Целестина

6. Сложно быть добрым, когда в руке – меч 1

Ребята из младшего класса играли во дворике за гимназией. Игра была незнакомая: они где-то раздобыли диск из белого картона и кидали его друг другу по правилам, которые знали только они.

Целестина не знала правил этой игры. Она не могла понять даже, где какая команда. Но почему-то ей нравилось наблюдать за ними. Стоя у окна коридора, он чувствовала себя высоким гостем, который пришёл на игру, потому что положено.

Сами дети её не интересовали – они были слишком маленькими, и их проблемы тоже были ещё детскими. А вот игра завораживала. Когда-нибудь она попадётся на глаза американцу. И американец найдёт способ построить на ней многомиллионный бизнес. А пока в неё просто играют.

Деревянные подошвы мальчишек так и щёлкали по шестиугольным плиткам. В городе было много этой плитки, отлитой из чёрной базальтовой породы. Такой плиткой мостили даже парадную улицу Люблинской Унии. В городе эти шестиугольники звали «пинская костка», но в доме генеральши Крашевской подобное название было запрещено. Полагалось называть плитку как положено, трилинкой – в честь изобретателя, инженера Трилинского.

Картонный диск скользил над трилинкой, словно летательный аппарат из далёкого будущего.

Уроки закончились, по бульвару Мицкевича потянулась хмурая толпа в школьной форме. Но игра продолжалась, и Целестина продолжала смотреть. 2

Что-то изменилось в ритме игры. Возникла какая-то угроза. Её пока никто не заметил, но…

Они были одного возраста с теми, кто кидал диск, и вполне могли бы здесь учиться. Но их потрёпанная, поношенная одежда и свирепые, грязные лица определённо не годились для гимназии.

По ребятам, что подошли, было сразу видно, что живут они рядом, в Лупашах. В гимназию им вход закрыт, чтобы чего-нибудь не стащили, – хотя ходили слухи, что при коммунистах наступит такое равенство, что возьмутся даже за Лупаши.

А пока их учила улица. И топкие заулки Лупашей воспитали в них отборную шпану. А может быть, и наоборот – только такие, как они, и могли построить и заселить Лупаши. На мощёных и правильных центральных улицах дежурят жандармы, там в обносках не погуляешь.

Да, Лупаши были местом почти проклятым. Эти кособокие домики начинались в одном квартале от гимназии, но казались пришельцами из другого мира. Подобно Киевке, Граевке и Шпановичам, это была ещё одна деревня, которую медленно пожирал Брест-над-Бугом, – но было сложно понять, кто были крестьяне, которым пришла бы в голову фантазия поселиться в таком бестолковом месте.

Если и была здесь деревня, то только в три дома. Потому что слишком много на этой полосе вдоль железной дороги, от гимназии до католического кладбища, было каких-то непонятных холмов, впадин, остатков невысохших болот, одичавших зарослей когда-то фруктовых садов, деревянных сараев непонятного назначения. Железная дорога добавила чёрные столбы телеграфной линии и кирпичные пакгаузы. Но место было определённо проклятое. Столбы стояли вкривь и вкось, а многие из пакгаузов к тому времени уже лишились дверей и всего, что было внутри.

Где-то в этом беспорядке можно было набрести на один-другой перекошенный деревянный дом, подпёртый жердями, чтобы не развалился. В таких вот домах и вырастали лупашинские. Улиц здесь нет, потому что такому месту ни к чему улицы. Здешние жители если и работают, то только совсем рядом на ликёроводочном, чтобы далеко не ходить.

Есть что сказать и об их культуре. В отличие от учителя Миклашевича, лупашинская молодёжь была открыта всем языкам и обычаям – русским, польским, иудейским, даже украинским. Но брала из них только ругательства и болевые приёмы.

«Сейчас будет драка», – подумала Целестина. Но ошиблась.

Белый диск прочертил сложную ломаную линию и вдруг оказался как раз возле выхода из переулка. Низкорослый вихрастый блондин пустил его на другую сторону – пока диск планировал, один из лупашинских, долговязый и в кепке с дыркой, шагнул вперёд и перехватил диск. Посмотрел на него и не обнаружил ничего интересного.

А потом одним махом зашвырнул диск куда-то за глухую кирпичную стену ликёроводочного завода. Белый край мигнул – и пропал.

Гимназисты только и смогли, что проводить его взглядами.

