Целестина

2

С той стороны зеркального стекла виднелась небольшая светлая комната – немного неправильная, как это всегда бывает в отражениях. И в этой комнате на раскладушке, поспешно застеленной белым бельём, лежал, прикрыв глаза, Сойкин. Его бледные руки казались тонкими, словно спички. А грудь плотно замотана в белоснежные бинты, под которыми угадывалась та самая рана от пули гауптмана Фрайшютца.

Целестина видела эту комнату первый раз в жизни. Но за окном были знакомые синие купола с золотыми звёздочками. И Цеся догадалась, что это одна из комнат Русской гимназии. Той самой, что в трёхэтажном белом здании по другую сторону от православной церкви на Мицкевича.

Почему-то Цеся была уверена, что при немцах эту гимназию так и закрыли. Да, скорее всего, так и было… Но закрыто – не значит покинуто.

Сойкин лежал без движения. Целестина вглядывалась, почти прижавшись носом к зеркалу, пытаясь различить, двигается ли грудь, подрагивают ли руки – любой признак, который бы мог означать, что он жив.

Но она не успела разглядеть ничего конкретного, потому что в другой части комнаты внезапно открылась дверь и в помещение вошёл Андрусь, одетый, как на праздник: в вязаную жилетку и укороченные, собранные под коленями в манжет брюки из ткани «в ёлочку», а на ногах – длинные клетчатые гольфы.

За ним в коридоре маячили серые мундиры немецких офицеров. Одного из них Целестина опознала сразу. Это был тот самый квартирьер с картофельным лицом.

Цеся смутилась. Она не понимала, почему так волнуется за Сойкина, откуда к нему столько чувств? Нет, это не влюблённость, это даже не интерес. Они же так толком и не поговорили, хотя ясно, что он славный юноша.

Может быть, всё дело в том, что они – птицы одного полёта?

А с Андрусем ещё сложнее. Вроде бы родная кровь. Но почему каждый раз, когда она его видит, Целестине хочется, чтобы он делся куда-нибудь подальше, где перец растёт, и больше не появлялся? Потому что верная примета: если где-то появился Андрусь, он всё сделает шиворот-навыворот и окажется, как говорится, не в соусе.

Но в этот раз Андрусь превзошёл сам себя.

Решительным шагом он подошёл к кровати с Сойкиным, указал на него с таким видом, будто в комнате было полно раненых тел, и произнёс:

– Вот он! Вот где его спрятали!

«Не смогли по-настоящему спрятать, – только и подумала Целестина, – или не успели…»

Незнакомый офицер с погонами гауптмана вошёл в комнату и склонился над раненым. Сойкин не шевельнулся. Что это – выдержка или…

– Он уже мёртвый, – произнёс офицер по-немецки.

– Но это – он! – голос Андруся дрогнул.

– Да, вижу, что это он, а не кто-то другой.

– Он был жив! Если он был мёртв – зачем его сюда перенесли? Значит, надеялись спасти, надеялись!

– Кричать не надо, – очень тихо произнёс офицер. – В факте его смерти нет ничего удивительного. Герр гауптман, думаю, объяснял вам, как это устроено. Вот если бы он выжил – это могло означать измену… Хотя, конечно, даже своей смертью он пытается нам навредить. Мог бы и пожить до первого допроса… Ну ладно. Выносите.

Вошли двое рядовых и принялись вытаскивать тело Сойкина из-под одеяла.

– Проверьте в гимназии! – добавил Андрусь. – И в этой, и в большой, имени Траугутта. Я уверен, что там у них целое гнездо! Целестина чуть не угодила под их влияние. Если бы я её не спас, её бы тоже затянуло в их сети!

– Все гимназии проверяются, – ответил офицер. – Нам уже известно, что директор гимназии имени Траугутта, по фамилии Данилюк, вместе с учителем истории Хонджем оказались призваны в Красную Армию. Возможно, они отступили вместе с её частями. А возможно, даже погибли в бою. Вы понимаете, какой это дурной пример для всех учащихся? Мы проверим гимназию, проверим её тщательно на предмет национального элемента. Так что сведения, которые вы сообщаете, исключительно полезны для нас.

– Если я смогу что-нибудь узнать или вспомнить, обязательно вам сообщу, – Андрусь попытался улыбнуться.

Внезапно офицер повернулся лицом к зеркалу. Целестина невольно отпрянула – но гауптман не стал приближаться, а только спросил, указывая прямо ей в нос.

– Кстати, вы случайно не знаете, кто изображён на этом портрете? – осведомился немец. – Манера исполнения впечатляет. Мне кажется, это полотно имеет не только антикварную ценность.

Андрусь тоже пригляделся. На его лице были смущение, напряжение – но ни капельки узнавания. Только сейчас Целестина поняла, что люди с той стороны не могут её видеть, и опять с интересом прильнула к зеркалу.

– Мне кажется, я где-то видел эту картину, – после размышлений произнёс Андрусь, – но это могла быть и репродукция… Нет, не помню. Я, к моему величайшему сожалению, не очень хорошо разбираюсь в русском искусстве.

– У вас будет время для того, чтобы вспомнить и узнать всё, что, по вашему мнению, может приблизить победу Вермахта, – произнёс офицер. – Я даю вам на это приблизительно двадцать минут. Вы можете воспользоваться этой комнатой.

– Но почему двадцать?

– Прежде чем перевозить вас, нам нужно перевезти вот это тело. А в городе сейчас проблемы с транспортом и перегороженными улицами. Вам придётся подождать конвоя.

– Какого конвоя? Зачем конвоя?

– У нас есть вопросы, – ответил офицер, не меняя тона голоса, и вышел прочь.

– Простите, но я… – Андрусь сделал шаг следом. Но двое из военной полиции, что стояли со стороны коридора, зыркнули на него так сурово, что он так и замер на месте, словно накололся на гвоздь.

– Простите! – произнёс он. Никакого ответа.

Тогда Андрусь осторожно прикрыл дверь, чтобы не видеть опасный коридор. В этом ему никто не помешал.

Он тяжело опустился на ту же кровать. От простыней ещё пахло – это были пот и выделения теперь уже покойного Сойкина.

За последние годы коварная смерть делала вид, что обходит Сойкина стороной. А потом нагрянула – так, что никто и не смог понять, не он ли окажется следующим.