Старшина Гор

Глава 18

– Серьезно? За допвирт на Марсе платят?

– Когда служил в царском экспедиционном корпусе, во взводе огневой поддержки, наши бомбардиры учились в допвирте по полгода и получали за это жалование и контракт, срок контракта у них в это время шел.

– Ну дак это ЦЭК, – развеселилась девушка.

– Вот они рассказывали про тех, кто там работает и живет. В этом допвирте целый мир, ладно, не суть, вопрос – зачем незаконный салон?

– Забавно, как мы все об одном – о фильтрах.

– Хочешь сказать, в допвирте есть фильтры? Ладно, согласен, есть, а в незаконном их нет?

– Вся фишка салона в том, что как бы нет.

– Как бы?

– Ага, опричники нас не трогали, хотя точно знали.

– Откуда знаешь? – усомнился я.

– Меня туда устроил опричник.

– Хм, э…

– Нет, это я обсуждать не готова. – Сойка покачала головой. – Платили хорошо, работа не пыльная.

– А чего ушла?

– Владелец умер, а его дети решили поделить наследство и почему-то решили, что я вхожу в него. – Сойка возмущенно засопела.

– Так, мы говорим о том, что, убрав мою боль, ты сняла фильтры страха. И, видимо, из-за этого мои странные видения, о чем, кстати, я знаю как будто изнутри, а как это выглядело со стороны?

– Да почти нормально, ты отвечал чуть раньше, чем тебя спрашивали, как будто жил на секунду раньше.

– Значит, знают об этом ты и Ник?

– Лом – молодец, хоть и выглядит…

– Увальнем?

– Да, но беспокойство Ника срисовал и его причину, я ему свое поведение еще с утра прояснила.

– А мне что не прояснила?

– Ну, мой командир, есть же субординация, я доложила.

– Плохо устав свободного отряда ятори знаешь, боец! Уложение об иерархии. Как вернемся в крепость, выучить и доложить. – Я добавил в голос сталь и холод, но перед этим склонился к самому уху, короче, кроме хихикающего «Так точно, командир, будет исполнено» и тому подобного, ничего не было, на этом разговор и закончился.

Я прижал Сойку к стене, где-то в это время она отрубилась – все же за день вымоталась. Мне же, напротив, не спалось, вспоминал и старался повторить ощущения. Без результатов.

– Ум, мое сегодняшнее состояние можешь описать?

– Состояние неинформированности.

– Чего? Давай нормально, Ум.

– Входящий поток информации имел другую структуру, для меня он был не информативен. Но исходящая реакция адекватна.

– То есть сказать тебе нечего.

– Хозяин, задай вопрос и получишь ответ.

– Ладно, иди там этой синхронизацией занимайся. Значит, страх ограничивает. Снятие ограничения возможно, но, во-первых, зачем, во-вторых, тоже зачем.

– Предположу возможное уменьшение времени реагирования, – сказал Ум.

– Я вроде вопрос не задавал.

– Цитирую – зачем. Это вопросительное слово, имеющее цель выяснения причины, а также…

– Ум!

– Да, хозяин!

– Я понял, сейчас я буду рассуждать, слушай и не вмешивайся в процесс, потом укажешь на ошибки и дашь свои рекомендации и предложения, задачу понял?

– Понял, хозяин, готов к выполнению.

Если бы я мог его видеть, то, наверное, Ум бы сейчас сел за парту, сложил руки и уставился на меня. А я такой у доски отвечаю урок по общей теории мировоззрения. Так и уснул, глядя в ясные очи Ума, ожидающего моих размышлений. Вот он, наверное, удивился, как он там назвал – состояние неинформированности.

Чуть не проспал, вылетел из избы, когда Элиф уже спускался с дерева-великана.

Да, вспышка и луч. Но не прямо не вершине, сбоку.

Сойка с Элифом убежали в разные стороны, час туда, час обратно. Отряд занялся улучшением жилища.

– Мы вышли из графика, – заявил Ник, подойдя к нам. Мы с Ломом стояли на краю просеки.

– Графика с тридцатипроцентным запасом? – спросил Лом

– Реального времени, – ответил Ник.

– Если бы не волки в нулевую фазу, мы бы пошли через это, – я указал рукой на просеку, – но, как я понимаю, вероятность встретить там кого-нибудь не нулевая, – сообщил я.

– Это понятно, – отмахнулся Ник, – просто нам придется.

