Сласти, страсти и тайны королевского двора

Глава 24

Глава 24

На столе дымился горячий чайник с ароматным травяным сбором, собственноручно приготовленным папашей и смешанный с крепкими чайными листьями, от которых я так и не смогла отказаться. Привычка-с, простите. Рядышком, на большом блюде, укрытом белой салфеткой, горкой возвышались пушистые расстегаи – сочные, как арбуз, и золотисто-румяные, как утренняя заря. На краю стола высилась стопка пустых тарелок из-под ухи.

Папаша сонно помаргивал, прислушиваясь к удаляющимся раскатам грома и затихающему звуку льющейся воды, кивал в такт словам дядьки Скита и помешивал ложечкой в чашке с чаем. Дядька, сыто облизываясь, вкусно ел варенье из глубокой пиалы, закусывал расстегаем и сочно рассказывал очередную байку.

— Вот я и говорю ему, ты чего мне притащил на заточку? А знаешь, чё этот зелёный дурень сказал?

— Что? – ухмыльнулся Исайя, прекрасно зная, что будет дальше.

Дядька Скит эту историю уже сотый раз по кругу пересказывал. А может и больше. Всё-таки знакомы они с Исайей практически с молодости, только не совсем понятно с чьей. Исайя так-то постарше будет. Наверное.

Не дожидаясь шутки Скита про тролля, который каменюку притащил на заточку, я поднялась из-за стола и принялась собирать посуду. У меня ещё дела, а старики пусть посидят.

Знаю я, что будет дальше. Не успею я выйти за дверь, как Скит хитро подмигнёт Исайе и на столе организуется наливка и пара крохотных рюмочек. Потом потекут совсем другие беседы, чаще о прошедших годах, а после сядут два друга рядышком, обнимутся и негромко затянут песню о чёрной птице, что горько плачет над их головами, путаясь в туманной пелене вечности.

— Ты куда, Летта? – привычно заволновался папаша, — посиди ещё. Ты так редко теперь дома бываешь.

— Да, посиди, — подхватил Скит, но глазки его влажно заблестели в предвкушении предстоящего возлияния.

— Да нет, Исайя. Вы отдыхайте, а я с посудой разберусь, потом мусор выброшу и спать лягу. Мне завтра рано вставать.

Я всегда делала вид, что не знаю про их миленькие шалости, а потом, лёжа в постели, слушала негромкие разговоры, доносящиеся через неплотно прикрытую дверь, и незаметно засыпала.

— К Мартину сегодня не идёшь? – спросил Исайя, отодвигая чашку.

Взгляд папаши был чуть виноватым, словно задумал он какую шкоду, а теперь боялся получить нагоняй.

Ага, а рюмочки-то Исайя заранее припрятал. Как всегда!

— Неа, Мартин сказал, что сегодня предвидится слишком шумный вечер. Банкет кто-то организует для йоменов и солдат местной гвардии. Так что я в отгуле, — добродушно улыбнулась я, подхватывая посуду, — просто отосплюсь в кой-то веки!

— Ну, хорошо, дочка, — кивнул Исайя, — можешь, как мусор выкидывать пойдёшь, сумку захватить и к Твине занести? Там порошки готовы, которые она заказывала. И скажи ей, чтобы серебрянку экономно расходовала, а то сыпет почём зря, — нахмурился Исайя, складывая суховатые руки поверх стола, — не сезон на неё, да и я слаб ногами, чтоб в такие дали за травой ходить.

— Хорошо, — кивнула я, — оплата?

— Уже, дочка. Уже всё оплачено.

Я улыбнулась, отметив, что Скит радостно потирает нос, а руку уже запустил в свою сумку, стоящую у его ног, и ушла на кухню. Там немного погремела посудой, делая вид, что не слышу, как звонко зазвучали голоса в гостиной. Чтобы не смущать стариков своим присутствием, выкинула в окно мешок с мусором, не глядя прошла через гостиную в каморку для трав, подхватила сумку, сходила в свою комнату за кофтой и вышла во двор, громко попрощавшись перед тем, как закрыть дверь.

Старики меня не услышали, да и не надо было.

Забрав мусор, я вышла за калитку. Гроза принесла свежесть, напитала зелень влагой, а по улицам расстелила полосы густого молочного тумана.

Погода в Трилло всегда была странной. Днём солнце могло раскалить всё до температуры духовки, а ночью выпадала холодная роса, которая должна была сгубить зелень, но странным образом делал её только живее и крепче.

Местные убеждённо говорили, что то благодетель Богини, которая денно и нощно бережёт королевство от беды.

