Целестина

12. Мельницы, деньги, война 1

Из особняка генеральши Крашевской было отлично слышно, что в крепости по-прежнему идёт бой. Трещали выстрелы, бухала артиллерия. И изредка, в минуты затишья, начинали гудеть на русском громкоговорители – так громко, что слов не различить.

Стреляли и возле вокзала, и ещё дальше, возле фортов, расположение которых Целестина так не запомнила.

«Неплохо так начали», – подумала юная госпожа Целестина, вытирая вспотевший лоб.

Тем временем под стенами тюрьмы Краснухи творилось чёрт знает что. Советская армия так и не разобралась, что делать с крепостью. Конечно, её бастионы из конца XIX века никуда не годились против современной артиллерии. А вот форты – вполне ничего, их можно чуть доработать до современных дотов.

Но к началу войны до них так и не дошли руки – даже из пограничных дотов был готов лишь один из пяти. А сама крепость была заполнена учебными частями, НКВД и авиаторами, которые так и не успели добежать до аэродромов в Адамково.

Под штаб выделили здание в начале улицы Пулавского, как раз напротив Госбанка. Но в первый день войны там были только сбежавшиеся со всего города семьи командиров. Сам штаб корпуса стоял дальше в тылу, в Жабинке. И даже там не знали, успели ли выйти из крепости 6-я и 42-я, есть ли в городе 84-й стрелковый и 204-й гаубичный?

И как далеко продвинулись немцы.

Как раз напротив Краснухи улицу Ягеллонскую перегородила стрелковая цепь. Но было сразу видно, что это не боевое подразделение, а все вперемешку – солдаты, милиционеры, пограничники. И даже гражданские в пиджаках, подвязанных поясом.

Мимо катил штабной автомобиль.

– Там дальше немцы! – крикнули из цепи, но всё-таки расступились. Автомобиль проехал дальше, и почти сразу же, в конце квартала, по нему начали стрелять из садика на перекрёстке с улицей Унии Люблинской. Автомобиль завизжал и поспешно повернул обратно. Цепь снова расступилась – но обратно уже не собралась. Со стороны крепости на них мчались немецкие мотоциклисты, а сбоку, со стороны церкви, уже бежала толпа с лопатами, ломами и незаряженными винтовками, выкрикивая «Да здравствует Гитлер!».

Это были заключённые из Краснухи. Даже удивительно, как легко выбираются заключённые, стоит охране дать слабину, и как много арестантов неизбежно оказываются в хозчасти и не заперты.

Шафаростов, тогдашний начальник Краснухи, сначала собирался занять оборону, хотя один снаряд уже пробил корпуса. Но тюрьма была слишком близко к реке и крепости. С двух сторон Т-образную тюрьму уже охватили немецкие стрелковые цепи. Заработали пулемёты, и стало ясно: надо отступать, пока есть куда.

Шафаростов послал связного в отдел НКВД. Там уже никого не было. И начальник Краснухи приказал отступать.

За несколько минут тюрьма оказалась в руках заключённых. Вся целиком, вместе с оружейной комнатой, где, кстати, лежало оружие стрелкового полка. В камерах, на всякий случай, остались только анархисты и духовные лица.

При виде немецких мотоциклистов беглые заключённые размахивали руками и кричали: «Да здравствует Гитлер-освободитель!». А потом двинулись на восток, к торговым рядам, где продолжали хлопать отдельные выстрелы.

Другие решили нажиться на месте. Схватили замешкавшуюся Багуцкую (она училась в одном классе с Цесей) и поволокли к дороге.

– Это русская! – кричали они. – Возьмёте? Она может знать, где прячутся офицеры!

Может быть, немцы и согласились бы на такой необычный трофей, но тут у зачинщика что-то случилось, и он перестал чувствовать ту руку, которой держал гимназистку. Захлебнувшись очередным возгласом, он обернулся – и увидел громадную старуху в древнем дорожном платье, застёгнутом у шеи серебряной застёжкой, и в шляпе с такими широкими полями, что на них мог бы поместиться весь городской сад.

В руке у старухи была лакированная трость. Тоже очень старая, из тех времён, когда на трость не только опирались, но и отбивались ею от хулиганов.

Второй, который держал девушку за другую руку, попытался замахнуться на старуху прикладом. Лакированная трость сверкнула в воздухе и легонько ткнула бандита аккурат между ног.

– Ох, старая курва-а-а-а! – завопил он пропитым голосом, постепенно переходящим в фальцет.

Багуцкая рванулась и побежала прочь, в сторону почтового отделения. А старуха осталась наедине со своими бывшими соседями по Краснухе.

– Дорогу, пся крев! – рявкнула на них старуха и снова взмахнула грозной тростью.

Беглецы поспешно расступились. И старуха зашагала через Ягеллонскую, не обращая внимания на ревущие мимо неё немецкие мотоциклы.

Толпа беглецов, перепуганная этой магической атакой, потекла на всякий случай в другую сторону, благо там было чем поживиться. Выстрелы возле торговых рядов уже сменились треском и радостным звоном разбитого стекла. Это громили винные лавки.

Никто из немцев не пытался им помешать. У вермахта хватало и других дел в наполовину захваченном городе.

В садике на перекрёстке с улицей Люблинской Унии ещё суетились немецкие пулемётчики. Анна Констанция не удостоила их своим вниманием. Она поправила шляпку, сощурилась в небо, серое от дыма, и зашагала вверх по Люблинской Унии, постукивая палкой по шестиугольникам трилинки, которыми была вымощена мостовая.

Назад. Домой. На ставшую родной улицу Пулавского.

Над крепостью поднимались столбы дыма и покачивались аэростаты – они корректировали артиллерийский огонь. Во внутреннем дворе Управы Воеводства строили захваченных в крепости пленных. Многие из них были в нижнем белье.

Анна Констанция вошла в прихожую и особенно громко захлопнула дверь. Чтобы все услышали – старая хозяйка вернулась.

Навстречу тут же выбежал Бзур-Верещака.

– Мы вас не ждали, – произнёс он, – но подготовились.

Генеральша прошествовала в столовую и с облегчением опустилась на стул.

– В тюрьме стульев нет, – сообщила она замершей в дверях Целестине, – только нары и лавочки. Люди на воле не знают, какое это счастье – сидеть на стуле!

Бзур-Верещака уже поставил перед ней ликёрный графин из красного баварского стекла и рядом такую же рюмочку. После бережно наполнил рюмку вишнёвой наливкой. Анна Констанция опрокинула рюмку, а потом посмотрела на повара суровым взглядом.

– Надеюсь, пока меня не было, к завтраку всё равно был настоящий кофе? – сурово спросила генеральша. – Никакого цикория?

– Кофе подавалось как и положено, – отрапортовал Бзур-Верещака. – Однако оно подходит к концу.