Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть)

Глава 35 Карпов делает первый ход

В кабинете стояла тишина. Напряжённая, плотная, сдавливающая виски, словно невидимая рука медленно сжимала череп, не спеша, наслаждаясь моментом, растягивая ожидание до предела.

— Войдите.

Дверь скользнула в сторону бесшумно, как будто даже она боялась нарушить хрупкое равновесие этого мгновения. В проёме появился медбрат — худощавый, с бледным лицом, в котором не отражалось ни единой эмоции. Мирослав заметил, как тот замер на полшага, словно внутренне собираясь, прежде чем переступить порог. Этот едва заметный жест выдавал больше, чем всё остальное: неуверенность, замешательство или, возможно, страх.

— Доктор, у вас срочный случай.

Голос ровный, почти отстранённый, но Мирослав уловил секундную задержку между словами, крошечный сбой в ритме речи — тот самый миг, когда разум на мгновение запинается перед тем, как выдать нужную фразу.

«Он повторяет заученные слова. Как будто их вложили ему в рот.»

Мирослав не торопился отвечать. Он медленно наклонился вперёд, вытянул руку, взял карточку. Бумага под пальцами была чуть влажной — или от пота, или от капель воды, неважно. Важнее было другое: её ему протянули с той осторожностью, с какой подносят запал к фитилю — с осознанием неизбежного взрыва.

— Что случилось?

— Тяжёлая травма челюсти. Мужчина, альфа. Привезли с завода.

Слова прозвучали с той же отточенной бесстрастностью, что и прежде.

Мирослав молчал. Внутренне что-то напряглось, сжалось в тугой узел внизу живота. «Слишком удачно. Слишком вовремя. Слишком предсказуемо.»

Диагноз, конечно, не редкость. Заводы в этом городе работали, как машины, выбрасывая на улицу поломанные механизмы — людей, изношенных, искалеченных, затёртых, как детали, которые можно заменить. Обыденность, рутина. Но это не было рутиной. Это было чем-то другим.

Мирослав перевернул карточку, пробежал глазами по строчкам — и в этот момент дверь распахнулась вновь.

Карпов.

Он вошёл неспешно, не спеша нарушать естественный ход вещей, но, как всегда, перехватывая контроль с первого же шага. Он двигался так, словно его присутствие было не просто неизбежным, но и изначально задуманным в сценарии этой сцены. Как будто он не вошёл — а проявился из теней.

Губы чуть дрогнули в подобии улыбки. Лёгкое движение головы, насмешливый взгляд, оценивающий не ситуацию, не карточку, а самого Мирославa — и тот ощутил себя не врачом в своём кабинете, а фигурой на шахматной доске.

— Что ж, доктор, у вас появился шанс проявить себя.

Он не спрашивал, он утверждал.

Тон, каким были произнесены эти слова, был едва ли не ласковым, но в этой мягкости таилась сталь, вежливая угроза, поданная в серебряном подносе утончённой издёвки.

Мирослав медленно поднял взгляд. Их взгляды встретились.

Карпов улыбался.

И в этой улыбке не было ничего человеческого.

Миргородский молчал.

Он держал карточку двумя пальцами, словно чужое письмо с плохими новостями. В комнате стояла странная тишина — не та, что приносит покой, а та, что обволакивает, как предгрозовое затишье, когда воздух становится густым и неподвижным, когда мир словно замирает, готовясь к удару молнии.

Карпов уже сидел напротив, расслабленно, но без намёка на беспечность. В его взгляде не было нетерпения, лишь вежливое ожидание — выверенное, осторожное, будто он взвешивал каждую секунду, рассчитывая реакцию. Он не торопил Мирославa, он давал ему время осознать.

— Вы ведь любите сложные случаи, Миргородский? — Голос был мягким, почти шёлковым, но за этой мягкостью скрывалось что-то металлическое, неуловимо твёрдое, как холодная рука, что ложится на плечо не с заботой, а с предостережением. — Вот вам один из таких.

«Не случайность».

Голос у Карпова был спокойным, но Мирослав слышал за ним что-то иное — удовольствие. Тонкий оттенок предвкушения, словно он говорил не о пациенте, а о зрелище, которое ему предстоит наблюдать.

Он читал.

Перелом нижней челюсти.

Обширное повреждение костей.

Пациент в сознании, но в тяжёлом болевом шоке.

«Не просто сложный случай. Они выбрали его».

Мирослав пробежался глазами по строчкам, переворачивая страницы в уме, выстраивая картину травмы, анализируя риски. Но в голове уже звучал другой голос, холодный и чёткий:

«Они хотят, чтобы я оперировал в таких условиях, в которых провал неизбежен.»

Никакого времени на нормальную подготовку.

Минимум ресурсов.

Шансы на осложнения — максимальные.

«Они ждут ошибки».

Мирослав перевёл взгляд на Карпова.

Он улыбался.

Лёгкая, едва заметная тень улыбки, та, что проскальзывает по губам, когда человек уже знает исход разговора, когда его единственное развлечение — наблюдать, как это произойдёт.

— Вы ведь справитесь, доктор?

