Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть)

Глава 26 Решение за закрытыми дверями

Мирослав сидел, его взгляд был прикован к списку, как если бы это был последний объект в его мире, последний кусок реальности, к которому он ещё мог прикасаться. Бумага перед ним была холодной, словно она не принадлежала этому миру. Каждое имя, написанное на ней, было частью чего-то гораздо более глубокого, чем просто фамилии. Это было нечто, что нельзя было просто отбросить. Он видел не только слова. Он видел их тени, его инстинкты омеги принимали их как реальность, как своего рода приговор, запечатлённый в этих строках. Он не мог не заметить, как он сам с каждым взглядом на эти имена всё больше превращается в часть этой игры, в инструмент, который был беспомощен перед теми, кто стоял за этим списком. И все, что он мог сделать, это продолжать играть.

Он почувствовал, как его пальцы начинают сжимать край бумаги, но не мог заставить себя оторвать взгляд. Что если он просто исчезнет из этого списка? Что если он исчезнет, как Савельев? И в этот момент его разум, в котором смешивались страх и злость, начал давать сбои, как машина, пытающаяся запустить механизм, который не может работать. Но не было времени для раздумий. С каждым новым дыханием, с каждым новым ударом сердца он ощущал, как его мысли начинают разрываться от внутреннего напряжения. Страх, которого он так долго избегал, наконец, взял верх, но на его место вскоре пришёл гнев.

Гнев сковал его сознание. Он не хотел быть пешкой. Он не мог оставаться просто частью игры, которой они управляли. Он должен был выбрать — либо поддаться этой системе, либо бросить ей вызов. И если даже его слабость, его внутренние инстинкты, говорили ему, что сопротивление бесполезно, то его гнев, его омегическая ярость, требовали другого ответа. Он был не просто омегой. Он был человеком, и даже если эта система пыталась его поглотить, она не могла забрать его человечность. Он смотрел на список, и в его груди разгоралась пламя.

«Они не просто запугивают. Они дают мне выбор. Они хотят, чтобы я выбрал, останусь ли я пешкой или сломаю игру».

Николай сидел напротив, и его глаза, как безмолвные зеркала, отражали всё, что происходило в этой комнате. Он не был похож на тех, кто способен сломать систему. Он был омегой, таким же, как и Мирослав, но в нём была какая-то стойкость, невидимая, но ощутимая в каждом движении, в каждом взгляде. Его руки сжимались в кулаки, но это не было проявлением агрессии. Это было скорее замешательство, уставшая тревога, которой не хватало выхода.

— Ты знаешь, что это значит, да? — спросил Николай, его голос был тихим, но с оттенком тоски.

Это был вопрос, на который не было ответа, но его всё равно задали. Его глаза пытались найти тот ответ в Мирославе, которого он не знал, но надеялся найти.

Мирослав не мог ответить сразу. Его собственные чувства так переплетались, что он не знал, что говорить. Каждое слово, которое он произносил, казалось ошибкой. Он не знал, как правильно выразить то, что происходило в его душе. Всё его существо было охвачено внутренним конфликтом. Его омегические инстинкты пытались уговорить его подчиниться, но его человеческая природа, его желание быть свободным, не позволяли ему это сделать.

— Я знаю, — сказал он, и его голос был ровным, но в нём звучала та же ярость, которая поднималась в нём с каждым новым дыханием. — Они предлагают мне сдаться.

Николай молчал, но его молчание было не просто отсутствием слов. Это было как молчание человека, который, возможно, и знал ответы, но не мог их произнести, потому что эти ответы были слишком тяжёлыми, слишком опасными для того, чтобы их озвучивать. Он сдерживал свой страх, свои сомнения, но Мирослав видел это. В его взгляде было что-то более глубокое, чем просто отрешённость. Он видел разочарование в системе, в том, как она затягивает их в свои сети.

— И? — Николай наклонился вперёд, его глаза были полны ожидания.

Он был готов услышать тот ответ, который, казалось, они оба знали, но не хотели признавать. Но Мирослав, взглянув на него, знал: его решение уже принято.

Он медленно поднялся, и его движения были не такими спокойными, как обычно. Теперь его тело было напряжено, как струна, готовая порваться. Он подошёл к столу, и взгляд его снова упал на список. Список, который стал его заключением. Он не мог больше смотреть на него, не мог позволить себе быть слабым, не мог сдаться.