Вот и сейчас после дневного жара на улице сгустилась осенняя прохлада. Молоко тумана запуталось в кронах деревьев, влажно горюющих о тёплых лучах солнца. Фонари, в которых слабо мерцали кристаллы света, выглядели унылыми призраками былого дня.

На улице не было не души.

Даже вездесущие ночные коты и собаки куда-то подевались. Смыло ливнем, надо полагать, и теперь сидят они по домам, греются возле тёплых каминов, а на улицу и носу не высунут.

И вроде привычная улица, но туман и безлюдность сделали её какой-то мрачной.

— Бр-р, — поёжилась я, подхватывая мешок с мусором, — жутковато.

Идти было недалеко. Метров сто-сто пятьдесят до помойки, а потом свернуть в переулок, пройти ещё пятьдесят метров, свернуть на дорогу, перейти её по диагонали и упрёшься в дом Твины, местной художницы. Она пишет чудесные картины, но на жизнь зарабатывает окраской тканей. Вот и снабжает её папаша красителями разной степени редкости, Твина сама смешивает их в нужных пропорциях, чтобы на выходе получить стойкий и очень яркий цвет, ну или нежный. Тут всё от заказчика зависит.

Судя по усиливающейся прохладе, вскоре предстояла вторая часть ливневого балета со спец эффектами в виде грома и молний. Чтобы не промокнуть и не заработать простуду, предстояло пройти весь путь, туда-обратно, в короткие сроки.

Я ускорила шаг, почти бегом добралась до мусорных баков и закинула мешок. Обошла бак кругом, чтобы нажать педаль и запустить драконье пламя, но…

— Обходи, обходи, — послышался сдавленный шёпот.

Я так и замерла с поднятой над педалью ногой, решив, что слова адресованы мне, однако следующая фраза всё мигом пояснила.

— В клещи бери гада, — повторил, задыхаясь, всё-тот же голос, — не дай уйти, золото уже уплочено.

Голос шёл из подворотни. Тёмного местечка, покрытого вечной плесенью и мхом. Солнце туда совсем не попадало, просматривалось это место плохо, но там был приличный лаз на центральную дорогу. Мелкими мы частенько пользовались проходом, чтобы срезать путь. Ребёнок сквозь него пролезет спокойно, но взрослый точно застрянет, если не знает одного маленького секрета.

И сейчас там кого-то били.

Чуть слышно позвякивало оружие, пыхтел кто-то, топал. Я убрала ногу, присела и медленно прокралась к подворотне. Осторожно высунув голову из-за бака, я заглянула в подворотню.

В туманной пелене выделялись широкоплечие коренастые фигуры. Они растянулись дугой, растопырили руки и медленно наступали на кого-то, прижавшегося к стене.

Я нырнула за бак, отдышалась, решая что делать. Добежать до помощи не успею, тем более все солдаты гарнизона вместе с йоменами, прибывшими недавно, пьют здравницу Королю-Солнцу. Стариков своих звать тоже бессмысленно. Пока добегу, пока объясню, пока назад со скрипом доползём, будет уже поздно. А в подворотне нарастал шум борьбы. Уже совершенно не скрываясь, преступники нагло хохотали, уверенные, что жертва никуда не денется, и выражались нецензурно.

— Что, мразота, сцышь, когда страшно! – гоготнул тот же голос, что заставил меня застыть.

Вожак, наверное. Организатор преступной группировки.

— Сколько заплатили? – сильный, молодой голос мужчины перекрыл возню.

— А тебе какая разница, если ты уже труп! – расхохотался вожак, — давай народ. Разом!

Зычный рёв вырвался из подворотни, свистнула тетива арбалета, запуская болт в жертву.

Решение пришло само собой. Я рванула с волос ленту, стягивающую мои рыжие пряди, дважды нажала рукой на педаль мусорного бака, вызывая яростное драконье пламя, и выскочила из-за бака.

Освещаемая гулким пламенем, я вынула из-за пазухи медальон, выставила его перед собой и пошла в подворотню, нараспев выкрикивая первое, что пришло в голову:

— Мандибула… дура матэр спиналис… максилла…пер ректум… пульмонес краниум насус…*

********

Не забываем, что Марь Васильевна врач, поэтому на ум её пришла латынь, вызубренная в мединституте. А точнее названия органов и кое-что из терминологии:

мандибула – нижняя челюсть;

дура матер спиналис – твёрдая мозговая оболочка спинного мозга;

максилла – верхняя челюсть;

пер ректум – в прямую кишку (имеется в виду введение препарата);

пульмонес – лёгкие;

краниум – череп;

насус – нос.