Целестина

2

Первое время кучер в цилиндре сохранял торжественный вид, хотя помехи встречались на каждом шагу и приходилось импровизировать. Улица Мицкевича была всё ещё забита грузовиками – он как ни в чём не бывало отправил экипаж в объезд, по Каштановой.

Но когда уже затрусили вдоль железной дороги, кучер вдруг заёрзал и принялся кусать усы. А потом не выдержал и повернулся к Цесе.

– А вот скажите, паненка, – вдруг заговорил кучер по-русски, – покойная – она же всяким чародейством увлекалась, чертовщиной. Было такое?

– Да, покойная любила разную мистику, – ответила Целестина.

– Я вот, знаете, под впечатлением, тоже решил проникнуться. Узнать, куда продвинулись тайные науки после столоверчения… Почитал вот книжку одного писателя магическую. Он пражский еврей, Мейринк – фамилия. Вы его знаете? Читали, может быть?

– Да, конечно. Только его фамилия читается Майринк, и он не еврей, а немец.

– Вот оно как, немец… Но он же считался сильным чародеем, верно?

– Да, Майринк отлично знал тему и был выдающимся оккультистом. Мне тоже нравятся его истории.

– Да, читается интересно. Но вот что непонятно. Этот ваш Мейринк, или Майринк, же никогда не описывает, как именно делается магия. Там обычно или маг сделал что-то непонятное, и все остались в дураках, или никто ничего не понял. А что на самом деле могут маги, как они этому учатся, как защититься от их уловок – про это ничего нет, – кучер набрался смелости и произнёс: – Может, один сплошной обман это всё чародейство? А колдуны ничего не умеют, кроме как запугивать?

Целестина поджала губы, пытаясь найти нужные слова. Но тут за цехами ликёроводочного мелькнул синий купол православной церкви святого Николая – и подсказал гимназистке правильный ответ.

– У православных есть одно правило, почти догмат. В нём говорится, что средствами искусства невозможно показать евхаристию, рукоположение или другие таинства, – начала она, – ни в кино, ни на сцене театра. Что особенно примечательно, если вспомнить, что полного списка таинств нет ни у одного из отцов православной церкви, так что таинством, в принципе, может оказаться всё что угодно. Может быть, и у католиков такое есть, мне Закон Божий плохо даётся. И дело не в том, что это какое-то особенное святотатство. Брак же показывать можно или крещение, и вообще, никакого однозначного списка таинств в православии нет. Просто считается, что в таинстве участвует ещё и Бог и всё, что будет показано, – это то, что делают люди, а не то, что произошло на самом деле. Думаю, с магией то же самое. Её действие настолько случайно и непонятно, что наука не может этого изучить, а человек со стороны – даже заметить. Да и сам Майринк так и пишет: «Явления, имеющие отношение к сверхчувственному миру, почему-то не задерживаются долго в сознании толпы». Про магов много слухов. Но никто этих магов толком не видел, потому что обычный человек просто не знает, куда смотреть.

– А вы, паненка, как, давно магией увлеклись?

– Я не увлекаюсь, – ответила Целестина, – я просто живу. 3

Короткая похоронная процессия миновала заколоченную ешиву и пересекла Широкую. Дальше дорога была грунтовой, с мутными лужами, и катафалк мотало из стороны в сторону.

Теперь по обеим сторонам дороги мокли хаты, нахлобучив соломенную крышу по самые окна. Никто даже не выглянул, чтобы увидеть последнее путешествие генеральши Крашевской.

Но, несмотря на непогоду, всё шло по плану, минута в минуту. Не зря бабушка так старательно репетировала свои похороны.

Целестина оглянулась и увидела, что за ними тащится одна-единственная повозка, где ехал Фабиан, а правил тот самый парень с Надречной. А за ними – только голая мокрая улица.

Получается, никто из обитателей улицы Пулавского не вышел проводить генеральшу в последний путь. И даже майор Роде не стал их преследовать. Хотя не факт, что отвязался.

А вот и кирпичные ворота католического кладбища. Они уже открыты, а рядом – ещё трое немецких солдат. Одного из них она уже видела возле ворот гетто.

Сперва Целестина решила, что это очередная подлость от майора Роде. А потом догадалась, что это просто охрана колонии Варбурга.

Вот она, здесь, буквально напротив кладбища. Декоративный заборчик и симпатичный, похожий на вьетнамскую шляпу навес над воротами теперь обмотаны кольцами колючей проволоки, но за ней по-прежнему возвышаются двухэтажные деревянные дома с лихо загнутыми крышами. Феликс Мориц Варбург не поскупился и оплатил закопанский стиль.