Он схватил лист и резко порвал его пополам. Звук бумаги, рвущейся на части, был не просто звуком. Это был акт, акт отвержения того, что ему предлагали. Это был момент, когда он восстал против того, что ему навязывали.

Николай, словно ожидал этого, расслабил плечи и глубоко вздохнул. Он знал, что Мирослав не сломается, что в нём есть нечто большее, чем просто страх. Он видел, что Мирослав готов был бороться.

— Я знал, что ты не сломаешься, — произнёс Николай спокойно, с лёгким оттенком уважения.

Это было больше, чем просто признание. Это был момент, когда оба понимали, что их дорога уже не будет прежней.

Мирослав почувствовал, как напряжение, которое он держал в себе, немного ослабло, но внутри его всё ещё горело. Это был не конец. Это был только первый шаг в игре, которую они только начинали.

Мирослав встал, стараясь не выдать внутреннего напряжения, которое с каждым моментом поглощало его всё больше. Кажется, что его тело отказывалось идти, но он заставил себя двигаться. Шаги, как удары молота по его разгорячённому сознанию, эхом разнеслись по пустой комнате, звуками, которые казались слишком громкими, слишком обнажёнными для этой тихой ночи. Он шёл, но не знал, куда. Может быть, он искал чего-то, чего не мог найти ни в этой комнате, ни в самом себе. Может, он искал какую-то точку опоры, тот взгляд, который поможет ему понять, что делать дальше. Но всё, что он мог найти, — это те же пустые стены, те же шорохи, которые наполняли его душу отчаянием. Время шло, но не приносило ни уверенности, ни освобождения.

— Но теперь вопрос — что дальше? Я уже в списке. Ты — тоже. Мы не можем просто сидеть и ждать, — сказал он, обращаясь к Николаю.

Его голос звучал твёрдо, но в нём была нотка тревоги. Эта тревога была не от страха, нет, она была чем-то более глубоким, почти невыносимым. Это было не осознание того, что их жизнь теперь висит на волоске, а скорее понимание, что они стали частью чего-то, что могло поглотить их обоих. Он понимал, что не может сидеть в тени и ждать, пока они не окажутся в центре этого мира, этого нового порядка, этого огромного механизма, которым они стали неотъемлемой частью. Он был омегой, и в его жизни уже не было места для воли, для выбора. Он был в игре, и эта игра только начиналась.

Николай, сидящий напротив, как обычно, казался спокойным, но Мирослав знал, что это только видимость. Он мог видеть напряжение в его плечах, напряжение в его глазах. Он, как и он сам, понимал, что вся эта ситуация не имеет выхода, кроме как действовать. Николай был омегой, но, несмотря на свою уязвимость, он был сильным. Сильным в том смысле, что мог стоять, не сгибаясь, под давлением обстоятельств. Это было качество, которое Мирославу не хватало, хотя он стремился к нему. Он всегда был тот, кто прислушивался, кто подчинялся, кто скрывался в тени. Но теперь он должен был быть другим, и это его пугало.

Николай, словно прочитав его мысли, не сказал ни слова, только вздохнул, закрыв глаза. Он не искал ответа, потому что знал, что его не будет. Он знал, что Мирослав уже сделал свой выбор, и этот выбор был неизбежен. Это был выбор, который невозможно отменить. И всё же, несмотря на его внешний спокойный вид, Мирослав чувствовал, как его инстинкты омеги, внутренний страх и слабость, которые были скрыты за его выражением, готовились сломать его. Система, которая всё держала под контролем, не оставляла ему места для манёвра. Он чувствовал, как инстинктивно сжимает кулаки, как в груди нарастает буря, которая вот-вот выплеснется наружу.

— Мы должны их опередить, — сказал Николай, его голос был твёрдым, как отшлифованный камень, но в нём звучала усталость.

Он подходил ближе, как если бы собирался раскрыть нечто, что могло бы изменить ход всего происходящего. Его слова были как ключ, который открыл дверь в новый мир — мир, в котором они больше не были просто наблюдателями. Мир, в котором они должны были действовать, несмотря на весь ужас, который этот мир мог принести.

Мирослав резко повернулся к нему. Он почувствовал, как его тело напряглось, как нечто внутри сжалось от этого предложения. Он был готов услышать многое, но не это. Он был готов к борьбе, но не к тому, что они собирались сделать. Всё, что было сказано, казалось неестественным, но тем более важным. Он чувствовал, как его разум пытается повернуть это в нечто понятное, но что-то в словах Николая всецело разрушало все привычные схемы.

