Шайтан Иван 7.

Глава 34

Крепость Грозная.

Предрассветная мгла еще окутывала крепость, когда сквозь крепостные ворота вихрем ворвался запыхавшийся вестовой. Лицо казака было иссечено ветром и усталостью, а на лошади вздымалась пена. Бросив дежурному измотанного коня, он, не теряя ни секунды, бросился к зданию штаба.

Уже через полчаса у его порога стали появляться офицеры, на ходу застегивая мундиры. Вскоре в зале собрался весь командный состав гарнизона. Крепость Грозная, самый мощный опорный пункт левого фланга Кавказской линии, пробуждалась тревожным утром. За ее валами и бастионами стояли батальоны нескольких пехотных полков, артиллерийские команды, казачьи сотни Моздокского и Кизлярского полков. Здесь хранились большие запасы провианта, снаряжения и пороха.

В наступившей тишине раздались твердые шаги — в штаб вошел генерал Головин. Его взгляд, тяжелый и пронзительный, медленным кругом обвел собравшихся.

Первым слово дали вестовому.— Ваше превосходительство, младший урядник Ковалин, Синявинская сотня! — отчеканил казак, застыв по стойке «смирно». — Вчера к полудню станицу атаковали горцы. Силы не менее пяти сотен. Часть жителей успела укрыться в укреплении, но многие были застигнуты врасплох. Шла уборочная страда… На момент моего выхода горцы хозяйничали в станице и штурмовали укрепление.

Генерал медленно перевел взгляд на полковника Савина.— Какой гарнизон в укреплении?— Неполная рота, ваше превосходительство, при двух орудиях, — последовал сдержанный ответ.

Головин подался вперед, и его голос зазвучал с холодной, язвительной усмешкой:— Полковник, вы мне докладывали, что три сотни пластунов встанут кордоном перед станицами. И где же этот батальон?

Савин, побледнев, пытался оправдаться:— Ваше превосходительство, тремя сотнями невозможно закрыть тридцать пять верст! Они должны были прикрыть лишь наиболее опасные направления…

— А что предприняли лично вы, полковник, для укрепления этой линии? — не отступал Головин.

Савин молча опустил глаза, впиваясь взглядом в полированную столешницу. Стоявший чуть в стороне капитан Лесников сжал челюсти так, что его скулы напряглись и заиграли желваками.

— Молчите? — тихо произнес генерал, и эта тишина прозвучала громче любого крика. — Что ж… Срочно готовить к выступлению второй батальон Куринского полка, Кизлярскую казачью сотню, драгунский полуэскадрон и два орудия конной артиллерии. Отряд поведу лично.

В зале поднялся сдержанный гул изумления. Офицеры переглядывались, не веря своим ушам. Наконец, полковник Савинов, собравшись с духом, сделал шаг вперед:— Ваше превосходительство, в вашем личном участии нет необходимости! Позвольте поручить командование подполковнику Ступину — он вполне справится с этой задачей.

— Довольно споров, полковник. Я принял решение, вы остаётесь временно комендантом Грозной. Будьте готовы к нападению. Хотя, это маловероятно.

В десять утра, отряд под командованием генерала Головина выдвинулся в сторону Синявино.

— Вадим Сергеевич, выступайте вместе с отрядом. — Савинов с тревогой смотрел на Лесникова. — Не к добру этот выход.

— Слушаюсь! — капитан Лесников вышел из кабинета начальника штаба.

***

Ибрагим прикорнул у замаскированного ветками орудия рядом с Прошкой. Мысли путались, возвращаясь к одному — предстоящему бою. Какой отряд и в каком числе выйдет из Грозной на выручку, оставалось лишь догадываться.

Их засада была крепка: пять орудий его батареи, пешие поляки и полсотни русских дезертиров да пленных. Даже здесь, в лесу, их разделяла незримая стена. Поляки, молчаливые и собранные, с открытым презрением косились на русских, своих вынужденных союзников. Одни шли в бой за идею, яростно и осознанно, другие — по жуткой необходимости, спасая шкуру. Помимо них, в зарослях затаилась пешая, сборная рота горцев — чеченцы, кабардинцы, кумыки.

Самая близкая точка — участок дороги в двухстах шагах. Орудия были наведены, пристреляны по пустому месту. Ждали. Сегодня.

