Целестина

7

Стоя у калитки вперемешку, солдаты, понятые, стенографист, доктор, Целестина и горничная смотрели на дымящийся особняк генеральши Крашевской. Огня было немного – только из окон валил густой чёрный дым и исчезал в таком же угольно-чёрном небе.

– Я думаю, – произнесла Целестина, – что произвести обыск у вас не получится.

– А я думаю, – ответил доктор, сурово глядя на особняк, – что всё, что здесь было, должны узнать в комендатуре. Как можно скорее.

– Вы и правда расскажете в комиссариате, что я дала гауптману Свачине цветок, и герр гауптман от этого загорелся? – осведомилась Целестина.

Доктор вздохнул, поднял брови, покачал головой и зашагал в ночь. Другие немцы последовали за ним. У дымящего дома остались Целестина и горничная.

И только далеко-далеко, за железной дорогой, пробивался через перекрытые дороги пожарный расчёт. Это сторож Непейпиво из Госбанка заметил дым на улице Пулавского и поднял тревогу. 17. Напротив мёртвых 1

Целестину разбудил утренний дождь.

Это было очень необычно – открыть глаза и увидеть небо. Потом понять, что ты не в своей комнате, и вспомнить, почему ты здесь оказалась. А ещё всё остальное, что случилось вчера вечером. Повернуться к подушке лицом и заплакать, чувствуя, как холодные капли дождя бегут по загривку, а тёплые слёзы – по щекам.

Понятой пан Пшчулковский отвёл её в свой особняк, переночевать, пока не прояснится. Раскладную кровать поставил на летней веранде, чтобы не стеснять домашних.

Как оказалось, крыша на веранде прохудилась и после каждого дождя на полу гнили лужи. Крышу надо было починить, но власть в городе менялась слишком часто, и у Пшчулковских никак не получалось договориться с мастером. Так что сейчас капли утреннего дождя падали Цесе прямиком на загривок.

Наконец Целестина оторвала голову от подушки и огляделась. Стояло хмурое, дождливое утро, небо сочилось холодными каплями. Улица Пулавского ещё спала – или не решались показать, что уже проснулись. К чужой власти добавилась война, которая шла совсем рядом. И каждый день приносил теперь только тревожные новости.

Целестина понимала, что надо идти. Она знала: если не действует она, действуют враги. А её врагов сейчас – полный город.

Она бросила взгляд на дом Пшчулковских. За мокрыми от дождя стёклами ещё спали. Не стоит их будить лишний раз.

Целестина достала химический карандаш, лизнула и написала прямо на подушке:

«Со мной всё в порядке. Ушла проверять, что осталось от особняка. Ц. Крашевская».

Потом накинула шаль на голову и вышла через калитку. Подошвы вязли в разбухшем песке. По дороге она пыталась вспомнить, что ей снилось. Как ни странно, ей это даже удалось, но ни смысла, ни связи с недавними событиями не было.

Приснившаяся история была детективной. Неведомые злодеи совершили что-то преступное с каким-то дряхлым кирпичным сараем где-то в недрах Киевки. И Целестину, как опытного сыщика, отправили это дело расследовать.

Сарай и правда казался чужаком среди деревянных домиков. А местные жители совсем не хотели помогать расследованию и не желали даже рассказывать, что именно произошло.

Целестина долго щупала кирпичи этого сарая, пыталась обойти его и обнаружила, что с трёх сторон сарай окружает невысыхающая лужа. Наконец она снова вышла к запертому фасаду сарая, попыталась придумать, что делать дальше, – но проснулась, так что расследование сорвалось.

Особняк покойной генеральши Крашевской устоял, хоть и провонял гарью. В крыше дыры, вокруг окон чёрные разводы, в круглых окнах второго этажа полопались стёкла.

Если заглянуть внутрь, зрелище будет ещё более удручающим. А в спальню, наверное, уже не пробраться.

Даже если и уцелели полы на втором этаже, ночевать в нём можно будет нескоро. Копоть и прочие продукты горения так въелись в стены, что ты проснёшься с головной болью… или вообще не проснёшься.

Возле парадного входа слышались голоса. Целестина подкралась через остатки сада, стараясь не шуметь. С яблонь сыпались ледяные капли, и каждая пыталась угодить за шиворот.

Перед выгоревшим парадным входом стояли несколько человек и яростно спорили. Одним из них был ксёндз Фабиан. Позади него стоял тот самый гроб, всё такой же блестящий и новенький. Благодаря удачной защите он совсем не пострадал. Крышка гроба была закрыта наглухо, и хотелось верить, что бабушка там.