— Ты ведь понимаешь, что в больнице всё решают не Карпов и даже не Громов? — сказал Николай.

Он произнёс эти слова с таким спокойствием, что Мирослав сначала не понял их сути. В его голосе не было упрёка или осуждения, только констатация факта. Но этот факт был тем, что заставило Мирослава замереть. Он почувствовал, как внутренний механизм, который раньше действовал без осознания, теперь начнёт работать в другом ключе. Эта информация была как чёрная дыра, в которую он только что был втянут.

Это была система, система, которая их использовала. Всё было устроено так, чтобы они не могли повлиять на неё. Всё было построено таким образом, что они становились частью неё, даже если этого не хотели. Система, с которой невозможно договориться, с которой невозможно победить, если ты не знаешь, как она работает.

Мирослав стоял, словно в каменном океане, в котором он терял всё, что имел. Он пытался понять, что значит эта «система», как она работает и кто ею управляет. Но он не мог, потому что с каждым новым шагом, с каждым взглядом в сторону Николая, он понимал, что это было нечто большее, чем просто структура. Это было что-то живое, чем-то, что дышало, что имело силу, и эта сила с каждым днём становилась всё больше и больше.

— Это система, — сказал Николай, как если бы объяснял что-то очевидное, что Мирославу, несмотря на все его попытки, было сложно понять. — И если мы хотим выжить, нам нужно добраться до тех, кто стоит за этим.

В его словах было столько боли и отчаяния, что Мирослав почувствовал, как холодный пот выступил на его лбу. Добраться… Добраться до тех, кто управляет этой системой. Как можно было добраться до этих людей, если каждый шаг, который они делали, был под контролем этой машины? Если они даже не могли просто выйти в коридор без того, чтобы на них не взглянули?

Его инстинкты начали работать, как реакция на тревогу, как знак того, что что-то не так. Он пытался мыслить логически, но его разум уже не мог собраться. Система, которая ими манипулировала, становилась всё мощнее, и он понимал, что не сможет победить её, если не поймёт, как она работает. Но как узнать, как она работает? Как вырваться из этой тени, которая обрушилась на его жизнь?

Николай стоял у окна, его взгляд был направлен в тёмную бездну ночи, как будто он искал ответ, который должен был прийти именно оттуда — из этой самой тишины, из этой невыносимой тьмы, которая казалась пустой и бескрайней. Мирослав наблюдал за ним с угрожающим чувством, которое он пытался подавить, но оно росло внутри, как гнездо зла. Каждый момент нарастал, и Мирослав чувствовал, как нарастает страх в его собственной груди. Тот страх, который был больше, чем просто реакция на неизведанное. Это был страх перед решимостью, перед действиями, которые он не мог осознать. Это был страх того, что они оба становятся частью чего-то большего — чего-то страшного, к чему они не могли подготовиться.

Николай повернулся к нему. Его лицо было спокойным, но в этих глазах было что-то такое, что заставляло Мирослава сомневаться в себе, в своём понимании происходящего, в своей собственной сути. Когда тот заговорил, его голос был тихим, но уверенным, как будто он сам уже принял эту роль. Как будто он был частью этой системы, частью игры, и его уверенность исходила от понимания, что его место здесь неизбежно.

— Мы должны попасть в их архив, — сказал Николай, и это было как удар по сознанию Мирослава.

Слова были как гвозди, вбиваемые в его разум. Они несли не просто факты. В них был план, который мог изменить их судьбы навсегда. Мирослав хотел что-то сказать, но его голос запнулся, будто этот вопрос был слишком тяжёлым для того, чтобы произнести.

Мирослав резко повернулся к нему, его дыхание стало тяжёлым. В груди сжалась боль, и от этого ему стало трудно дышать. Он почувствовал, как его глаза расширяются, а разум пытается оторваться от этой мысли, от этой страшной реальности, которую они пытались построить своими руками. Как только он понял, о чём речь, ужас сжал его сердце. Этого не могло быть. Он не мог так поступить. Это было слишком. Это было самоубийство.

— Ты с ума сошёл? Это же самоубийство! — воскликнул он, и в его голосе звучала не просто паника, а настоящая оторопь.

