирает наилучшие показатели. Можете гордиться. Отправляйтесь к майору и подпишите рапорт о вашем переводе в кинологическое отделение.

— А что если я придумаю какой-нибудь генетический дефект у моих драконов, который не позволит принять их на вооружение? — угрожал я.

— Полковник! Вы разве не видите, он пытается вас шантажировать!

Полковник злобно промолчал, но Вишневский встал и попросил слово.

— Войцех, пытаться давить на армию бесполезно, поверь мне, я пытался. Неоднократно.

— Пан консультант прав, пан поручик, — строго сказал потерявший терпение полковник.

— Мы все, безусловно, ну о-о-очень впечатлены всем этим, — подполковник указал на мою грудь и уши, — но если вы настолько своенравны, что не в состоянии выполнять приказы, то нам придётся говорить с вами иначе.

— Не стоит. Я достаточно силён, чтобы добиться своих целей, но я уверен, что вы сможете распорядиться мною разумно. Прошу вас, присмотритесь к моему вопросу повнимательнее, — сказал я, отдал честь и покинул кабинет.

Я шел по коридору, звонко цокая каблучками своих бабских туфелек. Они меня начали так раздражать, что я сорвал их с ног, вырвал каблуки с мясом и зашвырнул их в сторону двери. Один каблучок воткнулся в дверь точно напротив фамилии подполковника, а второй просвистел в двух сантиметрах над головой Вишневского, следовавшего за мной. Я глубоко вдохнул, облокотился на подоконник и уставился на ухоженную лужайку на улице.

Я сожалел о том, что хотел выслужиться. Я трепетно и компетентно относился к своим обязанностям. Готовил тех ребят, как будто собственных детей. Якуб, Кшиштовский, Ковальчук и многие другие карты были просто выдернуты из моих рук. И скоро все они будут биты. А всё только потому, что они старались, как и я, тренировались и учились, и в итоге оказались там только потому, что были хороши. Не делай как делает учитель, делай как говорит учитель, а ведь я сам учил солдат, что «инициатива — хуже сифилиса», и сам же нарушил это правило. А расплачиваться за мою ошибку будут другие.

Но от моих мыслей меня отвлёк Кульман.

— Вижу, ты основательно привязался к тем ребятам. А зря.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты подумай. Ведь они такие же, как и все остальные, — Кульман показал пальцем на готовившихся к смотру солдат за окном. — Разве ты вправе решать, кому отправляться на фронт, а кому в тылу отсиживаться?

— Будь моя воля, я бы сам за всех воевал. И победил бы, не рискуя жизнями молодых парней. Да я кому хочешь наваляю! Хоть этим бриташкам, хоть немцам-кастратам, хоть коммунистам из Южной Америки, кому угодно! Да чёрт возьми, я и русских варваров заставлю сдаться, если захочу!

— Знаешь, пойду-ка я отсюда. Эльф, который говорит такие вещи, меня откровенно пугает, — сказал он заботливым тоном. — У меня нет ни малейшего сомнения, что ты на это способен, и от того реально страшно. Я не буду тебя уговаривать брать на себя ответственность за всю Польшу, я тебе скажу так:

Вишневский облокотился рядом со мной и довольно искренне признался:

— Ты подумай вот о чём. Они такие же граждане, как и ты, они так же храбры и ответственны, как и ты, ну про ответственность это я загнул конечно, ха, но ведь разве ты запретишь им выполнять эту почётную обязанность? Почему?

— Почему? — я схватил Вишневского за лацканы. — Да потому что они не добровольцы и не контрактники, они срочники, дурья ты башка!

— Ладно. Ты раскусил меня. Скажу по-другому.

Вишневский грубо сбил мои руки и поправил одежду.

— То, что в самое пекло отправили твоих ребят, это не моя вина, а моя заслуга.

— Как прикажешь понимать?

— Ты ведь читал их дела, тебе специально подсунули их предыстории, генеалогические деревья, ты ведь их читал, да?

— Ну да.

— Что «ну да»? Это ведь родственники всех тех политиков, которые и проголосовали за вторжение в Россию!

— Да, я понимаю, — продолжал Вишневский, — сын за отца не отвечает, и уж тем более за дядю, тётю или дедушку. Но они не случайно несколько раз косили от армии, платили взятки, а когда я прикрыл эту коррупционную лавочку, все они как один объявили себя либералами. Мне даже заморачиваться не пришлось. Достаточно было просто порекомендовать сортировку новобранцев по политическим взглядам для оздоровления армии, и бац! Все они оказались в таких взводах!

— Приказ свыше… — пробормотал я, пристально глядя в глаза Вишневскому.

— А знаешь что, — продолжал Кульман. — Если хочешь, отправляйся с ними. Иди, напиши рапорт и сам посмотри, чего они стоят.

— Я конечно беспокоюсь за тебя, но ты сам сказал, что кому угодно наваляешь. Вот и дерзай! За драконами я присмотрю.

К вечеру я уже был в поезде. Я сидел в купе и бормотал себе под нос раз за разом одно лишь слово: Лемберг.