– Я согласен с Ником, нам придется пересечь просеку.

– Лом, Ник, если разведка не найдет лучшего места, сейчас готовьте отряд к переходу. Ник, залазь на дерево, составляй маршрут. Я пройдусь.

Прыгать с камешка на бревно, с бревнышка на бревнышко. Сто за час.

Результаты следующие: разведка – все так же, все та же просека. Ник – маршрута нет. Какие-то места с более-менее легким путем, они есть, но их не соединить.

– Лом! Разделяемся по парам. Сегодня переход на остров, если успеем, то дальше. Отдых каждый час. Контроль пространства и друг друга. Командуй!

Если бы я сам делил на пары… а так я в паре с Белкой. У меня выносливости больше, у Белки злобы с лихвой.

Еще, кроме всего прочего, снег и лед. Народ скользил, падал. Скорость упала еще ниже. И посему нам светило не успеть засветло дойти до острова. О чем Ник и сообщил.

– Прошли две трети, до острова еще час, но уже темнеет.

– Предлагаю расположиться здесь, завтра не задерживаясь на острове, пройти всю просеку – километр в сутки, кому расскажешь – засмеют. – Я пожал плечами. – Ладно, командуй привал, ночлег.

Спать, когда на лицо тебе падают снежинки – наверное, к этому можно привыкнуть. А вот к отсутствию костра рядом – вряд ли. Романтический ореол зимы меркнет, почти растворяясь в ночлеге на камнях. Но и второй день такой же. Разве что с надеждой на костер и снятую обувь. Горячую воду.

Как кусок льда тает в кружке, так и мы вокруг костра. Вторая избушка, что мы собрали с другой стороны просеки, – метр высотой, снегом занесена, но самое главное, тепло пробирается в кости и выгоняет холод.

А наутро пошел снег. Огромными снежинками в пол-ладони. Видимость нулевая. Для поддержания огня разобрали лежаки. На сутки снегопада хватило.

Потрескивание поленьев и скрип снега, оседающего под собственным весом. Все же в ходоки не просто так берут. Странные люди – сутки сидеть, молчать, смотреть в пламя огня. Я больше чем уверен, такая же тишина и в головах.

Вероятность, что мы все умрем в этом походе за два дня, выросла со среднестатистических пяти процентов до двадцати, и каждый индивидуально – до восьмидесяти.

Завтра, согласно расчетам Ника, начнется первая фаза нашествия. Зарождение начальника и строительство логова. Живность начнет собираться в мелкие стаи и в ближайшие дней десять избегать столкновения друг с другом – разные стаи или разные виды. Но, если зайти на ее территорию, атакует.

Что такое страх для этих людей? Я смотрел в лица и слушал биение их жизни.

Ник. Глаза, похожие на эту планету, – голубые, холодные, страх ошибиться – на самом деле страх одиночества. Того самого одиночества, что уже живет в его сердце. Он прячется от него за точками рассуждений и километрами теорий. Даже сейчас, в тишине, он рассчитывает вероятности, закономерности, справедливо полагая, что всякая закономерность случайна и всякая случайность закономерна.

Белка после смерти Каа добавила татуировок на шее и кистях рук. Злые глаза наливаются светом костра, в черноте радужки появляются алые сполохи. Она не боится одиночества, скорее жаждет его, но не находит. Белка боится себя, себя буйную, себя живую, она готова нейрон за нейроном сжигать себя, лишь бы не ощущать в себе жизнь. Она боится жить.

Лом. Прямой, могучий. Честный. Вместо крови у него течет плазма, выжигающая любой страх. Лом – само воплощение огня. Того, что сжигает леса, того, что выплескивает свою ярость из недр земли, лавой покрывая города и осушая океаны. Того, что рождается в центре любой звезды и, пройдя свой путь из центра к краю, становится светом. Страх его понятен и закономерен. Он боится самого себя, своей сути. Скрывая ее и уничтожая.

Сойка сидит рядом, я чувствую ее плечо, ее руки, я не вижу ее, но я знаю ее страх. Тот, что заставляет ее бежать еще быстрее, драться еще яростнее. Сойка боится бояться. Всякий раз она проходит по грани, заступая за границу своих возможностей, она готова биться, где нужно отступить, и каждый раз, закрывая глаза или отворачиваясь, потому что ее страх всегда рядом с ней. Она сама порождает свой страх. Ее страх – это то топливо, что двигает ее вперед, и чем больше она его сжигает, тем больше его нужно, и тем больше он проявляется. Жизнь Сойки – это забег с постоянным ускорением.