Чуть ниже, в версте у брода, стоял в засаде конный отряд поляка Яна. А на противоположном берегу, скрытый лесом, покоилась главная сила — две тысячи всадников Абдулах-амина. Куда он обрушит этот удар, Ибрагим не знал. Да и не нужны были ему эти знания. Он лишь надеялся отсидеться на этом берегу, выполнить свое дело и уцелеть.

Где-то около полудня по дороге пронесся всадник, отчаянно размахивавший шестом с привязанной белой тряпкой. Это был условный сигнал от дозорных: колонна вышла и движется в их сторону.

Рядом с орудием, словно из-под земли, вырос чеченец Абаз.— Ибрагим, готовься. Очень надеюсь на тебя и твоих артиллеристов, — тихо, но четко бросил он. Абаз командовал всей засадой, и в его словах чувствовалась тяжесть ответственности.

Ожидание затянулось. Лишь часа через два показался казачий разъезд, проскакавший рысью и скрывшийся вдали. Вслед за ним, поднимая облако пыли, показалась конная колонна казаков в темно-синих черкесках. За казаками, мерно позванивая амуницией, двигались драгуны, а в их голове — группа командиров с эполетами, которые ослепительно поблескивали в лучах солнца. Чуть далее, тяжело ступая, тянулась длинная колонна пехоты.

Орудие Ибрагима было первым в линии. Он, не дыша, следил за «блестящей группой» офицеров. Когда те поравнялись с его позицией, он сунул раскаленный фитиль в запальник. Орудие оглушительно рявкнуло, выплюнув в сторону дороги смертоносный заряд дальней картечи. Тотчас, неровной очередью, грохнули остальные орудия батареи.

Прислуга, относительно быстро перезарядила орудие, вкатив его на прежнюю позицию. Ибрагим сместил прицел вправо и выстрелил по новой цели — скучившейся группе драгун. Батарея отработала очень даже неплохо, выпустив все пять зарядов на ствол, и смолкла. Ее задача была выполнена, и участвовать в дальнейшей бойне смысла не было.

Едва рассеялся дым, на разгромленную колонну стремительно налетела конница Абдулах-амина. Несколько разрозненных групп пехотинцев успели сомкнуться в каре, но форма его была уродлива и ненадежна. Конница проломила его с первой атаки, и началась страшная, беспощадная рубка практически беззащитной пехоты.

Из двух орудий, бывших в колонне, одно было повреждено первым залпом, а второе успело дать один ответный выстрел, прежде чем прислугу изрубили в считанные секунды. Конные горцы прибывали со всех сторон, как саранча, завершая уничтожение разбитого отряда. Абаз с пехотой отправился к броду отдав приказ батарее сниматься, и двигаться след за ними.

Абдулах-амин, воодушевлённый разгромом крупного русского отряда, медленно подъехал к месту недавнего боя. Воздух был густым и тяжёлым, пропитан запахом пороха, пыли и крови. Вокруг, в немых и неуклюжих позах, лежали тела его врагов, что могло быть слаще этого зрелища? Что могло сильнее утвердить его правоту и мощь?

Воины, занятые сбором трофеев, встречали его громкими криками, вскидывая вверх окровавленные шашки. Но имам, кивая в ответ, уже думал о следующем шаге. Почти сразу он отрядил преследовать бегущих остатки отряда под командованием Яна Собеского и около шести сотен Хочара.

Затем его внимание привлекла группа пленных. Более восьми десятков человек. В основном — пехотинцы в изодранных и запылённых мундирах, к ним добавилась горстка казаков и драгун. Четверо офицеров стояли чуть в стороне. Двое из них, тяжелораненые, не могли подняться и лежали на земле, уставившись пустыми взглядами в небо. Все стояли с опущенными головами, охваченные либо стыдом, либо животным страхом. Абдулах-амин молча разглядывал их, наслаждаясь своей полной властью над этими сломленными людьми.

— Анзор, — обратился он к подошедшему нукеру. — Много ли мы потеряли?— Восемь десятков погибших, есть раненые, — тот почтительно склонил голову.

Имам окинул взглядом поле, его лицо оставалось невозмутимым.— Не будем терять времени. Оставь здесь сотню пеших для охраны пленных и сбора добычи. Остальным — немедленно выступать к Грозной. Все селения и станицы на пути проходить быстрым маршем, не ввязываясь в стычки. Главная цель теперь — Грозная.

— Слушаюсь, имам, — Анзор поклонился ещё раз и отошёл, торопливо отдавая приказания, чтобы поднять войско в новый поход.

