Целестина

Часть II. Под свастикой

23 июня 1941 года – 26 августа 1941 года 11. Дом и Крепость 1

Город, где жила Целестина Крашевская, по-прежнему называли Брест-над-Бугом. Скорее по инерции – потому что советская власть постановила называть его просто: Брест.

Но Брест-над-Бугом – название не очень точное. С тех пор, как ещё при Николае I город перенесли на новое место, а на освободившемся месте выстроили красную громадину крепости, добраться до реки Буг стало не так-то просто – ведь она текла теперь по границе, мимо Тереспольских ворот.

А город стоял на его притоке, мелководном Мухавце, который воробью по колено. На месте слияния Мухавца и Буга ещё при поляках обустроили симпатичную пристань белыми ступеньками до воды. Это в наше время там только железные перила и торчат арматурные прутья.

Пристань называли Сапёрной. Тут проводила время молодёжь из семей гарнизонных офицеров – сначала польских, теперь советских. Среди них попадались очень милые девушки, но штатские парни не решались сюда соваться. Молодые, амбициозные курсанты могли и окунуть незадачливого чужака.

Рядом – небольшой пляж, до войны здесь даже загорали. Но теперь от него остался просто треугольник голого песка, почему-то с зелёным отливом. Когда смотришь на этот зелёный песок, то начинает казаться, что в жизни не будет ничего хорошего.

Целестина бывала тут только пару раз – чтобы удостовериться, что и тут кипит жизнь. Она не любила шумных компаний, и её в таких компаниях тоже не любили. Худая, подтянутая, всегда в длинном чёрном платье с накрахмаленным белым бантом на груди и настороженным взглядом всегда чуть влажных карих глаз, что замечали любую мелочь, – она была хоть и красивая, но слишком чужая и в стороне. И пару раз слышала, как в гимназии её называли «монашенкой».

Её любимым местом в крепости, пока туда пускали, было совсем другое, совсем тихое. К нему надо было идти дальше, по тропе вдоль крепостной стены, где трава хватает за ноги, а слева тяжело дышит сонный Мухавец.

Наконец, она выходила к приземистой чёрной арке Бригитских ворот. Над ними – белый шпиль Тереспольской башни. Через реку перекинут Бригитский мост с железными шлюзами. На нём стоит охрана и внимательно смотрит, чтобы никто не лез на тот берег, – хотя всего лишь на пятьдесят шагов ниже можно смело лезть через Мухавец, и никто тебе слова не скажет.

А на том берегу, за Бригитским мостом, – длинные конюшни с так и не заделанными дырами в крышах от ещё первого немецкого обстрела. Над крышами конюшен поднимаются окружённые щегольским заборчиком белые корпуса бывшего монастыря сестёр Бригиток. Но там давно уже не найти ни одной монахини. Когда наступило новейшее время, в его толстых древних стенах расположились Бригитки – самая знаменитая тюрьма Второй Польской Республики.

Бригитки считались особой тюрьмой – там держали мятежных депутатов, диких полесских коммунистов, которые только что вылупились из болота, и прочих врагов Второй Республики.

Среди прочих там же, насколько Цеся помнила из газет, содержали украинского агронома со смешной фамилией, который организовал убийство министра Перацкого. Министр значил для Бреста-над-Бугом немало: в его честь внезапно переименовали главную торговую улицу. Впрочем, эту улицу всё равно все называли Дабровской, по инерции.

Советская власть не стала трогать и эту часть польского наследия. И Бригитки, и Краснуха продолжали быть тюрьмами. И далеко не пустовали, несмотря на то, что коммунистов вместе с крестьянскими социалистами выпустили оттуда в первый же день.

И всё равно то, что бабушку держали не в Бригитках, а в Краснухе, было почти оскорблением. Неужели новая власть настолько её не боится? 2

Пришли летние каникулы, полные удушливого безделья. Бабушка по-прежнему не возвращалась. Целестина целыми днями сидела в духоте своей комнаты. Комната казалась тесной, как камера, и она не могла даже встать и открыть окно.

Она утешала себя по-разному. Иногда она просто думала, что сегодня у неё нет сил. Иногда – что надо готовиться к заключению. Ведь не сразу её расстреляют! Хотя едва ли камера будет одиночной. И едва ли там будут хотя бы окна… Те, что она смогла разглядеть, были закрыты железными листами.

Из оцепенения её, как обычно, вывел тот, кого никто не ждал.

Как-то в июне, в два часа дня, когда даже мухи жужжат лениво, кто-то постучал в заднюю дверь. Горничная приходила только убираться, и Бзур-Верещака был там за хозяина. Он и подошёл с дубиной, чтобы сказать, что никого нет дома.

Но прогнать паршивца потомок шляхты не смог. Потому что паршивцем оказался братец Андрусь.

– Цеся, спускайся! – закричал Бзур-Верещака по-польски. – И объясни своему дурню-родственнику, что ему теперь делать!

И только потом открыл дверь. Нечего соседям знать лучшее.

