Шайтан Иван 7.

Глава 21

После вечернего намаза артиллеристы батареи отряда Абдулах-амина, закончив скудный ужин, собрались у костра. Батарея была сборной — дезертиры, пленные русские, хоть немного знакомые с пушечным делом. Командовал ею кабардинец Барас, некогда служивший в русской конной артиллерии, а ныне примкнувший к повстанцам. Под его началом было пять трофейных орудий.

Истинной душой батареи был его помощник — бывший бомбардир Сидоров Антип, уже более десяти лет живший среди чеченцев. Приняв ислам, он получил имя Ибрагим, обзавелся семьей и двумя сыновьями.

— Слышь, дядька Антип, а как воевать-то будем? У нас ведь по пять выстрелов на пушку? — нарушил тишину Прохор, новобранец из линейного батальона, сбежавший полгода назад и нашедший пристанище в горском ауле.

Антип молча смотрел на пляшущие языки пламени, его мысли были далеко. Перед ним вставали картины прошлого. Он вспомнил тот бой, где его вместе с фейерверкером захватили в плен. Им предложили выбор: принять ислам и сражаться против царя или смерть. Его командир отказался, и горцы на глазах Антипа холоднокровно перерезали ему горло. Он до сих пор слышал тот ужасный хрип и видел, как алая кровь хлестала на землю, а тело дёргалось в последних судорогах. Не в силах побороть страх, Антип согласился на всё. Его подлечили, он принял новую веру и имя.

Через год Ибрагим уже стрелял по своим. В бою против русского обозного отряда, два его метких выстрела скосили половину прикрытия. За это он получил похвалу от самого Абдулах-амина и денежную награду. Последующие бои принесли ему доверие горцев, женитьбу на Зарине, которая родила ему двух сыновей. Жизнь постепенно наладилась, но прошлое не отпускало. Каждый раз, как требовался артиллерист, его срывали с места. Вот и теперь он, а не беспечный Барас, пропадавший бог знает где, по-настоящему командовал батареей.

Антип тяжко вздохнул, подняв глаза на Прохора.— А как воевали всегда, Прошка? — тихо ответил он. — Со сбережением.

Прошло столько лет, но Антип, теперь Ибрагим, отлично понимал то, что лишь смутно чувствовал в самом начале: войну горцы не выиграют. Исход её был предрешён. Рано или поздно горцев принудят к миру и Россия заберёт эти земли под свою руку. Он лишь надеялся, что случится это не скоро, что у него есть ещё время.

Очередной набег, в котором им предстояло участвовать, лишь подольёт масла в огонь. Русское командование в ответ наверняка направит карательные отряды. И кто знает, как далеко те зайдут в своем усердии. При штурме непокорных аулов потребуют выдать всех перебежчиков, дезертиров и пленных. Участь дезертиров не вызывала у Антипа сомнений: расстрел или виселица.

В мыслях его созревал единственный выход — уходить в Турцию. Он был искусным шорником, ремесло его высоко ценилось, а значит, мог прокормить семью на новом месте. Да и неплохие сбережения, скопленные за эти годы, были надёжным подспорьем.

— Решено, — тихо выдохнул он, словно заключая сделку с самим собой. — После этого набега — уходим.

Словно сбросив груз, Ибрагим отогнал мрачные мысли и посмотрел на замиравшие угли костра. Оставалось выйти живым из предстоящей передряги.

— Я чего из роты сбежал, дядька Антип. — Грустно вздохнул Прохор.

— Ибрагим я, Прошка, привыкнуть уже должон, Ибрагим, не как иначе.

— Ладно, дядька Ибрагим. Воевать не хотел, из старообрядцев я. Ан вишь как получается, думал вольно жить буду, а тут опять воевать заставляют и отказа не принимаю. — Совсем сник Прошка.

— Ты, это, Прошка, не кручинься так. Меня держись. Даст бог переживём эту замятню и в Турцию уйдём. Возьму тебя в выученики, проживём как-нибудь.