Немецкого офицера, который спорил с ксёндзом, Целестина опознала, потому что видела его на газетной фотографии. Это был начальник Брестского областного бюро полиции майор Роде. Рядом с ним – четверо полицейских, его подчинённых, которые, однако, совсем не рвались в бой.

А возле дома на мостовой стояла уже знакомая карета катафалка, запряжённая благородным вороным першероном. Даже не верилось, что такой замечательный конь смог пережить все неурядицы последних месяцев – и никак не пострадать.

Видимо, похороны происходили достаточно часто, чтобы коню хватало на самый лучший овёс, уход и заботу.

Рядом стоял тот самый кучер, с которым они столько раз репетировали похороны генеральши. Он с отсутствующим видом натирал свой цилиндр тряпочкой.

Целестина подкралась поближе и даже усмехнулась, когда услышала, о чём идёт спор. Даже после смерти старая Анна Констанция ухитрилась оказаться в центре скандала.

Хоть и стала улица Пулавского сперва улицей Леваневского, а теперь непонятной Комендантштрассе, всё равно её старый дух был жив – и украдкой отравлял жизнь оккупационной администрации.

А случилось вот что. Солдаты всё-таки успели вытащить тело Анны Констанции из пылающего дома. И оно почти не пострадало, только седые пряди и край платья слегка обгорели. Тело доставили в областную больницу, что по ту сторону железной дороги. Поднятый среди ночи патологоанатом поспешно вскрыл тело по Шору, осмотрел, что успел, и не обнаружил никаких следов ядов за исключением неизбежного износа органов. Ничего похожего на почерневшие от неведомого вещества органы незадачливого гауптмана Вольфганга Фрайшютца.

Предварительный вывод был тот же – пани Анна Констанция Крашевская умерла от старости. В её возрасте такое бывает.

Ближе к утру в больницу явился её душеприказчик, ксёндз Фабиан, с запасным гробом взамен сгоревшего при пожаре. Он убедил сторожа, добрейшего католика, выдать тело ему. Всё равно вскрытие уже закончено и ничего там полезного не найдут.

Когда красноглазому от бессонной ночи майору Роде доложили о пожаре и пропаже тела неугомонной старухи, он очень рассердился и даже кидался пепельницей. А потом на всех парах полетел на улицу Пулавского. Чутьё, обострённое яростью, подсказало, что тело вредной старухи именно там.

И действительно, в полном соответствии с той частью завещания, которую полагалось вскрыть после смерти и немедленно, закрытый, чтобы не пахло гарью, гроб уже грузили на конный катафалк. Возле потушенного особняка не было ни одного агента – все, по случаю гибели и командира, и большей части подозреваемых, попросту разошлись выспаться.

Да и те, кто пришёл с майором Роде, явно валились с ног и не хотели никого задерживать. Поэтому пришлось полагаться на силу слова.

Вот они и спорили – по-немецки, с вкраплениями специальных польских выражений, которые мы приводить здесь не будем, потому что неприличны они ни для майора вермахта, ни для пастыря душ человеческих.

– Прошу вас, оставьте покойную генеральшу, – повторял ксёндз. – Дайте ей покой – то, чего по собственной воле она была лишена при жизни. Вы выпотрошили её, как курицу, и ничего не нашли. Почему бы вам не вскрыть получше её повара? Его тело так и лежит, никому не интересное.

– Обстоятельства заставляют меня сомневаться в том, что это смерть от старости, – ответил майор.

– Вы полагаете, здесь случилось что-то вроде дела Бутурлина? Но там было многократное заражение от грязной иглы, на протяжении месяцев. Как вы себе это представляете?

– Я полагаю, что смерть от старости настигла её слишком легко.

– Не забывайте, покойная пережила большое потрясение. Такое потрясение, что даже её собственный дом не выдержал.

– Погибли два наших офицера и рядовой.

– Каждый день на фронте гибнут десятки офицеров! Но вы предпочитаете искать в тылу.

– Я обязан узнать разгадку.

– Как эта разгадка поможет вам выполнять то, что вам поручено, – сохранять порядок и спокойствие в тылу действующей армии?

– Вы возмущены. А значит, что-то скрываете. Обычно ксёндзы соглашаются отдавать мёртвых.

– Обычные люди в своё время кричали: «Распни его!». Если обычные ксёндзы таковы, можете считать меня необычным!

– Я уверен, что генеральша Крашевская много жертвовала на костёл, – продолжил майор, – достаточно много, чтобы вы закрыли глаза на её расхождения с церковной доктриной.

– Сам Бог не наказывает грешника вечно и всегда готов принять его и простить.

– Мне это не нравится. Похоже, вы хотите не простить, а скрыть.

