Целестина

3

Это был тот самый хрупко-хрустальный утренний час, когда уже рассвело, но все пока спят. Даже у бывалых часовых начинают слипаться глаза, и бессонная ночь наваливается на них, словно тяжёлое тёплое одеяло. Именно в этот час обычно нападают партизаны. Или приходят без спроса – как сейчас.

Они стучали долго. Эхо от ударов разносилось по особняку, но каждый досматривал свой сон, и никому не было дела.

Наконец Бзур-Верещака притащился открывать. Он был настолько сонным, что даже не взял с собой палку, а вместо «Какого чёрта вам нужно?» пробормотал что-то совсем неразборчивое.

На пороге стоял советский милиционер из НКВД в белоснежном мундире. Ещё двое, чином пониже, стояли рядом. С ними были и двое в штатском – по виду понятые.

Конечно, милиционеры пришли не втроём. Всего лишь двух минут общения со старой Анной Констанцией хватит, чтобы понять – даже когда её нет дома, три милиционера не справятся. Наверняка их больше, не меньше двух десятков. И дом окружён, и в парк не выбраться.

В одном из понятых Бзур-Верещака опознал Кастрициана Базыку. Попытался вспомнить, откуда его помнит. И не смог. Поэтому он просто открыл дверь. Целестина велела слугам во всём слушаться новую народную милицию – пусть не думают, что мы закоренелые враги народа.

– Я паненку позову, – произнёс он, отступая к лестнице. – У нас молодая госпожа всё решает.

Милиционеры остановились посередине прихожей, похожие на три белых соляных столба.

На верхнем пролёте Бзур-Верещака торопливо перекрестился и начал стучаться к Целестине.

– Я сейчас выйду, – послышалось с той стороны.

Цеся и вправду вышла. Одета была, как в прошлый раз, – во всё том же длинном чёрном платье и с подведёнными бровями на бледном лице. Та самая шаль накинута на плечи как ни в чём не бывало.

Она спускалась по лестнице степенно, подражая бабушке. А Бзур-Верещака шагал следом, словно верный лакей.

Андрусь не показался. Оно и к лучшему.

Цеся заметила, что его кепка уже переместилась из столовой на вешалки, за светлую шляпу Бзур-Верещаки. Размер головы у них был примерно одинаковый, так что подозрительным это не казалось. Скорее, создавало впечатление, что потомок литвинских рыцарей любит добавить в свой стиль небольшую пролетарскую нотку.

Оказавшись в прихожей, Целестина скрестила руки на груди и спросила сурово, на польском:

– Что случилось?

– Мы пришли задать вам несколько вопросов, – офицер говорил по-польски с заметным акцентом, но правильно.

– Я хочу сперва знать, почему вы пришли и хотите их задавать? Что случилось?

– Несколько недель назад в Доме Красной Армии нашей Крепости произошёл инцидент с немецкими офицерами, которые прибыли к нам из Тересполя.

Целестина прищурилась, чтобы представить, где это произошло. Это место было ей знакомо. Если она ничего не перепутала, в клуб переделали гарнизонный костёл – тот самый, который ещё раньше был гарнизонной православной церковью…

– …И один из этих немцев устроил такое, что я отказываюсь при вас повторять и описывать. А ведь на вечере были и женщины.

– Я надеюсь, их больше не приглашали на балы.

– Разумеется. От немцев потребовали извинений, им пришлось подчиниться. Но на прощание один из них бросил: «Мы вам этот случай припомним!».

– Я думаю, – произнесла Целестина, – что на той стороне, в Тересполе, тоже много разговоров о том, что война не за горами.

– Факт номер два, – продолжал офицер. – Вам известен человек по фамилии Грушецкий?

– Если и известен – то не по фамилии.

– Это заведующий подсобным хозяйством одной из наших дивизий. Грушецкий недавно получил известие с немецкой стороны, от бывшего хозяина Брестской лесопилки. Я не буду приводить письмо полностью, только скажу: «Шепните пану Грушецкому, если он сохранит тракторы и машины, как возвращусь, награжу… Скажите холопам, я скоро вернусь и всем головы поотрываю». Похоже, он уверен, что скоро Брест опять станет немецким.