— Век за тебя молиться буду, дядька Ибрагим. — маленькая надежда вспыхнула у Прохора.

— Полно тебе, вот как устроим всё, тогда благодарить будешь. А пока Прохор, придётся тебе веру исламскую принять.

— Это, как же, веру отцов предать? — ошарашенный Прошка уставился на Ибрагима.

— А ты как хотел. С волками жить по-волчьи выть. Да и какая разница тебе, как молиться. Мусульмане тож однобожники, токма пророк у них другой. Без этого в Турции не прожить. Да и тута не получится. Ты Прохор не кобенься, апосля пойдём к мулле. Скажешь ему, так, мол, и так, хочу ислам принять. Через это и отношение к тебе переменится. Сделаешь как я тебе сказываю. Обратной дороги нам нет, порешат нас, как изменщиков. Да и крови русской на нас по самое горло. А ежели с верой православной на туретчине будешь, так в рабы тебя быстро определят.

Прохор совсем сник под грузом тяжких раздумий. Его плечи опустились, а взгляд утонул в догорающих углях костра.— И стоило ли оно того? — тихо, словно самому себе, проговорил он. — Одно ярмо на другое менять…

Ибрагим внимательно посмотрел на юношу, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на отеческую жалость.— Ну, не скажи, — мягко возразил он. — Ярмо ярму рознь. Быть ремесленником в Туретчине — не рай, конечно. Но это и не та беспросветная кабала, что ждала тебя в крепостной неволе. Там ты будешь зависеть от своего мастерства, а не от прихоти барина. Так что думай. Принуждать тебя не буду, Прохор.

Он помолчал, подбирая слова.— Скажу тебе от души — по нраву ты мне пришёлся. Работящий, руки с того места растут. Из тебя выйдет хороший шорник, даже не сомневайся.

Ибрагим тяжко поднялся, отряхивая полы черкески.— Ладно, давай спать. Завтра работы невпроворот.

Он устроился на бурке, отвернулся, давая Прохору возможность остаться наедине со своими мыслями.

***

Флетчер благоразумно умолчал о провалившейся вылазке против Шайтан Ивана. Вернувшись в ставку Абдулах-амина, он исподволь, но настойчиво подталкивал имама к скорейшему выступлению. На одном из закрытых совещаний его внимание привлек бывший поручик русской службы, поляк Ян Собеский. Он командовал всеми соотечественниками, собравшимися под знаменем имама, — пожалуй, самой боеспособной частью его войска: семью десятками пехотинцев и четырьмя десятками лихих всадников. Все они горели ненавистью к России за подавленное восстание и перенесённое унижение. «Великая Польша от моря до моря» — вот их мечта, их цель, ради которой они сражались с отчаянной яростью.

Именно поручик предложил на совете детальный план нового набега на Линию.— Уважаемый Абдулах-амин, — начал Собеский. — Тактика, которую недавно применял Хайбула, мне кажется наиболее верной. Но мы должны развить его успех.

Все сделали вид, что не заметили как скривилось лицо имама при упоминании Хайбулы.

— Я предлагаю нанести не один, а четыре отвлекающих удара по новой линии: по двум недостроенным постам и трём станицам, лишённым защитных укреплений. Пятый, основной удар, следует направить через чечен-ауховские селения в сторону земель аварского хана, дабы покарать тех, кто переметнулся на сторону русских. Мы должны прорваться там, как можно глубже.

Хитрость в том, — голос поручика зазвучал увереннее, — что самый сильный отряд с артиллерией мы скрытно поставим в засаде у реки Асхал, там, где дорога из Грозной вплотную подходит к берегу. До ближайшего брода — не меньше пол версты. Наш берег лесист и порос густым кустарником, идеальное укрытие. Любой отряд, идущий на выручку, окажется у нас как на ладони. Главное — обеспечить полную скрытность, чтобы нас не обнаружили прежде времени.

