Уроки, Которые не Выучивают Никогда

Глава 4

Когда мы вошли в Лес Десяти, я перестала следить за временем, но Тамура считал дни, несмотря на свою затуманенную память. Однажды я спросила его, сколько именно дней он провел в Яме, и он тут же ответил: семь тысяч сто одиннадцать. Полжизни под землей; неудивительно, что он помнит так мало. В течение двух месяцев мы шли через лес, каждый день разбивая новый лагерь, и Тамура охотился и собирал, чтобы нас прокормить. За эти месяцы я съела много, но, к счастью, ни единого кусочка грибов, и плоть, сожженная хрономантией, быстро вернулась ко мне. Но не годы, которые я потеряла.

Каждое утро я просыпалась, съедала немного холодного мяса или ягод, которые Тамура добыл накануне вечером, и приступала к тренировкам с Хардтом. Поначалу было тяжело, и я хотела бы сказать, что потом стало легче, но это было бы ложью. Как бы я ни совершенствовалась, я всегда была на расстоянии жизни от большого терреланца. Поначалу бо́льшая часть тренировок была направлена на то, чтобы сделать меня сильнее. Хардт утверждал, что нет смысла учить меня наносить удары, если я не смогу заставить свою цель их почувствовать. Помню, я разозлилась на это, но после Ямы я была кожа да кости, и даже до этого я никогда не отличалась силой рук. Я всегда была хрупкой девушкой и полагалась на магию, ум и хитрость. Как бы то ни было, хорошо нанесенный удар может причинить боль, независимо от того, насколько мал тот, кто его наносит.

Каждый день я чувствовала себя измотанной к тому времени, когда мы сворачивали лагерь и начинали идти. Я говорю идти, но, на самом деле, я едва волочила ноги. Хардт оставался рядом со мной. Он всегда был рядом на случай, если я буду в нем нуждаться, хотя он никогда не предлагал мне помощь, о которой я не просила. Каждый день, пока мы были в лесу, я несла все, что у нас было, чтобы набраться сил и выносливости. Надо признать, что у нас было не так уж много вещей, да и они и ничего не стоили — по крайней мере, за исключением Источников, — но я все равно их несла. Тамура был везде: он шел впереди и носился вокруг. Он не мог рассказать нам, откуда знает о лесах, поиске следов и охоте, но навыки у него были, даже если не было воспоминаний. Каждый день он находил какие-нибудь фрукты, ягоды или какого-нибудь зверька, которого умело готовил. О дарах леса можно многое сказать; три человека могут питаться ими бесконечно долго, если знают, как.

Вечера я отдавала Тамуре, и они были еще более неприятными, чем утренние. При свете костра он обучал меня основам того загадочного боевого искусства, которое практиковал. Основы, по бо́льшей части, включали в себя умение дышать. Я была совершенно уверена, что владела искусством дыхания, поскольку занималась этим всю свою жизнь и, по сути, ранее обучалась ему в академии у наставницы Белл. Тамура не был впечатлен преподавателями академии. Я не могу винить старика. Я многому научилась после окончания академии, и многое из того, что я узнала, показывает, что их уроки ложь, полуправда или невежественная болтовня дураков. Тем не менее, в то время я была уверена в себе. Я потратила на жалобы почти столько же времени, сколько на изучение нового метода дыхания.

Первую неделю я только и делала, что сидела и дышала. Это было чертовски неприятно. Я намеревалась изучить таинственное искусство старика, а вместо этого сидела неподвижно и ничего не делала. Возможно, я неестественно постарела на десять лет, но во мне все еще были юношеская глупость и нетерпеливость. Не помогало и то, что принудительная медитация давала мне много времени для размышлений, чего я активно пыталась избежать. Не раз мое дыхание превращалось во всхлипывания, когда ко мне подкрадывалось горе. Оно так и делает, подстерегает момент затишья, и, прежде чем ты осознаешь, что происходит, ты чувствуешь свою ужасную потерю. Сожаление о том, что у тебя отняли, что отняли у всего мира. На второй неделе Тамура заставил меня поддерживать дыхание в различных положениях, ни одно из которых, казалось, не помогло бы мне обезоружить противника или сломать ему конечности. Что я могу сказать? Это был медленный процесс.