Это было слишком. Он не был готов к этому, и он не был готов принять этот выбор. Но Николай стоял неподвижно, как каменная скала, невозмутимый и спокойный, как если бы он уже был готов к тому, что Мирослав не примет этого. И Мирослав знал, что Николай не просто доверял этому плану. Он верил в него, как в неизбежность.

Николай усмехнулся, но в этой усмешке не было ни веселья, ни радости. Это было то, что может быть присуще только человеку, который понял, что другого пути не будет. Его улыбка была похожа на усмешку человека, которому не осталось ничего, кроме как следовать вперёд, несмотря на всю безумность того, что они задумали.

— А у нас есть другой вариант? — спросил он, и в его вопросе было всё: отчаяние, тяжесть принятия, и, возможно, понимание того, что этот выбор — единственный.

Ужас в его глазах был скрыт под этой маской уверенности, но Мирослав видел его. Он видел, как Николай понимает, что эта игра не имеет других исходов.

Мирослав замолчал. Эти слова эхом отозвались в его голове. Не было другого варианта. Он это знал. Он знал, что теперь, когда они были в игре, они не могли просто сидеть и ждать. Не могли ждать, пока их раскроют, пока их действия станут известны. Они должны были действовать. Но как? Как, если они с каждым шагом углублялись в эту пропасть? Как, если каждое их движение может стать последним?

— Где этот архив? — спросил он, пытаясь найти хотя бы слабое утешение в собственных словах, в своей последней надежде.

В его голосе не было решимости, только страх. Но Николай, смотря на него, как если бы видел весь его внутренний конфликт, не поддался.

Николай медленно повернулся к нему, и в его взгляде была не просто решимость. Это была целеустремлённость, отчуждение, которое давало ему силу двигаться вперёд. Его глаза были полны решимости, и Мирослав почувствовал, как он сам, как омега, не может двигаться в том же направлении, что и Николай. Он был тем, кто всегда должен был следовать, тем, чья судьба зависела от кого-то другого.

— Больница. Подвальный уровень. Там хранят все старые дела, списки уволенных, переведённых, «исчезнувших», — сказал Николай с такой тихой уверенностью, что это ощущалось как удар.

Слова в его голосе не звучали просто как информация. Это был ключ к их будущему, но Мирослав почувствовал, что этот ключ открывает двери в ад. Всё, что скрывалось за этими словами, теперь не было просто частью плана. Это было знаком, что они вошли в игру, от которой не будет возврата.

Мирослав прошёл рукой по лицу, пытаясь осмыслить то, что только что услышал. Это было безумие. Безумие, которое он не мог понять, не мог принять. Он был человеком, который всегда следовал, но теперь он должен был действовать. Как? Он не знал, не мог понять. В его голове крутились обрывки мыслей, каждая из которых была отголоском страха и сомнений. Но Николай стоял рядом, не колеблясь, не отступая, как камень, который невозможно сломать.

— И ты хочешь, чтобы мы просто вошли туда и вынесли документы? — спросил он, его голос был полон укоризненной тревоги, но Николай не пошатнулся.

— Нет. Я хочу, чтобы мы узнали, кто там главный, — сказал Николай, и в этих словах было больше, чем просто намерение.

Это было не просто знание. Это было откровение. Это было как пробуждение от кошмара, который они не могли остановить. Мирослав почувствовал, как его тело напряглось. Он не знал, что это за игра, но он знал одно: если они выйдут живыми, это будет чудо.

Тишина, как тяжёлое одеяло, покоилось между ними. Мирослав, как омега, ощущал напряжение в воздухе, его инстинкты взывали к нему, чтобы он подчинялся, чтобы он оставался в стороне. Но его ум, его желание бороться, кричали об обратном.

Мирослав встал, его тело было усталое, но всё же напряжённое, как струна, готовая порваться. Он подошёл к столу и, не раздумывая, собрал обрывки списка, которые так странно и пугающе лежали перед ним, напоминая о том, что они уже стали частью этой игры. Как будто этот список был последним куском их общей судьбы, тем куском, который невозможно вернуть в прежнее состояние. Когда он положил эти клочья бумаги в карман, он почувствовал, как тяжело его грудь от напряжения. Это была не просто боль. Это был разрыв между его желанием и его обязанностью, между тем, что он знал, и тем, чего не знал, но что неизбежно должно было наступить.

