Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть)

Глава 30 Погоня

Архив встретил их тишиной, но эта тишина была ложной, наэлектризованной, обманчивой. Она не успокаивала, не обещала безопасности — напротив, эта тишина звенела, как напряжённая струна, готовая порваться в любой момент. Воздух был густым, тягучим, насыщенным терпким ароматом старой бумаги, пыли, слежавшихся чернил. В нём был этот особенный запах забвения, который можно встретить только в таких местах — где хранятся чьи-то жизни, где в пожелтевших от времени папках лежат чужие судьбы, скупые отчёты о радости и горе, принятых решениях, которые когда-то казались незыблемыми, а теперь превратились в хрупкие листки, забытые в шкафах.

Но это место было больше, чем просто хранилище. Это была западня. Мирослав чувствовал это каждой клеткой. С самого начала он понимал, что их затянуло в игру, правила которой им были не до конца известны. Они сделали ход, но теперь ход сделали против них.

Дверь за их спинами уже не существовала как выход. Она была только символом неудачи. Глухой лязг замка, раздавшийся секунду назад, всё ещё звенел в ушах, отбрасывая эхо по коридору. Мирослав смотрел на неё так, будто мог силой воли заставить её исчезнуть, будто мог вернуть время назад и сделать всё иначе. Но он знал — слишком поздно. Они внутри. Они в ловушке.

Он медленно вдохнул, стараясь не поддаться нарастающей панике. Холодные стены архива давили, как каменная печать. Высокие шкафы с документами вели в темноту коридоров, в которых прятались ответы, но и, возможно, таилась смерть. Где-то в углу, скрытая от глаз, стояла их судьба — в виде человека или в виде выбора, который ещё предстояло сделать.

Пальцы Мирослава невольно сжались в кулаки. Какой-то дурацкий инстинкт подсказывал, что если не двигаться, если задержать дыхание, можно на мгновение раствориться в воздухе, стать тенью среди теней. Но разум знал: так не бывает. Мир уже выбрал их жертвой, а значит, молчание не спасёт.

Он слышал, как Николай медленно выдыхает, ощущал его напряжение даже в темноте.

«Сидеть и ждать — значит подписать себе приговор».

Страх подкрадывался незаметно. Он не кричал, не бил тревогу. Он был в тишине, в скупых вздохах, в приглушённых движениях, в каждом решении, которое теперь значило слишком много. Эта ночь уже не имела обратного пути.

Мирослав слышал, как за дверью замок лязгнул повторно, будто кто-то проверял его снаружи, давая понять, что они здесь не просто случайно оказались заперты. Этот звук — как последний гвоздь, вбитый в крышку их свободы. Паника ещё не поглотила его полностью, но уже холодила затылок, затекала в пальцы.

Николай первым рванулся к двери, силой дёрнул ручку, но, конечно, без толку. Заперто намертво.

— Чёрт, — коротко выдохнул он, и его тон был настолько безнадёжным, что у Мирослава внутри всё перевернулось.

Глаза метались по комнате, выхватывая тёмные очертания шкафов, столов, заваленных кипами документов, и вдруг… окно. Высокое, узкое, но всё же выход.

— Думаешь, сможем? — его голос сорвался на полуслове, когда он указал на него пальцем.

Николай вскинул голову, прикинул расстояние, но не сказал ничего. Мирослав знал, что другого пути нет.

— У нас нет выбора, — наконец произнёс он.

Стул оказался тяжёлым, но Мирослав с трудом передвинул его под окно. Руки дрожали — от усталости, от нервного напряжения, от той силы, с которой страх держал его в тисках. Николай вскарабкался первым, опираясь ладонями на подоконник.

Он резко ударил по стеклу локтем.

— Ну же… — процедил сквозь зубы.

Стекло треснуло, но не разлетелось.

«Мы не можем терять время».

Мирослав схватил первую попавшуюся папку с документами — тяжёлую, в плотной обложке, полную желтоватых, пахнущих сыростью страниц. Он даже не задумался, прежде чем со всей силы метнул её в окно.

Раздался сухой треск. Осколки посыпались вниз.