***

Капитан Лесников сидел, прислонившись к колесу разбитой телеги, и с трудом сдерживал стон. Грудь пылала огнём, каждый вдох давался с хрустом и острой болью. Хотелось пить — до тошноты, до помутнения в глазах. Во время последней атаки его сбила с ног лошадь — чудовищный удар, от которого он потерял сознание. Очнулся он уже тогда, когда всё было кончено. Отряд был полностью разгромлен.

Основные силы горцев ушли в сторону Грозной, оставив для охраны пленных пешую сотню. Те спешно собирали трофеи и готовились наутро уходить в горы. Все, кто мог хоть как-то двигаться, были поставлены на работы. Тяжелораненый подполковник уже скончался, а штабс-капитан с перебитой ногой не мог передвигаться. Лесников и молодой подпоручик, сами едва держась на ногах, кое-как перевязали его и теперь сидели под надзором двух бдительных горцев.

Когда совсем стемнело, пленных разбили на группы и связали. Горцы принялись «ухаживать» за ранеными — добили троих искалеченных казаков. Видя это, один из казаков, коренастый и рыжеволосый, внезапно начал кричать что-то на чеченском языке. Охранник грубо оборвал его, ударив прикладом в лицо. Но казак, словно зверь, мгновенно вскочил на ноги, и лезвие ножа блеснуло в темноте. Он полоснул охранника по горлу и с низким, нечленораздельным рычанием кинулся на второго, успевая ранить того в руку.

Еще двое его товарищей, будто ждавшие только этого сигнала, ринулись в отчаянную драку с голыми руками. Озлобленные горцы, взбешённые гибелью двоих своих и ранением третьего, обнажили шашки и принялись рубить всех подряд, кто оказывался рядом. Эта кровавая вакханалия прекратилась лишь тогда, когда к месту побоища прибежал их сотник. Он грубо расталкивал воинов, осыпая их отборными ругательствами и пинками.

Поднялся невообразимый шум — воины, горячась, пытались что-то доказать командиру, тыкая окровавленными клинками в тела зарубленных казаков. Когда всё утихло, выяснилось, что в результате этой вспышки ярости погибло двое горцев и двенадцать пленных.

Привезли, наконец, бурдюки с водой. Лесников жадно глотал тепловатую, пахнущую овчиной влагу, чувствуя, как она почти физически гасит огонь в пересохшем горле. Утолив жажду, он откинулся назад, закрыв глаза. Но облегчение было недолгим. Помимо тупой, раскаленной боли в груди, там же, глубоко внутри, начинало жечь иное, куда более гнетущее чувство — обида. Обида за то, что не погиб в честном бою, а оказался здесь, в плену, беспомощный и униженный. По его грязным щекам текли горячие слезы. Он боялся даже думать, что ждет его впереди — рабство, пытки, медленная смерть. От боли и отчаяния сон не шел, и лишь под самое утро, совершенно измученный, он ненадолго провалился в тяжелое, болезненное забытье.

Проснулся он внезапно, будто от сильного толчка. В сером, предрассветном сумраке его взгляд зафиксировал странное движение: серые, бесшумные тени скользили между спящими телами и разбитыми повозками. Они двигались как призраки, целенаправленно и смертоносно.

Тишину рассвета разорвал внезапный, гортанный крик, почти сразу же захлебнувшийся. И тут же рассветную мглу прошили первые выстрелы, за ними отрывистые вопли горцев, лязг стали, короткие, обрывающиеся стоны. Резня была молниеносной и безжалостной.

Мимо лежащего капитана, не замедляя шага, промелькнули несколько фигур в знакомой форме. Один не задерживаясь, хладнокровно застрелил поднявшегося с земли охранника. Второй, не сбавляя хода, взмахнул укороченным плащом, и тело второго горца беззвучно осело. Они не останавливались, исчезая в лагерном хаосе как тени. Никаких криков «ура», никаких возгласов — только молниеносная, тихая работа.

— Контроль и зачистка. Сторожко, братцы. Пленных не брать, — раздалась где-то рядом негромкая, властная команда.

«Пластуны… Полковника Иванова…» — пронеслось в голове у Лесников с такой ясностью, что он внутренне вздрогнул. И тут же, накрыв его с головой, хлынула волна такого всепоглощающего, оглушительного счастья, что у него перехватило дыхание. Он не мог говорить, не мог шевельнуться, лишь беззвучно рыдал, и слезы облегчения и радости текли по его лицу, смешиваясь с грязью и прошлыми дорожками слез отчаяния. Его просто сломила, раздавила эта внезапная, невероятная перемена судьбы.