Шайтан Иван 7.

Глава 22

Начальник штаба Сунженской линии полковник Савин Давыд Ильич, получив тревожное донесение от своего первого помощника капитана Лесникова, в который раз безуспешно искал выхода из сложившегося опасного положения. Вынесенные далеко вперёд, на самый край оборонительной линии, новые станицы и военные посты были подобны незажившим ранам на теле линии обороны. Их укрепления строились медленно и находились в разной, но всегда недостаточной степени готовности. В случае внезапного нападения горцев их участь была предрешена. Все попытки полковника донести эту простую мысль до начальника, генерала Головина, наталкивались на глухую стену высокомерного непонимания и вызывали лишь раздражение.

— Послушайте, Давыд Ильич, — на этот раз генерал, отложив перо, посмотрел на полковника с нескрываемым раздражением. — Неужели вы и вправду так серьёзно опасаетесь этих банд разбойников? Вам должно быть стыдно, как офицеру. Помню, во время компании в Польше, я с тремя ротами при одном орудии обращал в бегство тысячи восставших. А ведь поляки, смею заверить, не самые плохие солдаты в Европе! А вы всё твердите мне об опасности со стороны каких-то диких горцев. Хватит сеять панику!

Он резко встал и прошелся по кабинету.— Приведите войска в полную боевую готовность, ускорьте строительство укреплений силами гарнизонов. Направьте в помощь сапёрную роту. Пусть солдаты займутся делом, а вы не предавайтесь пустым опасениям. Право слово, не понимаю вашей тревоги, полковник.

Полковник тяжело вздохнув сказал единственное, что у него оставалось.

— Слушаюсь ваше превосходительство.

Вернувшись в свой кабинет, полковник Савин ещё долго не мог справиться с гнетущим раздражением. Генеральские насмешки жгли душу обиднее, чем открытое хамство. Наконец, сжав кулаки, он принял решение.— Ординарец! Немедленно ко мне капитана Лесникова!

Вскоре в дверь постучали, и на пороге появился знакомый силуэт.— Здравия желаю, господин полковник. Вызывали?— Проходите, Вадим Сергеевич, — устало кивнул Савин. — Только что был у его превосходительства. В очередной раз. Снова выслушал лекцию о чести мундира и был удостоен звания «главного паникёра Кавказа». По мнению Головина, мы тут сидим и зря казённый харч проедаем, пугаясь «шаек дикарей».

Капитан, внимательно выслушал, мрачнел с каждым словом.— Сочувствую, Давыд Ильич. Но я вынужден быть прямолинейным: если грянет беда, а мои источники уверяют, что горцы не просто собираются, они готовят набег, то отвечать головой придётся нам. И в первую очередь, вам. Позволю себе даже предположить, какими будут первые слова на разборе последствий набега.

Савин горько усмехнулся.— Не томите, Вадим Сергеевич, поделитесь своим пророчеством.

— Скажут так: «Господин полковник, его превосходительство человек новый, на Кавказе всего несколько месяцев. Но вы то здесь пятый год служите! Вы должны были настоять, убедить, предусмотреть! Почему не были приняты меры?» А потом посчитают убитых и сожжённые станицы… дальше рисовать картину.

Полковник тяжело откинулся на спинку кресла, его взгляд уставился в потолок.— М-да… Весьма убедительная картина. И совершенно справедливые вопросы. — Он перевёл на капитана усталые глаза. — Так что же нам теперь делать, капитан? Вот в чём главный вопрос. И ответить на него предстоит нам с вами. Других вариантов не вижу.

— Давыд Ильич, давайте исходить из существующих реалий, — капитан Лесников подошёл к карте, висевшей на стене кабинета. — Самый слабый участок на нашей линии — вот здесь: три новые станицы и два военных поста. Они как гнилые зубы — шатаются, и одного хорошего удара будет достаточно. Предлагаю усилить их за счёт резервов со старой линии. Можно временно перебросить казачьи сотни Терского полка и пластунскую сотню Отдельного Кавказского батальона. Чуть дальше, здесь, — он ткнул пальцем в точку на карте, — стоит ещё одна сотня Моздокского полка. Её тоже можно задействовать.