Снег вскоре растаял, и лес из белоснежного превратился во влажно-зеленый и коричневый. Это было прекрасно, и во время дыхательных упражнений я часто ловила себя на том, что уношусь мыслями далеко и вспоминаю Кешин, лесную деревню, где я родилась. Там нас почти не касался снег, несмотря на то что зимой бывало холодно. Странно, но сколько бы мест я ни называла своим домом, и как бы долго я ни называла их так, именно в лесах я чувствую себя наиболее непринужденно. Иногда я спрашиваю себя, не была бы моя жизнь счастливее, если бы я прекратила свою месть и поселилась среди деревьев. Возможно, я бы занялась плетением корзин, как моя мать до меня. Но я также не могла отказаться от мести, как Тамура не мог отказаться от своего безумия. Это было заложено во мне, запечатлено в моей душе. Тогда мной больше ничего не двигало, только желание видеть своих врагов такими же сломленными, какой я чувствовала себя. Такими же сломленными, какой они оставили меня. Горе и жалость к себе часто идут рука об руку. Это еще одна причина, по которой я бегу от своего горя; жалость мне не подходит.

По ночам Сссеракис наводнял мой разум кошмарами. Иногда это были видения существ из Другого Мира, иногда это были воспоминания о том, что я делала и видела. Иногда это были видения дома, охваченного пламенем, и друзей, страдающих от боли. Я потеряла счет тому, сколько раз я наблюдала, как горит Кешин. Каждую ночь я просыпалась в поту, несмотря на холод, и каждую ночь я видела призрака в темноте, за пределами досягаемости света костра. Чаще всего это был Изен, но иногда это были и другие, те, кто был в Яме, чьи имена я даже не могла вспомнить. Сссеракис приходил ко мне только с лицами мертвецов. Я думала, что ужас просто пытается напугать меня; он питался страхом, и внизу, в Яме, он разжирел, но в Лесу Десяти бояться было нечего. Мне казалось, что он умирает от голода и может выжить только вселяя страх в своего хозяина. Однако было нечто большее. Большее, которое я еще не знала.

Однажды Сссеракис взял меня с собой на вершину горы. В Оваэрисе воздух становится более разреженным по мере подъема, но в Другом Мире разницы нет, независимо от высоты. Мы стояли на той горе — Сссеракис казался бесформенной тенью — и наблюдали за колонной монстров. Я считала себя знатоком обитателей этого мира, не раз прочитала Энциклопедию Отерия от корки до корки и даже добавила кое-что из своих собственных заметок, но там я увидела существа, которым не могла дать названия. Гигантские существа с передними ногами большими, чем задние, они светились изнутри красным, как будто внутри них горел какой-то огонь, и только их пурпурная плоть не давала ему вырваться наружу и поджечь мир. На спинах они несли тварей поменьше, существ с полудюжиной конечностей, каждая из которых заканчивалась острым лезвием. Там существовал симбиоз: более крупные существа медленно тащились, постоянно двигаясь вперед, в то время как более мелкие прыгали вниз, чтобы охотиться на добычу там, где они ее находили, и приносили еду более крупным после того, как разрывали ее на куски.

Но Сссеракис хотел, чтобы я увидела не землю. Вместо этого ужас велел мне взглянуть на невыразительное небо, и там я увидела действительно нечто удивительное: змею, такую длинную, что я не могла себе представить ее истинных размеров. Она извивалась по небу, ее тело переливалось зелеными и синими оттенками даже в сером свете Другого Мира, а по всему телу тянулись тысячи шипов. У нее не было крыльев, и я не могла понять, как она летает, но она двигалась так, что я была загипнотизирована ее волнообразными движениями. Сссеракис сказал мне, что ее звали Хайренаак, Безземельная, и ни разу за всю вечность, которую он прожил, она не коснулась земли. Я наблюдала, как змея нырнула в сторону колонны, схватила одного из гигантов и раздавила его челюстями, в сравнении с которыми тот казался крошечным. Расплавленное пламя хлынуло из зубов змеи, языки огня устремились к земле, пока та поднималась все выше в небо. Шестиногие существа, сидевшие верхом на гиганте, сбежали с его туши прежде, чем змея ее проглотила; они бросились на тело Хайренаак, растянулись по всей длине и замерли. Именно тогда я поняла: то, что я приняла за шипы, на самом деле было тысячами этих маленьких лезвиеногих монстров, теснившихся на спине этого невероятного существа, делавшего их карликами.

