Целестина

3

Целестина чувствовала, как заболела от неподвижности спина, как устали глаза, как хочется просто сесть хотя бы на пол и подумать. Но она не могла. Хотелось узнать, что будет Андрусь делать дальше.

Однако Андрусь пока не делал ничего. Просто стоял посреди комнаты, рядом с пустой смятой кроватью. Подошёл к окну, посмотрел наружу, словно ожидал оттуда каких-то инструкций.

За окном – ни движения, ни ветерка. Казалось, там не живой пейзаж, а огромная фотография.

Рама была тяжёлая и плотно закрытая ещё с зимы. Он, конечно, мог попытаться её открыть. Но его услышат из коридора и всё равно поджидают внизу. Уверены, что сбежать невозможно.

Если бы была возможность сбежать – они бы его здесь не оставили.

И теперь он был зверем, запертым в клетку, – пусть даже одна из стен в этой клетке была стеклянной. Так даже проще, ведь пленник всегда будет виден как на ладони.

Но зачем они так поступили? Ведь охраняющих точно хватит, чтобы схватить его и утащить в Краснуху, вдоль забора гетто. А редкие прохожие будут отводить взгляд и утешать себя мыслью, что взяли его за дело и он наверняка коммунист.

Так зачем же немцы оставили его в этой комнате?

Может быть, они хотят посмотреть – что он будет делать? Если и так, то их план не сработал. Было совершенно ясно – Андрусь понятия не имеет, что ему теперь делать.

Он так и сидел на кровати, обхватив голову, похожий на молодого поэта, который только что отпечатал свою первую книжку, раздал все авторские экземпляры знакомым и сокурсницам, а теперь вернулся домой и вдруг осознал, что понятия не имеет, о чём будет его следующее стихотворение.

Наконец он вздрогнул и поднялся – словно укушенный удачной мыслью. Поднялся и подошёл, покачиваясь, к той самой стене, откуда смотрела Целестина.

Неужели он надеялся купить себе свободу, опознав драгоценную картину?

Целестина не могла знать, что он видит, но отлично понимала, что ничего у Андруся не получится.

Теперь Андрусь стоял с ней лицом к лицу. Он и сам был похож на портрет – причём это был портрет безумца. Глаза вытаращены, рот перекошен, тело почти трясёт.

Вдруг какая-то искра проскочила в его глазах.

– Ты улыбаешься! – произнёс он. – Улыбаешься! Не только следишь за мной, но и улыбаешься.

Целестина снова отпрянула. Но глаза Андруся даже не шевельнулись. Это принесло небольшое облегчение. Получается, он её не видел. Или видел, но не по-настоящему…

Хотя подождите, это было очевидно с самого начала. Если бы там висело такое же зеркало – он бы сразу узнал девушку. И офицер говорил именно про картину. Вот бы взглянуть на неё, хоть одним глазком… Сойкин, хитрец, успел её увидеть – прежде чем умереть.

Она не успела додумать мысль до конца – поток прервал вопль Андруся:

– ЧЕГО ТЫ УЛЫБАЕШЬСЯ? СМЕЁШЬСЯ НАДО МНОЙ, СМЕЁШЬСЯ? КОНЯ ИЗ МЕНЯ ДЕЛАЕШЬ, НА ВЕТЕР СТАВИШЬ? ВОТ ТЕБЕ, ВОТ!

Он схватился за рамку и рванул на себя. Зеркало задребезжало, пошло трещинами – Целестина едва успела закрыться ладонями, когда лопнувшая поверхность брызнула шквалом осколков.

И в шкафу воцарились тишина и полумрак. 4

Целестина отряхнулась и вышла из шкафа. Посмотрела на чёрные осколки, на пустую рамку, что осталась от зеркала. Потом осторожно закрыла створки – только один осколочек хрустнул.

Теперь шкаф выглядел таким же, как раньше. И не отличишь… А вокруг – знакомая библиотека старой генеральши.