Он посмотрел на Николая. Этот взгляд был острым, как нож, и одновременно полным отчаяния, как если бы все вопросы, которые он не мог сформулировать, нашли своё отражение в этих глазах. Что он должен сделать? Как выбрать? Но он уже знал ответ, даже если его не осознавал. Их путь был уже решён, и теперь всё, что оставалось — это двигаться вперёд, невзирая на опасности, невзирая на страх. Но он не был готов. Он не был готов стать тем, кем ему нужно было стать. Он, как омега, был всегда тем, кто следил, тем, кто подчинялся, тем, чьи инстинкты говорили ему спасаться. Но сейчас, в этой комнате, он не мог спастись. Он был уже втянут в этот мир, в эту систему, и теперь его инстинкты кричали ему: ты должен бороться. Но как бороться с тем, что невозможно победить?

Николай смотрел на него, его взгляд был твёрд и решителен, как камень, который не может быть разрушен. Николай был омегой, и его природа не позволяла ему быть тем, кто отступает. Его лицо не выражало страха, его глаза не дрожали от сомнений. Он был тем, кто действовал, и в этом была его сила. Мирослав чувствовал, как его собственные колебания и страхи уходят в тень, как если бы они не могли существовать в этом взгляде. Он понимал, что Николай был тем, кто мог вести, даже если весь мир рушится вокруг.

— Когда? — спросил Мирослав, его голос звучал хрипло, но в нём была эта неизбежная решимость, которая теперь росла с каждым новым словом. Это не было простым вопросом. Это был вопрос, который он уже знал, но не мог избежать. Это был вопрос о времени, о том моменте, когда они перестанут быть просто свидетелями. Когда они станут частью этого хаоса, частью этого ужаса.

Николай, не отводя взгляда, ответил спокойно, как если бы всё, что происходило, было уже предсказано:

— Завтра ночью.

Завтра. Это слово повисло в воздухе, как какой-то тяжёлый, невыносимый груз, который Мирослав не мог удержать. Оно звенело в его ушах, как звуки колоколов, которые не могли ему не напомнить о том, что завтра не будет ничего, кроме тени. Завтра будет момент, когда они будут стоять на пороге, за которым не будет никакого возвращения. Завтра они сделают этот шаг, и больше не будет пути назад.

Тишина, которая опустилась в комнату, была тяжёлой, почти плотной. Мирослав почувствовал, как она сжимает его, как сдавливает его грудную клетку, не давая дышать. Он смотрел на Николая, но не видел в его глазах страха. Не было ни сомнений, ни колебаний. Это был взгляд человека, который уже знал, что ему нужно делать. И Мирослав, в своём внутреннем конфликте, знал это тоже. Но как быть готовым к тому, что они собирались сделать?

Мирослав снова почувствовал этот тяжёлый страх, который сжимал его тело, но теперь, после слов Николая, страх был уже не таким. Это было не просто чувство опасности. Это было осознание того, что он больше не может убежать, что его место здесь, в этой игре, и что теперь он не может стоять в стороне, как он это делал раньше. Он уже был в ней. Но что теперь?

Он сделал глубокий вдох, пытаясь собрать свои мысли, пытаясь вернуть себя в этот момент, но воздух в комнате был как жидкость, которая медленно поглощала его, как инстинкты омеги, которые пытались противостоять этому решению. Он чувствовал, как его тело становится чужим, как будто всё, что он знал, теперь не имеет значения. Всё, что осталось, — это этот момент, этот взгляд Николая и тот шаг, который они собирались сделать.

Мирослав взглянул на Николая, и в их глазах встретились пустые, но полные решимости взгляды. Они стояли на грани, и теперь не было пути назад. Завтра ночью. Это было не просто начало, это было завершение. Завершение того, что они начали, но что не было выбором. Они были частью этой игры. И теперь они должны были в неё войти.

Внезапно Мирослав почувствовал, как всё внутри него сжалось, как если бы его собственное тело сопротивлялось тому, что они собирались сделать. Он не мог остановиться. Он не мог отказаться. Он знал это, несмотря на все вопросы, которые не находили ответов. И в этот момент, когда время замерло, когда каждый взгляд, каждый жест казались важными, они оба осознали, что они не одни. За окном снова слышался тихий шорох, едва различимый в ночной тишине, и Мирослав понял, что это не просто звук. Это было напоминание. Кто-то уже знал, кто-то уже был рядом, и они не были одни. Взгляд Николая снова встретился с его, и этот взгляд был полон такой же решимости, как и раньше.

Тишина. И в этой тишине было нечто такое, что не позволяло ему вздохнуть спокойно.