– Всё, пацаны, – произнёс лупашинский. – Конец игры!

…Сложно быть добрым, когда в руке меч. Или хотя бы чужое имущество. 3

Повисло молчание.

Лупашинские только переглянулись. Похоже, такая наглость стала сюрпризом для них самих. Но отступить они уже не могли.

Две группки стояли друг против друга. Но всё равно не решались на драку. Одни были в форме гимназистов, вспотевшие и на своём дворе. Другие были одеты как попало, у них за спиной чужие, слишком чистые улицы. Но отступить они уже не могли.

И Целестина поняла, что сейчас – её выход.

Тяжелая рама нырнула вверх. На Целестину дохнуло сырым холодом. Она поднялась и решительно шагнула на подоконник, набрасывая на плечи ту самую шаль.

– Эй! – крикнула она, так что и те, и другие подняли головы.

Теперь надо было заставить их забыть о том, что их разделило. Не навсегда. Просто на нужное время. Она оттолкнулась от подоконника и легко перелетела на стену ликёроводочного. Потом начала карабкаться вверх, опираясь на шаль, как на страховочный батут. Она уже достаточно овладела шалью, чтобы делать такие трюки. Да, с такой шалью можно не только летать, но и с удовольствием забираться куда угодно. Пожалуй, она могла бы работать в цирке или каскадёром в кино. А может быть, даже бороться с преступностью. Хотя нет – бороться с преступностью слишком опасно.

Диск застрял между цехом и приземистым складом с окнами, закрытыми фанерой. В цеху горели лампы и кипела работа. Ликёры и водку производили при любой власти. А диск был всё такой же белый, словно ничего и не случилось.

Его уже доставал другой человек. Целестина сразу его узнала. Причём дважды.

Во-первых, это был тот самый любитель прогуляться по крышам, которого она видела через круглые окна на втором этаже бабушкиного особняка.

Во-вторых, это был Сойкин из параллельного класса, зеленоглазый и со странными, светлыми до желтизны рыжими волосами.

При виде Целестины Сойкин смутился. А потом вдруг швырнул в неё диск, словно это было какое-то оружие. Целестина легко поймала картонку. А Сойкин уже убегал, прыгая по крышам, – точь-в-точь так же, как в тот раз.

Сначала Целестина хотела лететь в погоню. Но погода была нелётная. Мохнатые, цвета грязной ваты тучи стояли низко, в любую минуту готовые брызнуть мелким холодным дождём. Могут быть и молнии. К тому же рядом – железнодорожный разъезд и северные казармы.

А Сойкина она и так увидит – завтра, в гимназии. Он может сколько угодно бегать от неё по ночам, но днём, в гимназии, никуда от неё не денется!

Целестина опять вспорхнула на стену. И гимназисты, и лупашинские были на своих местах и смотрели на неё во все глаза. Целестина продемонстрировала всем диск – так фокусник демонстрирует свои инструменты. А потом мягко запустила его вниз, к гимназистам.

Лупашинские смотрели, не трогаясь с места. Вот один гимназист поймал диск. Поколебался – и послал его соседу. Игра началась снова. Как будто и не было ничего.

Лупашинские какое-то время наблюдали, украдкой косясь на Целестину. Но она не собиралась на них нападать. Совсем напротив – уютно устроилась, свесив ноги с заводской стены.

Наконец до шпаны дошло, что ловить тут нечего. Развернулись и молча, с видом случайных зевак, двинулись вверх по улице, в сторону родных мест.

Целестина подумала, что было бы полезно оторвать им головы, в целях профилактики. А потом сообразила, что пользы от этого не будет. Оторванная голова не поумнеет и даже едва ли кого-то чему-то научит.

Если пророчество бабушки сбудется – то война скоро вернётся в город. И тогда в каждом доме будет по оторванной голове. Люди так устроены, что быстро привыкают к чудесам и расправам…

А тем временем Цесе надоело сидеть на этом импровизированным насесте. Стена была узкая и неудобная. Тот, кто её строил, явно не подумал, что на стене будут сидеть волшебные гимназистки.

Она спланировала ближе к улице, чтобы увлечённые игрой ребята не заметили, куда она делась, и чуть не наткнулась на последнего из толпы лупашинских. Этот стоял чуть поодаль, в длинном пальто и прятал лицо за воротник. Но Целестина всё равно его узнала – ведь сверху всё видно.

Это был пропавший Андрусь.