— То есть, вы предлагаете, Вадим Сергеевич, выдвинуть в этом году несколько регулярных команд и казачьих сотен вперёд, создав временный укреплённый рубеж? — уточнил Савин, вдумчиво изучая карту.

— Именно так. Казаки в тех станицах только-только готовятся собрать урожай. Потеря его для них, верный голод. Но есть нюанс, — Лесников сделал многозначительную паузу. — Любые перемещения казачьих подразделений необходимо согласовать с войсковым атаманом. Военная администрация может командовать ими напрямую только в условиях объявленного военного положения.

— Думаете, атаман откажет? — полковник вопросительно поднял бровь.

— С атаманом? Нет, Давыд Ильич, с Николаем Леонидовичем мы найдём общий язык. Он человек разумный, и речь идёт о защите его же станиц. А вот с командиром Пластунского батальона, полковником Ивановым, я лично не знаком. Много о нём слышал от подполковника Шувалова, тот отзывается о нём с нескрываемым восхищением. Пересказывать все слухи — дело неблагодарное. Скажу одно: сделать столь стремительную карьеру, из подпоручика в полковники, за такое короткое время да ещё и при таком иконостасе… Георгиевский кавалер, ко всему прочему. Согласитесь, это о многом говорит.

— Да, и я о таком чуде слышал, — хмыкнул Савин. — Но чести быть представленным ему не имел. Где его штаб?

— В Пластуновке, под станицей Романовской. Штаб и две сотни.

Савин помолчал, обдумывая план, затем резко поднялся.— Вот что, Вадим Сергеевич. Ваша задача — отправиться в Пятигорск. В кратчайшие сроки согласуйте с атаманом и полковником Ивановым вопросы взаимодействия. И… — полковник понизил голос, сделав акцент, — кулуарно, очень осторожно, объясните им всю деликатность нашей ситуации. Пусть это останется между нами. Генералу докладывать пока не будем.

— Слушаюсь, господин полковник. Будет исполнено.Капитан чётко повернулся и вышел из кабинета, оставив полковника наедине с картой и тяжёлыми мыслями.

***

Хорунжий Егор Лукич Фомин, начальник тыловой службы Отдельного пластунского батальона, подъехал к дому своего двоюродного брата, приказного Григория Наледина. Они были с Гришкой и Анисимом не разлей вода — вместе служили в четвёртой сотне Семёновского полка, хлебнули лиха в стычках с горцами, дружбу закалили в бою. Потому-то Егор и привлёк проверенного товарища к прибыльному «ковровому делу» — предприятию, организованному под эгидой их командира.

Суть была проста: Григорий закупал у горянок узорчатые ковры, формировал из них партии и отправлял на продажу в Москву и Петербург. Фомин, вкладывавший в это дело и казённые, и свои средства, доверял другу как себе и редко проверял его отчёты — всё всегда сходилось «тютелька в тютельку».

Удар пришёл откуда не ждали. Второй служащий приёмной конторы, случайно подсмотрев, сколько одна из мастериц получила на руки, заинтересовался и провёл своё маленькое расследование. Оказалось, Григорий систематически недоплачивал каждой горянке по полтине с ковра, проводя в книгах полную сумму. Разница оседала в его кармане. При оборотах в сотни ковров набегала очень приличная сумма. Горянки, наивно полагая, что так и должно быть, жаловаться не смели.

Егор Лукич, узнав о подлом деле, отказывался верить. Предательство брата било больнее, чем любая финансовая потеря. Всё ещё надеясь на ошибку или навет, он решил лично поговорить с Григорием и посмотреть ему в глаза.

— Здравствуй, Егор. Проходи в дом, — Григорий распахнул дверь, но сразу по лицу гостя понял, что визит этот неспроста. — Что случилось?

— Случилось, Гриша, — тяжело вздохнул Егор, проходя в горницу и садясь за стол. Он обвёл взглядом знакомую обстановку, будто ища ответа на полках, и упёрся суровым взглядом в глаза брата. — Сам покаешься, али нам иначе решать придётся.

— Ты о чём, Егор? — в глазах Григория мелькнула тревога, но он попытался сделать вид, что не понимает. — Чего не так?