А я, я боюсь ледяного великана Идоля, что бродит вокруг нашей избушки, вздыхает и ищет меня. Готов выбежать наружу – вот он я, только чтобы избежать этого томительного ожидания, найдет – не найдет, убьет – не убьет. Я боюсь неизвестности. Еще и вижу в других только то, что есть во мне, поэтому я боюсь всматриваться в глаза, больше, чем страха неизвестности, я боюсь... Пф, я помотал головой. Наваждение, или на самом деле Идоль бродит.

Это единственное воспоминание или моя фантазия. Пещера, небольшой костерок. Замотанный в какие-то тряпки, я слушаю, как мать поет тихонько про ледяного великана Идоля, что заглядывает в глаза и, если нет в тебе жара, замораживает и уводит в свой дом. Так появляются новые великаны. И я вижу его ледяную морду на входе, между нами костер и он не может дотянуться, но не отступает, он знает, что во мне нет жара. Есть только ночь, койка, что слегка согревает кожу, есть улыбка матери, от нее теплеет внутри. Этого достаточно, чтобы остаться в пещере, но недостаточно, чтобы Идоль ушел.

Элиф спустился с дерева, подтверждая правильность направления движения. Ник тихонечко ругается. Мы отстаем от графика, а выпавший снег еще больше нас замедляет. Даже Сойка не может сейчас скользить по поверхности – проваливается, оглядывается, виновато улыбается.

Да, наш заказчик не выставлял сроков, четко понимая, что может и не может случиться всякое. И это всякое уже потихонечку случается. Из пяти фаз нашествия самая лучшая – нулевая, самая хреновая – пятая, если попадешь на само нашествие. В целом же вторая фаза – самая противная, это активный сбор живности и тварей.

За сутки, за полтора суток в тишине все немного устали, устали от тишины, и скрип снега под ногами не унимает тягу к звукам. Люди стремятся, когда это возможно, издать звук или послушать. Замереть и высказать свое мнение или впечатление. Лом на эти проявления только шикает, чем также разбавляет тишину. Делает он это скорее для поддержания традиции.

Мы идем. Снега от «по колено» до «по пояс». Первым идет снеголом, вторым снегомят, они каждые полчаса меняются. Но скорость все одно невелика, и к вечеру мы прошли максимум половину, зато к полудню вышли из леса и перед нами выросла черная гора. Вот она, рукой подать. Это значит идти и идти.

– Я бы сейчас выругался, если бы не знал, как ты этого не любишь, – подошел Ник, – впереди ущелье.

Укрытое снегом, оно почти незаметно, но открылось во всей красе, стоило подойти ближе. Не ущелье – трещина шириной метров пятьдесят. Расти тут дерево, срубили бы и перелезли, но дотащить и перебросить, да уже на стадии дотащить…

– Идем вдоль ущелья, – отдаю я команду. Это уводит нас от маршрута градусов на тридцать, но всяко лучше, чем если бы ущелье было поперек.

Идем по краю, снег там почти не задерживается. Ущелье глубокое, дна не видно, зато ощущается исходящее оттуда тепло. Все края в ледяных наростах.

Кряк – и, вскидывая руки, Болтун достает топор и вонзает его в край. Пласт снега под ним ухнул в ущелье, утягивая воина за собой. Идущий за ним Болт тыкает ему в лицо пику. Болтун успевает ухватиться, и его падение в ущелье замедляется, а снег под Болтом трещит. Две петли – моя и Лома – на Болта, обе удачно. Моя захватывает руку, Лом сумел накинуть аркан на торс. Джин ухватывает мой аркан и тащит в сторону от ущелья, снег трещит уже под ним.

Кряк. Миг и – кряк – пласт снега под половиной отряда ухнул на метр вниз, обнажая наше положение: мы шли по ледяному наросту. Я, Джин, Болт, Болтун замерли на осевшем куске льда, непонятно на чем державшемся. Аркан Лома вырвало из его рук. Чуть слышное потрескивание нарастает.