Андрусь почти не изменился – только чуть похудел, стал горбиться и теперь был одет на рабочий манер – в коричневую куртку и кепку из такой же ткани. Решительно вошёл в столовую, сорвал кепку и швырнул её на стол. Потом взъерошил волосы и выдохнул.

Цеся спустилась – как всегда, в длинном чёрном платье, с бледными руками, почти без косметики, только чуть подведены ресницы и брови. Она и правда была похожа на монашку.

– А где бабушка? – спросил Андрусь.

– В Краснухе, – ответила гимназистка. – Ты знаешь, где это? Её арестовали.

– Вот как… – братец в изнеможении опустился на стул. Потом схватил ложечку и начал постукивать по столу.

– Тебе интересно, почему её арестовали?

– Не важно! Без тебя знаю, что коммунисты ничего не делают просто так.

– Зачем ты пришёл?

– Знаешь, сколько в городе восточников? – вдруг спросил Андрусь, поднимая взгляд. И только сейчас Целестина разглядела, какие красные, налитые кровью у него глаза.

«Восточниками» называли новых людей, которые приехали в город вместе с советской властью. Их быстро перестали называть «русскими» – хотя среди них хватало и украинцев, и белорусов из Витебска, Могилёва, Минска и других мест на советской стороне.

По большей части это были солдаты и офицеры с семьями. Но и партийные кадры, и чиновники на ключевые позиции. Например, весь Госбанк укомплектовали советскими служащими: нельзя же доверять деньги кому попало. В главной городской газете даже написали, что прежних кассиров поймали с поличным на порче купюр.

– Я думаю, восточников немало, – сказала Целестина.

– Их уже десять тысяч! А в городе всего пятьдесят тысяч жителей.

– Но многие из этих пятидесяти были солдатами и офицерами, служившими в крепости, – напомнила Целестина. – А ещё жандармерия, пограничники, железнодорожники, вся верхушка управленцев. Даже на улице Пулавского сейчас только канцеляристы живут. Если ты думаешь, что коммунисты расстреляли пятую часть жителей Бреста, – ты ошибаешься. Многих, я думаю, расстреляли. Но большая часть сбежала, когда немцы пришли.

– Немцы пришли и ушли, а коммунисты здесь теперь навсегда!

– Если и правда навсегда, – заметила Целестина, – то нам остаётся только молиться. Пока разрешают. И всё-таки – зачем ты пришёл?

– Потому что идти больше некуда! Я везде был и вот понял – нигде не спрячешься. Ты не представляешь, как сильно народ стал за этих коммунистов. И в Граевке, и на Вульке, и в Адамково – никакого уважения к шляхетным правам на землю. И даже в Лупашах поверили в лучшую жизнь, особенно женщины.

– Я думаю, что достоин назваться героем тот, кто сможет хоть что-то сделать с лупашинскими, – заметила Целестина.

– …Они тебя не слушают даже. Говоришь им: «Так они же твоего соседа взяли». А в ответ: «И правильно! Давно пора! Услышали народные пожелания!» Чтоб эту их, демократию! Я, конечно, понимаю, у нас была республика польская, даже Вторая. Но вот посиди с моё в подполье, и поймёшь: народ – зверь. Народу можно давать голос, только если этот голос вообще ничего не решает.

– А с чего им тебя слушать?

– С того, что у меня хоть какое-то образование есть! И я понимаю, как оно быть может. А эти агитаторы – они ещё вчера коровам хвост крутили. Им расскажешь про летающий трактор – поверят! И народ у нас такой, верит всякому агитатору.

– Агитатор им обещает землю и счастье. А что им обещаешь ты?

Андрусь осушил кружечку кофе, заботливо поднесённую Бзур-Верещакой, и махнул рукой, словно отгоняя дурной сон.

– Короче, ничего я больше им не обещаю, – произнёс он. – Мне просто надо спрятаться.

– Тебя разыскивают?

– Нет.

– Тогда зачем прятаться?

– Чтобы не арестовали. Чтобы не бросили в Краснуху, в Бригитки или где там ещё у них тюрьмы.

– Но если тебя не разыскивают – зачем прятаться?

– А бабушку Анну Констанцию разыскивали? Вроде бы нет. И что, помешало это аресту?

– Мы не трогали твою комнату, – сказала Целестина, – можешь спрятаться там. Может быть, у тебя это даже получится. Потому что бабушка не пряталась и не сопротивлялась.

Андрусь кивнул и задумался о чём-то своём.

– В военном клубе фильм – «Богдан Хмельницкий», – заметил он. – Как обычно у русских, поляки – враги.

– Там ещё немцы враги, – заметила Целестина. – Я успела посмотреть, пока бабушку не забрали.

– А, ну да. Ко всему готовы.

Пока он поднимался по лестнице, Целестина смотрела на его коричневую спину и невольно вспомнила, как месяц назад хотела примкнуть к Сопротивлению и не знала, как его найти.

И вот Сопротивление пришло само – униженное и ненужное.