— Значит, по-хорошему не выйдет? — тихо, но твёрдо спросил Егор, не отводя взгляда. — По-родственному?

Григорий не выдержал этого взгляда. Его глаза опустились, уставились в деревянную столешницу. Он молчал, сжав кулаки.

— И много успел прикарманить? — почти шёпотом спросил Егор.

Молчание стало невыносимым.

— С чего это ты вздумал меня вором называть?! — вдруг вспылил Григорий, срываясь на крик, в котором злость смешалась с отчаянием. — Подумаешь, отщипнул у вашего барчука копейки! Чай, не убудет с него! А то я не знаю, сколь он загребает с нашего горба? Прыгаете вокруг него, как шавки прикормленные, всё в рот ему заглядываете! Земли у него, имения, добра — завались! Не обеднеет он от моей доли малой! Решил попенять меня из-за этих жалких грошей?!

Он тяжело дышал, сверкая глазами. Но под испытующим, спокойным взглядом Егора его пыл вдруг угас. Григорий сник, будто из него выпустили весь воздух. Голова его бессильно опустилась, плечи ссутулились под тяжестью внезапно нахлынувшего стыда.

— Ну вот он я… — прошептал он уже беззвучно. — Хошь зарежь… хошь под арест… Всё едино.

— «Шавки» говоришь? «Земли, имения»? — спокойно, но с ледяной холодностью в голосе начал Егор. — Быстро ты, Гриша, забыл, как мы перебивались с хлеба на квас до прихода нашего командира. Он сам, без роду и племени, желторотый щегол, выслужился в люди и нас за собой потянул! А ты… сучий потрох… — голос Егора внезапно сорвался в низкий, звериный рык. Он резко наклонился к брату, и тот инстинктивно отшатнулся. — Ты себя дерьмом вымазал и нас с Анисимом в эту грязь втоптал!

Егор выпрямился, смотря на брата с презрением.— То, что командир богат и знатен то его заслуга! Кто тебе мешал тянуться к лучшему? Нет, ты решил воровать, ибо по скудоумию своему ничего путного придумать не смог! Дали тебе шанс — золотой шанс! Работай, честно зарабатывай, радуйся жизни. Ан нет! Зависть да жадность тебя сгубили. И кто ты теперь? Неблагодарная свинья, позорище казачьего рода!

Егор умолк, давясь собственной обидой.— Ты даже не представляешь… какую занозу ты мне в душу вогнал. Мой собственный брат… Тебе ж плату хорошую положили — больше, чем ты за год в поле видел! В том-то и беда, Гриша, что ты за жалкие гроши свою казачью честь в грязь растоптал.

— Прости, братка… бес попутал… — по скулам Григория прокатились редкие, тяжёлые мужские слёзы. Он утёр лицо рукавом рубахи. — Что же теперича делать-то? Ежели ославлюсь — не жить мне в станице. И сам не пойму, как решился… Думал, никто и не заметит… — его голос звучал безнадёжно.

— «Не заметит»… — горько передразнил его Егор. — Дурья твоя башка! Ты что, думаешь, в пустыне один живёшь? Сколько ни хоронись, а лжа на правду выйдет. Сколько успел схитить? Смотри, не ври мне, Григорий.

— Сто целковых… — выдохнул Гриша, потупив взгляд.

— Жалованье твое — двенадцать рублей в месяц. Будешь каждый месяц отдавать по пяти. До последней копейки. И смотри у меня, Григорий… — Егор пригрозил ему пальцем, — не дай бог, ещё что сподобишься выкинуть…

— Богом клянусь, Егор! Никогда более! Спаси тебя Господи, брат… — истово перекрестился Григорий.

Уже возвращаясь домой в Пластуновку, Егор Лукич не находил себе места. «И как ему верить после этого?» — терзала его душу чёрная мысль. Он замял это дело лишь по одной причине, чтобы не уронить собственную честь. Ведь это он выпросил у командира доверить дело брату.

Рассказать командиру придётся. Как ни горько, а скрыть — нельзя. Потерять доверие Петра Алексеевича, этого Егор Лукич не мог себе позволить ни при каких обстоятельствах. Это было бы хуже любого позора.