Целестина

15. Целестина с картины 1

Гауптман Момчило Свачина, как и собирался, ушёл в комендатуру. Примерно через полчаса явился врач, заглянул в столовую и пришёл в ужас. Тело гауптмана Вольфганга Фрайшютца погрузили на дроги и увезли на вскрытие в главную больницу воеводства.

В доме остались те же лица, кто жил в нём всегда. Кальян генеральши снова унесли в библиотеку. А горничная и повар героически оттирали паркет от уже свернувшейся капитанской крови – хорват сказал, что тряпки будет достаточно для анализа. Но всё это не принесло спокойствия.

Всем было ясно, что затишье продлится недолго.

Андрусь заперся в комнате и не отвечал на стук. А Целестина, повалявшись на кровати, поняла, что придётся смириться с неизбежным, и спустилась в библиотеку.

Генеральша как ни в чём не бывало курила кальян за чтением очередного безымянного тома, переплетённого в винноцветную кожу. Когда девушка вошла в комнату, старая генеральша даже не пошевелилась.

– Бабушка, что с нами будет? – только и смогла спросить гимназистка.

– Мы все умрём, – ответила Анна Констанция.

– Что нам теперь делать?

– С тем, что мы все умрём, Цеся, ничего не поделаешь. Потому что человек устроен так, что он – смертен. Чего там! Даже такой человек, как этот гауптман Момчило Свачина, – и тот смертен. Просто своим, особенным, способом. В силу, как он любит выражаться, особого метаболизма.

Целестина помолчала, пытаясь найти нужное слово. Но все слова попадались не те, и почти все они были почему-то немецкими.

– Это был порошок от пани Гарабурды, – наконец сказала девушка. – Я сожгла и конверт, и свёрток. Пани Гарабурда писала, что от этого просто засыпают. Я не знала, что у него такой метаболизм необычный.

– Хорошо сработало. Но неосмотрительно – хотя кто бывает осмотрителен в твоём-то возрасте… Надо было оставить половину себе. Потому что положение наше такое, что он может ой как пригодиться.

– Мы теперь все в беде.

– Если что, я предупреждаю заранее – сама такое сварить не смогу. Недостаточно сильна я в алхимии. Кстати, ты не узнавала – что там с пани Гарабурдой?

– Я думала, вы это знаете, бабушка.

– Никто не может знать всего на свете.

– Я тоже не знаю, что с ней. Отстреливалась она хорошо, но коммунисты в тот день хорошо подготовились. Если от неё больше нет вестей – значит, тот бой закончился её поражением.

– Всё так, – произнесла старуха, переворачивая страницу, – всё так. Вестей от пани Гарабурды больше не было.

– Как вы думаете, меня арестуют уже сегодня?

– А почему ты думаешь, что тебя арестуют?

– Ну это же я сделала.

– Если бы ты знала, Цеся, как много преступников живут непойманными. А некоторые из них даже пробираются по преступлениям, как по ступеням, на самые вершины богатства и власти – туда, где их уже точно никто не поймает…

– У пани Гарабурды было много земли и денег, – дрожащим голосом напомнила Целестина, – но это и стало поводом, чтобы за ней пришли. И вы, бабушка, тоже были под арестом.

– Была. Знаешь, это оказалось даже весело. Краснуха помогла мне вспомнить детство. Мне показалось, что я опять вернулась в трижды родной Частный Лицей Сестёр Доминиканок для девочек – только кормёжка получше. Ты могла видеть этот лицей, если бывала в Кракове. Он очень красивый, если там не учиться.

– Я бы предпочла нашу городскую гимназию.

– Ну, не всю же жизнь ты проведёшь в гимназии. Ты сейчас на пороге новой жизни – взрослой и удивительный.

– Я боюсь, что тот кусочек жизни, который мне остался, я проведу в тюрьме.

– А с чего бы им тебя арестовывать? Почему бы не свалить на ещё одного диверсанта. Тем более что ты ещё одного видела. Если выяснится, что в польских домах травят немецких офицеров, – это будет катастрофа. Комендант не сможет больше нам доверять – а значит, управлять городом тоже не сможет. Не по-украински же он будет приказывать?

– Но что если они раскопают, что это я виновата?

– А почему ты думаешь, что ты виновата.

– Но это же я… его…

– Неужели ты сделала это просто так, из вредности? На тебя такое, Цеся, непохоже.

– Я сделала это, потому что узнала, что он убивает людей, ни за что, ни про что.

– Хорошее дело, Цеся. Одобряю.

– Но если и про меня… узнают.

– А что плохого? Все узнают о том, что Целестина Крашевская сделала хорошее дело.

– Это вы говорите, что оно хорошее. А немцы меня за это повесить могут. Причём не сразу…

– Если для них это плохое дело – значит, они плохие люди. Не слишком ли много ты, Цеся, прислушиваешься к мнению плохих людей? Это дурная компания, она плохо на тебя влияет. Будешь много их слушать – курить начнёшь, а потом, глядишь, дойдёшь до полного падения и начнёшь наедаться после полуночи.

Целестина кусала губы. Потом вздохнула и сказала:

– Я просто боюсь, что меня будут пытать.

– А зачем им тебя пытать?

– Они могут меня заподозрить в убийстве этого капитана.

– Тебя заподозрят в последнюю очередь.

– Но меня могут арестовать по другому поводу!

– А раз тебя могут арестовать и пытать ни за что, ни про что – то и бояться нечего, – бабушка втянула дым и добавила: – А значит, делай, что считаешь нужным. Если захотят пытать и вешать – будут пытать и вешать. Мне тут рассказали, что их гестапо имеет право сажать людей просто так, без суда. Представляешь? Даже меня коммунисты держали только в предвариловке.

– Боюсь, когда меня возьмут, мне эти рассуждения не помогут.

– Я подумаю, что можно сделать, – бабушка нахмурилась и перелистнула ещё четыре страницы. – А пока, если хочешь, я покажу тебе, что происходит с тем, кто толкнул тебя на преступление.

– Ой, давайте…

Старуха отложила книгу, тяжело поднялась, вцепившись, словно хищная птица, пальцами в подлокотники кресла, и зашаркала к лакированному шкафу, что стоял сбоку от книжных полок.

Целестина никогда раньше не замечала этого шкафа. Даже если он и попадался ей на глаза, то она, скорее всего, думала, что там расправлена на вешалках и замаринована в нафталине какая-нибудь древняя одежда. Её ещё можно носить, но никто это не делает – потому что всё это старьё вышло из моды ещё при жизни Пилсудского.

Да и шкафы такие вышли из моды примерно тогда же. Достаточно посмотреть на его ручки из позеленевшей меди, стилизованные под скифский звериный стиль.

Бабушка потянула. Двери не поддались. Бабушка потянула сильнее, бормоча что-то на латыни. Шкаф продолжил сопротивление.

– Цеся, дай мне, пожалуйста, кривой нож, что на столе лежит. Тот, который с орнаментом. Кажется, пора проучить деревянного.

Целестина успела сделать только первый шаг, когда шкаф покорился и распахнул створки, обдав её спёртым воздухом.

Внутри шкафа не оказалось ни одежды, ни нафталина. Просто в глубине висело зеркало в тяжёлой кованой раме, сумеречное, словно гладь лесного пруда.

Целестина не знала, что это такое. Но сразу догадалась, что делать. Она подошла ближе и заглянула в сумрачную глубину зеркала, заранее готовая увидеть своё понурое лицо и понять, что выглядит не блестяще.

Но отражения в зеркале не оказалось. Вместо отражения там была комната.