Два оборота и петля – я затягиваю свой аркан на поясе, в это время три петли затягиваются на мне, не слишком удачно, прижимая руки к телу. Кряк – и пласт уходит из-под ног, я повисаю в воздухе. Меня держат три аркана, мой аркан держит руку Болта, за него же держится Джин, распластавшись на пласте. Болт держит пику, за которую держится Болтун, и ржет. Блин, я бы тоже поржал, если бы меня не разрывало надвое. Рюкзак Болтуна зацепился то ли за скалу, то ли за дерево – непонятно, но он повис. И сейчас скорее он держит Болта.

– Хорош ржать! – сквозь смех орет Джин. Его болтает по пласту, который раз за разом оседает все ниже и ниже.

Пласт ушел метров на пять и вроде остановился. Я пытаюсь напрягать мышцы, чтобы кровь хоть как-то текла к онемевшим рукам. Положение – паршиво-стабильное. Ухудшения нет, но что делать, я просто не вижу. Мое положение в пространстве не позволяет оценить.

Еще один аркан летит в Джина, цепляя того за поднятую руку, и он отпускает мой – становится легче.

Джина тащат по пласту к стене. Он достает топор и бьет по стене… кряк – и проваливается внутрь.

– Здесь пещера, – кричит он, – отпустите на метр, отлично. Скала.

– Гор, – кричит Ник, – мы Болта с Болтуном заарканили, отпускай свой.

– Он привязан к поясу.

– Болт, режь аркан Гора.

Пф, стало хорошо. Бам – меня вбило в пласт, выбив оставшийся воздух. Но пласт ниже не пошел. Хорошо. Тащат по пласту. Джин перехватил и затащил меня в пещеру. Пещера – это я польстил, скорее углубление, которое углубилось на три метра.

Джин снимает с меня веревки, и они уползают. Я пытаюсь шевелиться, размять затекшие руки.

Болта тащат по пласту к нам. И только Болтун болтается – какой своевременный позывной. А я-то возмущался, что Болт и Болтун можно перепутать.

С неба, зацепленная за пояс, как ангел, спускается Сойка. Идет к краю, смотрит, подходит к Болтуну, привязывает один аркан к его телу, другой к рюкзаку. Расстегивает лямки. Болтун съезжает около метра, и все замирают. Нормально. Снимают рюкзак, и все идут к нам.

– Сейчас закрепим якорь, – кричит Лом, – залезете наверх.

– Там, может быть, получится перебраться, – говорит Сойка.

– Пошли, посмотрим, – говорю я сквозь зубы, меня колбасит. – Джин, держи веревку. – Привязанный к поясу аркан отдал Джину.

Стоя на краю, Сойка показывала:

– Вот там метров пять я перепрыгну, поднимусь вот там, здесь бросим веревки, там заякорюсь и тихонько поднимусь.

– Опасно, – вздыхаю я.

– Есть малеха, – соглашается девушка.

– Метров тридцать вниз, – прикидываю я, – свяжем два аркана, перепрыгнешь, полезешь там. Так, но на верх у нас арканов не хватит.

– Почему не хватит?

– Нужно оставить возможность выбраться с той стороны. По-хорошему устроить тут переход, нам еще возвращаться.

– Даже с запасом на якорь должно хватить семи.

– Да, но это без страховки. Да, Лом! Ставь якорь, будем переход на ту сторону делать.

– Понял!

Элиф хорошо лазил по деревьям и плохо по скалам, срывался, повисал на страховке, и за два часа мы достигли разве что того, что перебросили веревку внизу.

Сойка, полезшая первой, в первый же прыжок сорвалась и разбила кисть. Сейчас сидела в пещере и пыталась себя восстановить.

– Еще раз! – говорит Элиф и ползет вниз.

– Мы теряем время, – говорит Лом.

– С другой стороны лучшего перехода мы можем и не найти, – утверждаю я.

Бам – вновь срывается Элиф, и Джин его вытаскивает.

– А можно я попробую? – негромко говорит Белка.

Белка ползла медленно. Там, где Элиф пользовался трещинами, выступами, углублениями, Белка делала себе полноценную ступеньку.

– Не, ну с таким подходом – конечно.

– Тебе никто не мешал делать так же, Элиф, – прервал я размышления разведчика. – Лом, похоже у нас будет переход, но, скорее всего, завтра, устраивай стоянку. Хорошо бы с костром.

Дрова нашли – вернулись в лес. Пещера, нами найденная, для всех маловата. Поэтому опять строили иглу, опять в лесу. Но и в пещере развели костер. Белка с Элифом попеременно прорубали дорогу и попеременно грелись в пещере.