— А почему ты уверен, что они пойдут именно этой дорогой на помощь? — с искренним интересом спросил Абдулах-амин.

Первым ответил Булат Темроев, мудир Чечни, внимательно слушавший план.— Он прав. Эта дорога единственная, пригодная для быстрой переброски войск с пушками. Остальные тропы короче, но они трудны для обоза — сплошные овраги и мелкие речушки. — Булат задумчиво провел рукой по карте. — Мы разобьём выдвинутый на помощь отряд и тут же обрушимся на саму Грозную. Нам не нужно брать крепость штурмом, достаточно разорить её предместья, выжечь склады. Это уже будет громкая победа! Русские не рискнут послать слишком большой отряд, чтобы не ослабить гарнизон. А тот, что пошлют, мы сможем расстрелять в упор из пушек из нашей засады. Замысел хорош. Я готов возглавить отряд и лично подготовить засаду.

— На чеченцев-ауховцев пошлём Сайфулу с наёмниками. Под его начало отойдут восемь сотен, — твёрдо заявил Абдулах-амин, обводя взглядом собравшихся. — Усилим их чеченцами из горных тейпов и предгорий. Теперь нужно решить, кто поведёт отряды на Сунженскую линию. Я обдумаю ваши предложения. Благодарю тебя, Ян, за твой острый ум и смелый замысел.

Имам сделал паузу, и его взгляд стал тяжёлым, как свинец.— Надеюсь, все здесь присутствующие понимают: наши планы должны оставаться в стенах этого дома. Малейшая утечка — и мы все сложим головы. Каждый узнает действия своих отрядов лишь в день выступления.

Совещание было окончено. Ставка опустела, но Абдулах-амин жестом удержал мудира Чечни.— Булат, останься.

Когда дверь закрылась, имам повернулся к нему, и в его глазах читалась не радость от удачного плана, а привычная, изнуряющая подозрительность.— Скажи мне как воин воину… Можем ли мы доверять этим русским и полякам? Не занесём ли мы змею себе за пазуху?

Булат внимательно выслушал, его лицо оставалось невозмутимым.— Уважаемый имам, русским дезертирам дорога назад заказана. Их ждёт только виселица. Поляки… их ненависть к русскому царю — тлеющий уголь, что не остыл с тех пор, как было растоптано их восстание. Поляки горды и мстительны, они воюют не за нас, а против России. Я не вижу для них иной выгоды, кроме нашей победы. Но если опасения ваши не дают вам покоя, — Булат почтительно склонил голову, — мои люди будут их незримой тенью. Порядок будет обеспечен.

Абдулах-амин долго смотрел на трофейную карту, лежащую на столике. Сгущались вечерние сумерки. Наконец он обернулся, и его голос прозвучал с новой решимостью.— Готовь главный отряд, Булат. Осмотри место для засады сам, всё продумай до мелочей. И готовься — я сам поведу ударную силу. Если всё исполнится, как задумано, мы не просто разобьём карательный отряд… мы заставим содрогнуться стены самой Грозной.

После совещания Флетчер пригласил Яна Собеского к себе в шатёр. Ужин остался позади, и теперь они беседовали на французском, потягивая густое вино.

Флетчер, которого здесь знали как Фарух-агу, сделал первый тост.— Дорогой Ян, я должен выразить своё искреннее восхищение вашим планом набега на русскую линию. Блестящая стратегия. Впрочем, для поляка это неудивительно. Ваш народ рождён для войны — мужественный и отчаянно храбрый.

Ян с лёгкой, почти незаметной улыбкой склонил голову.— Благодарю вас, Фарух-ага. Ваши слова для меня много значат. Вы правы, мы не смиримся с участью слуг русского царя. Мы будем бороться, пока не вернём себе былое величие.

— Похвальное стремление, — кивнул Флетчер, и в его глазах мелькнул расчётливый блеск. — Поверьте, я искренне хочу помочь вам в этом. Но скажите, как вы видите своё собственное будущее?