– Это не удивительно – он же тоже всё это слушает. А ещё он мечтает вернуть свою лесопилку. В его положении будешь хвататься за любую надежду.

– Вы умно рассуждаете. Вы образованная девушка, товарищ Крашевская.

«Сейчас будет вербовать», – подумала Целестина и сжала зубы.

– Дело вашей бабушки очень непростое, – продолжал офицер. – Ей известны многие тайны всей верхушки буржуазного Бреста. Мы не можем её просто так отпустить. Нам нужна уверенность, что вы будете на нашей стороне – даже если действительно начнётся война.

– Если вы хотите быть друзьями нашей семьи, – проговорила Целестина, – вам стоит начать с того, чтобы отпустить бабушку.

– По-вашему, ваша семья – не друг советской власти? – офицер смотрел ей прямо в глаза. – Кто же вы тогда? Враги народа?

– Нет, мы советской власти не враги. Но пока ещё и не друзья. Мы только осматриваемся. У нас и язык другой, и привычки другие.

– Самое главное ваше отличие от нас – буржуазное самосознание, – отчеканил милиционер. – Но раз сами говорите, что вы нам не враги, надеюсь, позволите нам осмотреть дом? Никакого обыска, просто убедиться, что вы не укрываете шпионов. Вам это совершенно ничем не угрожает. Нередко бывает, что шпион запугивает мирного жителя вроде вас, берёт его, по сути, в заложники. Так что, даже если мы и найдём шпиона, ответственности вы не понесёте. А между тем это очень важно. Мы ежедневно выявляем диверсантов.

Целестина попыталась поверить, что Андрусь сбежал. Но сделала это так сильно, что сразу догадалась – не мог он сбежать. Куда ему… Он сейчас спит себе в своей комнате и где-то в глубинах сна побеждает врагов. И даже если он проснётся прежде, чем его схватят, через окно ему не спастись.

Будь у него время освоить шаль – был бы шанс просто улететь. Но за шаль он взяться не успел. Да и лететь ему, похоже, было уже некуда.

Послышался гул – далёкий, но непрерывный. И именно этот гул вывел юную госпожу из ступора.

– Не пущу! – крикнула Целестина, не трогаясь с места.

Её голос звенел от слёз. Старший по званию милиционер шагнул на шахматные плитки прихожей и просто отодвинул Цесю – как если бы она была ширмой. Бзур-Верещака стиснул зубы и подался вперёд – но один из спутников офицера встал у него на пути с рукой на кобуре. Повару пришлось подчиниться.

Милиционер двинулся к библиотеке.

– Не советую, – сказала Целестина.

Офицер взялся за бронзовую ручку и поморщился, словно от едва заметной боли. Потом спросил:

– Что это за гул? Это вы нарочно включили? Выключите, пожалуйста.

– Это снаружи, – ответила Целестина, – и это приближается.

А в следующую секунду со стороны крепости послышались взрывы. Пол задрожал под ногами, жалобно звякнули стёкла. А гул всё нарастал, и теперь через окно можно было увидеть, как поворачивают над площадью тяжёлые самолёты с чёрными крестами на крыльях. Это были немецкие бомбардировщики. Они отбомбились по крепости и теперь выходили на обратный маршрут.

В городе завыли новенькие сирены воздушной тревоги – все вразнобой. И, словно отвечая, на том берегу, далеко, за мостами, принялась бухать тяжёлая артиллерия.

В следующее мгновение, как если бы в сигнале тревоги скрывался какой-то приказ, милиционеры бросились прочь из особняка.

За домом послышался хруст. Там кто-то тоже ломился через садовые заросли. Но на него никто не обратил внимания.

Немецкая армия пошла на приступ Брестской крепости. На восточном фронте опять разгоралась война.