— Быстрее! — Николай уже подтягивался вверх, ловко втискиваясь в узкий проём.

За дверью снова раздались шаги. Слышно было, как кто-то дёргает ручку.

— Они здесь!

Мирослав замер.

— Давай, шагай! — Николай резко вытянул к нему руку.

Но Мирослав не мог. Не сразу. В груди всё сдавило, точно кто-то сжал его сердце ледяной хваткой. Он представил, как их схватят прямо сейчас, как их силой выволокут из архива, как врежутся в лицо лучи фонарей, а потом — тьма.

— Мирослав! — голос Николая хлестнул по нервам, как удар плетью.

Он схватился за подоконник, подтянулся, стараясь не думать, что руки слабеют, что сил может не хватить.

Из-за двери донёсся ещё один голос, грубый, чужой:

— Дверь поддаётся!

Николай ухватил его за предплечье, но силы у него были те же, что и у Мирослава — не хватало той грубой мощи, которая позволила бы вытянуть его наверх одним движением.

Но выбора не было.

Мирослав собрал последние силы, оттолкнулся ногами, чувствуя, как пальцы соскальзывают, как ладони Николая сжимаются, удерживая его в этом пограничном положении — между бегством и пленом.

И в следующую секунду он оказался на той стороне.

Они рухнули вниз, прямо на влажный асфальт узкого переулка за зданием.

«Мы выбрались».

Но Мирослав даже не успел перевести дыхание.

На улице их уже ждали.

Ночь рассыпалась осколками света. Мирослав даже не успел почувствовать твёрдость земли под собой после падения — как только его пальцы коснулись влажного асфальта, он уже знал, что это не конец. Это только начало.

Где-то над ними, в проёме разбитого окна, всё ещё звенели последние осколки, падая вниз, как поздний дождь. А там, в темноте коридоров, осталась тишина — но это была тишина перед выстрелом. Он чувствовал её затылком, спиной, каждой клеткой своего тела.

И вот.

Свет фонарей полоснул по их силуэтам, резкий, беспощадный.

Казалось, что сам город вздрогнул от этого внезапного вторжения, но на самом деле это вздрогнул он сам, не успев привыкнуть к мысли, что за ними уже пришли. Несколько фигур в длинных плащах, тёмные, тяжёлые, шли к ним, без спешки, с той уверенностью, которая бывает у охотников, когда жертва загнана в угол.

— Они знали, — шёпотом выдохнул Мирослав, но голос его был пустым, не имеющим смысла. Конечно, знали. Они просто ждали.

Николай сжал его запястье так сильно, что костяшки пальцев побелели.

— БЕГИ!

И он побежал.

Всё остальное стало размытым вихрем — холодный воздух разрывал лёгкие, дыхание сбивалось, асфальт уходил из-под ног, а темнота подворотен становилась единственным их союзником. Мирослав не помнил, как перестал думать. Он просто двигался, следуя за Николайем, который, кажется, инстинктивно знал, куда свернуть, где повернуть, где замедлиться, чтобы враги промчались мимо.

Шаги за ними множились, будто улицы города сами выталкивали на их пути всё новых и новых преследователей.

Переулок. Они ныряют в него, сминая плечами тёмную ночь, едва не спотыкаясь об выбоины в мостовой. Но тени продолжают следовать за ними, их шаги отдаются эхом в узких коридорах дворов.

Они пытаются оторваться.

Но этот город слишком хорошо знает, как ловить тех, кто решает побежать.

«Это не погоня. Это приговор».

Их загоняют. Как кроликов. Как тех, кто не смог рассчитать своих шагов.

И вот первый выстрел.

Ночь разрывает глухой хлопок.

Мирослав рефлекторно пригибается, спотыкаясь, и Николай дёргает его за рукав, не давая упасть.

— Держись!

Бег продолжается. Они мчатся через дворы, петляют между стенами домов, скользят по мокрому асфальту, чувствуя, как город дышит им в затылки.

Но у города есть законы.

И тот, кто решает ослушаться, должен знать, что его дыхание может стать последним.