– Ну давай, Цеся, рассказывай, что ты там увидела, – сказала Анна Констанция. Она уже успела вернуться в своё любимое, нагретое кресло и постукивала по губам мундштуком кальяна.

– Сойкин умер, Андруся забрали, – произнесла девушка, с трудом шевеля побледневшими губами. – Но Сойкина мне жалко, а Андруся – нет… Что мне теперь делать?

– Я думаю, – ответила старая генеральша, – тебе полезней всего будет подняться в свою комнату и хорошенько поплакать. А если не получится – то хотя бы поспать. Я в твоём возрасте часто так делала. К тому же, сегодня вечером наметилась большая схватка. И никакие слёзы тебе в ней не помогут.

Целестина направилась к лестнице. Это могло прозвучать странно, но на душе у девушки было светло. 16. Огненная купель после птиц 1

Удивительно, но, когда Целестина вынырнула из тяжёлого, липкого, солёного от слёз сна, за окнами было ещё светло. Она выглянула в окно и успела разглядеть, как юркнули за стену соседского сада две головы в чёрных фуражках.

Обложили. Как Андруся в здании Русской гимназии.

Парадную сторону можно было не проверять. Там тоже, конечно, охраняют. Только наяву, под видом жандармов. Чтобы не смущать соседей Крашевских по улице Пулавского.

Андрусю повезло, он успел проскользнуть или, напротив, сходу согласился сотрудничать.

Интересно, как он отыскал, куда отнесли Сойкина? Или просто догадался?

Ладно, это всё равно уже ни на что не влияет.

Хотя горничную и Бзур-Верещаку, должно быть, пропустят. Немцы ещё не забыли про нравы, что царили до Великой Войны. Они знают, что в таких домах слуги решают мало. Слуг достаточно хорошенько обыскивать и смотреть, куда идут и с кем говорят.

А вот хозяевам выход запрещён, на что бы они ни соглашались. Даже в костёл не пройти, потому что Бог не терпит предателей.

Целестина почувствовала, что ей по-прежнему страшно умирать. Конечно, все мы смертны, бабушка совершенно права. И сейчас, во время войны, они каждый день погибают тысячами. Причём многие из них умирают не сразу…

Конечно, она бы предпочла умереть сразу. Потому что это лучше, чем умирать не сразу, как Сойкин. И намного лучше, чем быть в плену, как те, кого взяли прямо в нижнем белье.

Надо спускаться. Внизу всё прояснится – хотя вроде бы и сейчас яснее ясного.

Целестина поплескалась в тазике, надела самое строгое платье, завязала, как всегда, волосы на затылке и чуть подвела брови. Посмотрела на себя в самое обычное, чуть пыльное зеркало и решила, что, даже если внизу её поджидает смерть, она встретит Жнеца в самом лучшем виде. Такой строгой и стильной, какой она выглядела сейчас, не страшно явиться и на вручение аттестата, и на выпускной бал, и даже на похороны.

Внизу, в полутёмной столовой, все домашние уже собрались вокруг стола. Кроме, разумеется, Андруся. А вот ни горничная, ни Бзур-Верещака не бросили своих хозяек.

Стол был пуст, если не считать той самой фарфоровой безделушки – кареты графини фон Козель. И сразу вспомнился тот давний, ещё при коммунистах, ночной разговор – когда бабушка сказала, что не собирается никуда убегать. Потому что она намерена умереть, как израненный лев, а не как перепуганный заяц. Чего и всем прочим желает…

В столовой было удивительно чисто. Никаких следов утреннего разгрома. Даже разбитый шкаф привели в какой-никакой порядок.

Целестина подошла к столу и вопрошающе посмотрела на бабушку.

– Мы кого-то ждём? – спросила девушка.

– Нет, я просто хочу, чтобы все были в сборе. Это нас ждут – с той стороны. Потому что знакомый тебе хорватский гауптман, как ты, я уверена, догадалась, – из той породы существ, которая входит только по приглашению… Войдите! – рявкнула бабушка на весь первый этаж.