Целестина

3

На обед подали овсяный суп журек. Густой и наваристый, он совершенно не лез в рот. Целестина проглотила две ложки, потом поднялась и зашагала в библиотеку. Бзур-Верещака что-то буркнул ей вслед, но даже не встал из-за стола.

В библиотеке всё осталось нетронутым. Вещи были такими же старинными и такими же угрожающими. Из полукруглых окон ложился солнечный свет, мокрый от недавнего. Рамы были закрыты, так что в библиотеке царила тяжёлая духота. Но тяжёлые занавеси всё равно шевелились, и казалось, что из них сейчас вынырнет одна из уцелевших рыбок пани Гарабурды.

Ступать было тяжело, юбка так и норовила зацепиться то за холодный и словно умерший кальян, то за что-то совсем непонятное. Целестина не знала, как обращаться с этими штуками. Чего там, даже сама бабушка орудовала скорее по наитию.

Судя по звукам, даже у неё периодически что-то взрывалось. И судя по тому, что на морщинистом лице и руках не было свежих шрамов, ей каждый раз удавалось уцелеть.

Пришлось попотеть, но Целестина всё же нашла что искала. Это была новейшая карта Бреста, изданная Польским Генеральным Штабом в 1938-м. Даже не верилось, что штаб, способный напечатать такую отличную карту, продержался всего несколько недель.

Рядом лежал небольшой медный волчок. Когда Целестина взяла его, он был ещё тёплым от бабушкиных пальцев. А может быть, он был изготовлен так, чтобы никогда не остывать.

Целестина сказала нужные слова и подбросила волчок. Тот упал прямо на голубую жилу Мухавца, пошёл вправо и вверх и так и остановился, вращаясь на никак не подписанной точке между Шпитальной и Ягеллонской, как раз возле Кафедрального собора Святого Симеона. Там проходило охвостье улицы Зыгмунтовской.

Целестина смотрела на него во все глаза. Но волчок и не думал падать. Девушка остановила его сама и снова ощутила, какой он неестественно тёплый.

Она вышла в столовую, пошатываясь. Обед всё ещё продолжался.

– Бабушка в Краснухе, – сообщила Целестина. – Она жива, но она в Краснухе. Я не понимаю, зачем они пригнали машину. Тут два квартала идти.

– Краснуха – надёжная тюрьма, – заметил повар. – Её на моей памяти строили. И ты всё правильно поняла – нарочно поставили возле вокзала и воеводства, чтобы заключённых пешком гонять. Французский проект, все новейшие приёмы тюремного дела, охранник с третьего этажа видит насквозь все камеры. Камер смертников только две, зато есть двадцать восемь карцеров, и они убивают ещё надёжней. Сбежать оттуда – без вариантов. Это тебе не Бригитки, куда депутатов сажают.

– Я понимаю. Но я туда пойду.

Бзур-Верещака опустил глаза в тарелку.

– Не думаю, – произнёс он, – что это поможет тебе с освобождением хозяйки.

– Я хочу знать, что там сейчас происходит. 4

Целестина не стала брать с собой шаль. Она не хотела лишних искушений.

Т-образное здание тюрьмы, облицованное красной плиткой, выглядывало из-за Свято-Симеоновского собора – словно дракон, готовый в любой момент сокрушить зелёные башенки храма.

Целестина обошла собор, прекрасно понимая, что толку не будет. Было заметно, что большевики отнеслись к тюрьме по-хозяйски: добавили на стену колючую проволоку и поставили новые ворота из сплошного железного листа. Возможно, тюрьму скоро прикажут перекрасить, чтобы не порочила красный цвет революции.

Бзур-Верещака сказал, что новая власть так крепко взялась за наведение порядка, что тюрьма сейчас переполнена на четверть. Но сейчас, стоя перед запертыми воротами, глухой стеной и разглядывая мёртвые, забранные решётками окна, что выходят во внутренний двор, она не видела ни души, не слышала ни звука. С тем же успехом тюрьма могла быть пустой.

И Целестина пошла дальше, вниз по Зыгмунтовской, туда, где улица заканчивалась у камышей Мухавца. Она не знала, что теперь делать. Но не могла ни стоять, ни вернуться. И только цокот копыт и тяжёлое дыхание лошади.

– Эгей, товарищ паненка! – произнёс смутно знакомый голос.

Целестина подняла взгляд и увидела того самого молодого извозчика, который в тот злосчастный день вёз её из Адамково и рассказывал про сороку. Парень совершенно не изменился: всё та же куртка, всё тот же картуз и даже всё та же лошадёнка. Но теперь на боку куртки был красный значок комсомольца, а лошадёнка тащила вместо коляски телегу ещё мокрого речного песка.

– И вам здравствуйте, товарищ извозчик, – произнесла Целестина, с трудом двигая побелевшими губами.

– А чего вы тут гуляете? Здесь опасно, тюрьма рядом. Шли бы в городской сад. Или у вас тут свиданье назначено?

– Кухарка заболела, – произнесла девушка, отвернувшись, – лежит здесь, у родственника, чтобы весь господский дом не перезаражать. Ходила вот узнать, как она, проведать. Но с ней всё хорошо, всё хорошо, беспокоиться не надо. На поправку пошла, скоро снова на кухне будет. А пока питаемся чаем и печеньем.

– Ещё капустки купите, – посоветовал извозчик, – на рынке выбирайте самую крепкую, потом приносите домой, режете на кусочки – и с мёдом. Огурцы тоже с мёдом хороши. Их раньше монахи только ели, а теперь – всё социалистическое отечество.

– Мы попробуем.

– Вообще, как пришли большевики, жизнь всё больше налаживается. Я вот, видишь, уже в комсомоле. А отцу наконец-то новое жильё дали. Целый дом на берегу Мухавца, в два этажа и с верандой. Конечно, большой довольно, буржуазный. Но нас в семье – двенадцать человек. После речицкой халупы – одно загляденье. Приходите как-нибудь в гости, товарищ паненка, попьёте нашего чаю и сами всё увидите.

– А вы знаете, – Целестина тщетно пыталась сглотнуть комок в горле, – кто жил… в этом доме… до вас?

– А да кто их знает! Какие-нибудь очередные враги народа.

Целестина тоже не знала. Но это определённо были люди её круга.

Телега остановилась перед воротами, и извозчик махнул сторожу в едва заметной будочке. Тот махнул рукой в ответ и отправился куда-то внутрь – видимо, за разрешением.

– А зачем в тюрьме столько песка? – вдруг спросила Целестина.

– Так на нём расстреливают, – спокойно ответил извозчик. – Сейчас же у нас социалистический гуманизм, не положено человека запугивать. Когда надо кого-нибудь шлёпнуть, его вызывают, вроде как на допрос, вроде как вскрылись новые обстоятельства. Он и идёт, окрылённый. Тут же, в тюрьме, есть и следственные комнаты. И вот выводят его во двор, поворачивают за угол, проводят чуть дальше по знакомому коридорчику, чтобы эха не было, а там уже песком посыпано. И прямиком в висок – бах! Потом убирают тело, но и песок вместе с кровью. Снаружи даже хлопка не услышишь, хоть у ворот крутись. Так проще, чем каждый раз двор или стены начисто мыть… Товарищ паненка, куда же вы? Я вам ещё столько интересного не рассказал!

Но Целестина уже ушла.