Собеский отвёл взгляд, уставившись на пламя свечи.— Я не строю далёких планов. Для меня достаточно того, что сабля в моей руке направлена против русских. Это мой долг — мстить за отца и брата, павших во время восстания. — Он замолчал, а затем с внезапной горечью добавил: — Меня огорчает лишь одно: Абдулах-амин не доверяет мне полностью. Его люди не понимают, что упускают шанс нанести врагу сокрушительный удар. Единое командование, чёткое исполнение приказов — и мы могли бы добиться куда большего. Но за три года в их рядах я убедился: это невозможно. Единственный, кто мог хоть как-то управлять этой стихией, был Хайбула. Под его началом отряды действовали куда успешнее. И сейчас я не уверен, что Абдулах-амин прислушается к моему совету и решится привести план в действие.

Флетчер ободряюще улыбнулся и наполнил бокалы.— Не сомневайтесь, Ян. Он прислушается. Ваш план безупречен. Просто потому, что других вариантов у него нет. — Он сделал паузу, изучая поляка поверх края бокала. — Но что-то мне подсказывает, что вы раскрыли далеко не все карты, дорогой Ян. — В уголках его глаз заплясали хитрые морщинки.

Ян оценивающе взглянул на собеседника, затем сделал большой глоток вина.— Превосходное вино, — одобрительно протянул он, ставя бокал на стол. — Вы правы, Фарух-ага. Абдулах-амин, без сомнений, захочет принять командование на себя. Он видит, что шансы на победу велики, а ему позарез нужен авторитет «великого победителя русских». Пусть себе. Мне не нужна слава — мне нужен результат.

Он обвёл пальцем по краю бокала.— Финал операции напрашивается сам собой. Я предусмотрел переправу кавалерии для нанесения завершающего удара по разбитой колонне. А дальше… — Ян многозначительно усмехнулся, — дальше — как вам будет угодно. Можно пройтись огнём по предместьям Грозной. Можно обрушиться с тыла на две станицы и всё, что есть в округе. Осталось лишь всё это осуществить.

— Прекрасно, — тихо прошептал Флетчер, и в его глазах вспыхнул огонь азарта. — Сделайте всё возможное, Ян. И знайте — вы не останетесь без моей поддержки. Если возникнут осложнения, вы всегда можете рассчитывать на мою помощь.

— Благодарю вас, Фарух-ага. Я не забуду этих слов, — Ян поднялся. — Ужин и вино были великолепны, но мне пора к своим людям.

— Постойте, — остановил его Флетчер и крикнул в сторону входа: — Кумар, принеси-ка ещё одну бутылку этого вина! Выпейте на досуге, Ян. И вот ещё… — Он достал из складок халата небольшой, туго набитый кошель и протянул его Яну. — Здесь двадцать золотых. На продовольствие и фураж. Не смущайтесь — голодный солдат плохой воин.

Ян на мгновение задержал взгляд на кошельке, затем твёрдой рукой взял его и бутылку.— Благодарю вас, — кивнул он без лишних слов, и вышел из шатра в сгущающиеся сумерки.

Флетчер сидел в глубокой задумчивости, его взгляд был устремлен в одну точку, но видел не убогие ковры шатра, а далекие перспективы. Ему отчаянно нужен был громкий, оглушительный успех — не просто удачный набег на русскую линию, а нечто такое, о чем заговорили бы в штабах и канцеляриях. Ценность имел не столько реальный урон, нанесенный врагу, сколько шум, молва, пересуды вокруг этой операции. Искра сомнения, раздутая в слух, — вот что могло стать его пропуском к свободе. С этим в кармане он мог бы уже смело просить отставки, завершить эту изматывающую душу игру. Уголки его губ непроизвольно дрогнули, и на лице, на мгновение, расцвела тихая, мечтательная улыбка.