Конечно, на улице Пулавского эти дома казались слишком простецкими – по восемь квартирок в каждом, ужас. Но во второй колонии, что ближе к крепости и не такая престижная, они бы смотрелись вполне достойно.

А чуть сбоку от колонии, на пустыре, – ничем не примечательный дом пресловутого Кастрициана Базыки.

Могила уже была готова. Могильщики стояли над ямой с зонтами, чтобы дождь не размыл края.

Совсем рядом, словно передавая привет, стояло надгробие полковницы Корсун, увенчанное куском античной колонны дорического ордера и почему-то кирпично-красного цвета.

Пятеро немцев выстроились вокруг ямы. Целестина осталась рядом с отцом Фабианом и развернула над ним зонт, чтобы ксёндз не замочил открытый молитвенник.

Когда отзвучала обязательная латынь, Целестина подошла к закрытому гробу и набросила сверху ту самую шаль. Прохладный и влажный утренний воздух тут же схватил её плечи.

– Стоит ли, юнгфрау? – осведомился солдат, которого майор назвал Куртом. – В тюрьме очень холодно.

– В тюрьме хорошие вещи всегда отбирают, – сказала Целестина, – поэтому будет лучше, если они послужат родным мертвецам.

Она отошла в сторону. Солдаты переглянулись, поняли, что больше некому, – взялись и потащили гроб в яму.

Целестина отступила на шаг. Потом ещё на шаг.

Догадка оказалась настолько ошеломляющей, что она чуть не задыхалась от возбуждения. И теперь было очень важно, чтобы никто про эту догадку не догадался. Пусть думают, что она убита горем и ей всё равно.

Гроб нырнул в чёрную яму, а потом вдруг дёрнулся вверх, разбрасывая полужидкую землю, и начал медленно подниматься. Шаль отлично справилась. Тяжёлый гроб пытался вырваться, но шаль держала его крепко. Гроб поднимался всё выше и выше и вскоре повис примерно в пяти метрах над землёй. На фоне крестов казалось, что он висит совсем невысоко – но уже не дотянуться.

– И что это такое? – спросил Курт.

– Ведьма – она и есть ведьма! – произнёс Ганс, сплюнул и перекрестился.

Солдаты переглядывались, смотрели на могильщика, потом на ксёндза. Но никто не мог им сказать, что делать.

А гроб по-прежнему висел над землёй. Его могла видеть вся Киевка.

Со свирепым рыком подкатил мотоцикл с коляской. Это был майор Роде и ещё один гауптман с огромными, накокаиненными глазами, похожий на коротко стриженного берлинского поэта.

Майор прошёл по раскисшей дорожке и указал на гроб.

– Видите, что творится? – спросил он гауптмана.

Тот достал круглые очки, надел и пригляделся.

– Перед нами типичный случай самопроизвольной левитации, – констатировал гауптман.

– Я в курсе, что это как-то называется. Как его под землю спустить?

– Этого никто не знает. Случаи самопроизвольной левитации встречаются слишком редко, чтобы предки смогли выработать средство против этой напасти. Чтобы не допустить таких полётов от уже погребённых, практикуется заливание могилы бетоном, как это делают персы и цыгане.

– Ясно, всё ясно, – майор повернулся к мотоциклу, где дожидался приказов одинокий водитель. – Гони на склады, пусть пригонят цемента и две длинные железные цепи. Затолкаем эту ведьму под землю и забетонируем, чтобы точно не вылезла! Всё!

Он подошёл ещё ближе к могиле. Накрытый шалью гроб генеральши Крашевской продолжал покачиваться в небе как ни в чём не бывало.

А тем временем Целестина уже отошла к ограде колонии Варбурга и носком туфли чертила в тугом, влажном песке обочины квадрат знакомых букв: Реш, Тав, Нун, Ламед.

Она шагнула в квадрат, как только майор отдал команду и отвернулся. А когда вытолкнуло вверх, сгруппировалась и перелетела на другую сторону. Она шлёпнулась на четвереньки – но этого никто не услышал, потому что всё заглушил рёв мотоцикла, который как раз тронулся.

Конечно, все смотрели на летающий гроб. Но, пусть и окутанный колючей проволокой, забор колонии просматривался насквозь. Так что Целестина двинулась дальше на четвереньках, почти вжимаясь в землю.