Хайренаак пролетела мимо нас, и я увидела, что у нее по бокам головы расположены дюжины глаз, каждый из которых представлял извивающуюся безумную массу. И все же она наблюдала за нами. Я не уверена, как я это поняла, но она наблюдала за нами, когда пролетала мимо, и это было распознавание. Один король распознал другого. Король — не самое подходящее слово, но с тех пор я обнаружила, что Другим Миром, как и нашим, правят отдельные личности. Монстры, подобные Хайренаак, ужасы, подобные Сссеракису, и другие. Я также обнаружила, что они бесконечно воюют между собой, но едины в своей ненависти как к Ранд, так и к Джиннам. Достойная причина для объединения.

Шли недели, и Хардт начал менять мои тренировки. Он по-прежнему присматривал за мной, пока я выполняла упражнения для укрепления своего тела, но после этого он учил меня двигаться. Он настаивал, что бо́льшая часть искусства кулачного боя основана на том, чтобы легко держаться на ногах, быстро наступать и удерживать противника перед собой. Мы принимали стойку с поднятыми руками перед собой, а он уклонялся влево и вправо, обходя меня. Моей задачей было не отставать от него. Возможно, тебе это покажется не таким уж трудным, учитывая, что Хардт ростом с небольшое деревце, но он всегда был быстрым. Не раз я оказывалась со скрещенными ногами на лесной подстилке, полной иголок. Поверь мне, когда я говорю тебе, что задница, утыканная иголками, причиняет боль.

Тамура время от времени смеялся над нами. Это злило Хардта. Казалось, что обучение Тамуры полностью расходится с обучением Хардта. Там, где Хардт учил силе, Тамура учил использовать рычаги. Там, где Хардт учил движению, Тамура учил неподвижности. У меня голова шла кругом от противоречивых методов обучения. Честно говоря, я поступила глупо, пытаясь изучать два разных стиля боя одновременно. Я всегда была плохим учеником и не преуспела ни в одном из них, хотя Хардт настаивал, что, учитывая все обстоятельства, я неплохо продвинулась. Тамура только смеялся и говорил, что даже горы когда-то были скалами.

Когда холод отступил, сменившись новым солнечным теплом, я почувствовала себя сильнее, чем когда-либо. Я прибавила в весе, и в основном это были мышцы; старых лохмотьев, которые мы все еще носили, едва хватало, чтобы прикрывать меня. Тамура сшил нам всем плащи из шкур животных, но было ясно, что мне понадобится новая одежда, и очень скоро. Я регулярно мылась, находя в лесу ручьи и лужи, и Хардт сказал мне, что я выгляжу довольно привлекательно, несмотря на всю эту грязь. Я не слишком рада признаться, что этот комплимент меня утешил. Я никогда не была тщеславной женщиной, но после того, как я за считанные минуты постарела на десять лет и мое лицо покрылось ужасными шрамами, было приятно осознавать, что я сохранила хотя бы часть своей внешности. Мои волосы были в беспорядке — грива спутанных волосинок разной длины. Напоминание о Джозефе, который коротко подстриг мои волосы, пытаясь скрыть мой пол в Яме.

Времена были трудные. Погода стояла холодная, и у нас не хватало провизии. И все же я обнаружила, что много улыбалась и смеялась, пока мы были в этом лесу. Возможно, это было облегчение оттого, что я смогла увидеть небо после стольких лет под землей. Возможно, это было из-за добродушия Хардта и остроумия Тамуры. Возможно, это было из-за того, что мы не знали, что нас ждет. Я считаю, что наше пребывание там было счастливым, и думаю, что, возможно, это был самый долгий период в моей жизни, когда я не совершала ошибок. К сожалению, наше пребывание в Лесу Десяти продлилось недолго. Когда мы приблизились к его восточной границе, нас обнаружили.