Слова прозвучали почти дружелюбно, но в них было нечто большее. Это был не вопрос. Это было утверждение. Или приказ.

Мирослав не моргнул.

— Конечно.

И улыбнулся в ответ.

Тень на лице Карпова дрогнула. Лишь на мгновение.

Мирослав вошёл в операционную.

Свет бил в глаза. Белый, стерильный, жёсткий, он вырезал из темноты острые, угловатые тени, которые дрожали на стенах, словно сами чувствовали тревогу. Воздух был тяжёлым, пахло йодом, спиртом и чем-то ещё — чем-то металлическим, что оставалось на языке, как привкус старой крови.

Он шагнул вперёд.

Пациент уже лежал на столе. Альфа. Крупный, сильный, в другой ситуации внушавший бы уважение, но сейчас — беспомощный. Лицо его побелело от боли, даже несмотря на напряжённые мышцы, на попытку держаться. Руки дёрнулись, едва заметно, когда Мирослав приблизился.

Анестезиолог — омега, молодой, с тонкими пальцами, которые сейчас дрожали, перебирая инструменты. Неуверенность. Страх.

— Доктор, пациент в тяжёлом состоянии. У нас недостаточно анестетика…

Голос был негромким, но в нём слышалось больше, чем просто отчёт. Это было предупреждение.

Мирослав не ответил сразу.

Взял в руки шприц, проверил количество, прикинул дозировку. Хватит. Должно хватить.

— Хватит того, что есть.

Он наклонился над пациентом, разглядывая лицо.

Перелом челюсти.

Отёчность. Кровоподтёки. Не только от удара. От побоев.

«Этот человек — не просто рабочий. Кто-то его избил. Намеренно».

Глаза пациента встретились с его глазами. Боль — живая, обжигающая, но в глубине всё ещё теплилось что-то осмысленное. Человек хотел сказать что-то, но не мог.

И в этот момент в дверях появилась тень.

Карпов.

Мирослав даже не повернулся. Он чувствовал его присутствие, как чувствуют холод стали, приближающейся к горлу.

Карпов медленно вошёл, не спеша, словно хозяин, осматривающий свои владения. Встал в углу, в тени.

— Что ж, доктор, посмотрим, насколько вы действительно хороши.

Голос звучал мягко. Слишком мягко.

Как лапа тигра перед ударом.

Время сжалось в одну точку.

Ни прошлого, ни будущего — только этот момент, этот холодный свет, бьющий в глаза, этот запах крови, антисептика, пота, этот приглушённый хрип, срывающийся из горла пациента, чья жизнь сейчас висела на нитях натянутых слишком тонко.

Мирослав не видел Карпова, но чувствовал его. Как чувствуют взгляд хищника в лесу, не видя его в густой листве. Но сейчас это не имело значения.

Он работал.

Движения быстрые, но точные. Лезвие скальпеля, словно продолжение пальцев, делало ровный надрез. Губы пациента дрогнули, но Мирослав даже не поднял глаз. Обезболивание минимальное, но достаточное. Сейчас его главная задача — работать, не дать страху проникнуть в пальцы, в мышцы, в сознание.

Фиксация челюсти.

Приходилось импровизировать. Здесь не было нужных шин, не было должного оборудования, только старые инструменты, которым не доверил бы простую экстракцию зуба в нормальных условиях. Но выбора не было.

«Если я ошибусь, этот человек не сможет говорить. Никогда».

Мирослав чувствовал, как анестезиолог затаил дыхание. Омега стоял, не шевелясь, сжимая в пальцах зажим, словно молитву. Он ждал ошибки. Или боялся её.

Игла скользила по коже, тончайшей линией соединяя разорванные ткани. Вся операция длилась дольше, чем должна была. Мирослав ощущал это даже без часов — секунды растягивались, словно вязкая патока, оставляя след на нервах.

Напряжение в комнате сгущалось.

Карпов не двигался.

Но Мирослав знал, что он наблюдает.

Нитки, точно серебряные жилы, натягивались под пальцами. Каждое движение — безошибочное, выверенное, граничащее с механической точностью. Здесь нельзя было дрогнуть, нельзя было позволить руке соскользнуть даже на миллиметр.

Он поставил последний шов.

Медленно выпрямился.

— Готово.

Тишина.

Та самая тишина, которая бывает в моменты, когда мир задерживает дыхание, не зная, к чему привести следующий удар сердца.

Пациент задышал ровнее.

Грудь слабо вздымалась. Жив.

Он выживет. Но что теперь?

Из тени выступил Карпов.

Взгляд его скользнул по лицу пациента, затем по рукам Мирослава. Он изучал его. Как шахматист изучает противника после первого разыгранного дебюта.

— Впечатляюще.

Его голос был слишком лёгким. Словно это был не комплимент, а что-то другое.

Карпов выдержал паузу, затем склонил голову.

— Но игра только начинается.

Он развернулся и вышел, оставив за собой лишь ощущение шахматной доски, на которой первый ход уже сделан.

Мирослав смотрел ему вслед, но не двигался.

«Значит, это был только первый ход».