– Дионисий Ареопагит, – лицо ксёндза просветлело, – называет среди таинств и погребение. Католическая церковь, однако, не считает погребение таинством. Я не могу судить, кто прав. Но свой долг и свои клятвы я исполняю, и в этом моё служение. Заклинаю вас именем Пречистой Девы – вернитесь к себе и исполняйте ваше служение. Ловите дезертиров, преступников, грабителей, а не тех, чьих путей вы просто не понимаете. Всё, что натворила Анна Констанция, – теперь только между ней и Богом. А вы враждуете не с ней, а только с её трупом, который всё равно ничего не скажет.

– Раз труп ничего не скажет, почему бы вам не похоронить пустой гроб, а тело отдать нам? Анна Констанция всё равно умерла. Вы же сами сказали – в гробу только её труп. А какая разница, где трупу лежать?

– Разница есть, – ответил ксёндз, – и в том это разница, что я решаю, где трупу лежать, потому что я отвечаю за погребение.

– А я отвечаю за город…

– Скажите, а вы сами из Баварии? Или откуда-то ещё приехали за Брест отвечать?

– Всё верно, из Баварии. Я думаю, это заметно по моему выговору.

– Это хорошо. Раз вы из католической земли, вам будет понятно, что и о чём я скажу. Как вы, наверное, знаете, у меня есть апостольское благословение. Человек, который рукоположил меня, был сам когда-то рукоположен. И эта цепочка тянется до самих апостолов. И значит, у меня есть право связывать и сочетать.

– Я не очень понимаю, почему вы тогда не возмущаетесь колючей проволокой вокруг гетто? Разве не выпускал кто-то из пап буллу о том, что нельзя евреев преследовать?

– Если я вам поддамся, – ответил Фабиан, – и отдам тело Крашевской, против всех законов божиих и человеческих, то не удивлюсь, если через пару месяцев вы и обычные кварталы начнёте колючей проволокой оборачивать. Потому что нет предела вашей жадности, рыщете, как волки хищные.

– Следите за языком, святой отец. Иначе нам придётся и вас прорабатывать.

– А вы следите за вашими помыслами. И слушайте меня внимательно, каждое слово. Данной мне властью я обещаю наложить интердикт на весь город. И если вы не прекратите преследовать Анну Констанцию, я буду вынужден отлучить от церкви и вас, и всех ваших подчинённых.

– Неужели вы думаете, что меня этим испугали? Великие идеи фюрера значат для меня больше, чем поповские бредни.

– Для вас – может быть. А как насчёт ваших подчинённых? Как насчёт города, где большинство до сих пор – католики? Вы уверены, что они преданы этим идеям так же сильно, как вы.

– Говорите, что хотите. Только помните: за создание помех войскам вы будете немедленно арестованы. И не думаю, что ваши прихожане смогут вас спасти. Мы как раз учимся подавлять городские бунты.

– Да. Но представляете, что будет, если весть об отлучении от церкви, что наложили на целый город, дойдёт до фюрера? Вы прошли всю Францию без единого конфликта с церковниками, и вдруг здесь, на границе с дикой Россией…

– Хватит!

– Вот именно – хватит мешать старой Анне Констанции найти наконец-то упокоение!

– А родственники? – майор Роде схватился за последнюю соломинку. – Родственники давали согласие на такие быстрые похороны?

– Я её единственная родственница, – вдруг произнесла Целестина, выходя к воротам. – Я тоже настаиваю на немедленном погребении, согласно её же последней воле. И я прослежу, чтобы всё прошло как полагается.

Майор Роде вздрогнул и обернулся. Потом шагнул поближе, словно хотел разглядеть.

– Вы кто такая? – спросил он.

– Целестина Крашевская. Я упомянута в завещании.

– Та самая Целестина, которая присутствовала при этом… всём… – он указал на остатки обгоревшего особняка.

– Совершенно верно. Я всё видела.

– А где горничная?

– Не знаю. Она не у нас, а где-то на Шпитальной жила.

– Мы уже принимаем меры по её розыску. Что касается вас – то к вам у нас тоже вопросы.

– Я на них отвечу, – всё тем же бесстрастным голосом произнесла Целестина, – но только после похорон.

– Приятно слышать. Курт, Ганс, забирайтесь на катафалк. Проследите, чтобы с юнгфрау ничего не случилось.

Целестина поднялась в экипаж с тем странным, нечеловеческим спокойствием, с каким христианские мученики всходили на эшафот.

И то верно – стоит ли возвращаться? Ведь всё равно её не будет ждать сладкая кутья от потомка литвинских рыцарей Бзур-Верещаки…

Двое солдат вскарабкались вслед за ней – и похоронный экипаж тронулся исполнять то, что так много раз репетировали.