Шайтан Иван 7.

Глава 30

Кабинет начальника штаба Отдельного корпуса жандармов генерала Дубельта.

В воздухе витал густой запах воска и свежей кожи — на креслах и стульях только недавно сменили обивку. За массивным столом, погружённый в чтение донесений, сидел Леонтий Васильевич Дубельт. Бесшумно войдя без стука, полковник Лукьянов, Лев Юрьевич, занял место напротив, терпеливо дожидаясь, когда шеф закончит.

Дубельт, не отрывая глаз от бумаг, первым нарушил молчание:— Лев Юрьевич, что-то срочное?

— Не столько срочное, сколько любопытное, Леонтий Васильевич. В моё поле зрения попал достаточно интересный субъект.

Дубельт наконец поднял взгляд, и его пронзительные глаза уставились на собеседника.— Что по Вайсеру?

— Ничего нового, к сожалению. Без сомнения, он уже за границей. Я разослал депеши нашим агентам во Францию, но… — Лев Юрьевич быстро стёр с лица досаду, — как вы знаете, у нас там всего один человек, и его возможности, увы, весьма ограничены. Да и исполнитель не блещет талантами. Полагаю, у военной разведки куда больше ресурсов для такой слежки. Я позволил себе обратиться за содействием к генералу Леднёву.

— Нужна моя помощь? — уточнил Дубельт, откидываясь на спинку кресла.

— Ваше подкрепление моей просьбы было бы как нельзя кстати, Леонтий Васильевич.

— Хорошо, — коротко кивнул Дубельт. — Так что за новость, ради которой вы меня отвлекли, Лев Юрьевич?

— Недавно от баронессы фон Пален поступила весьма интересная информация.

Уголки губ Дубельта дрогнули в насмешливой улыбке. Лев Юрьевич, не смутившись, продолжил:— Леонтий Васильевич, не стоит улыбаться и относиться к баронессе легкомысленно. Она значительно выросла в профессиональном плане. У нас сложились… прекрасные рабочие отношения.

— Даже так? — улыбка Дубельта стала шире, в его глазах мелькнул живой интерес. — Я вас внимательно слушаю, Лев Юрьевич.

— Баронесса осталась вне подозрений после разгрома польского подполья. Мы представили её едва ли не героиней, пострадавшей от произвола жандармов, и, не найдя существенных доказательств её вины, отступились. Надеемся, что нашу игру восприняли именно так. Помощник нового посла Англии, Майлок Эмерсон серьёзно увлёкся баронессой, или же искусно это изображает. Так или иначе, по его протекции в её круг вошёл Мишкевич Лема Иосифович. Сын Мишкевича Иосифа Адамовича, мелкопоместного польского шляхтича.

— Ну и чем интересен для нас этот Мишкевич Лема? — равнодушно спросил Дубельт.

— Леонтий Васильевич, он — ближайший помощник и соратник Якова Вайсера! — с победоносным видом заключил Лукьянов.

— Вот как, — оживился Дубельт.

— Мишкевич приехал из Парижа полгода назад с намерением сделать карьеру в Петербурге. Окончил Сорбонну, философский факультет, и мнит себя идеологом движения «Свобода и революция». Он — голова и мозг организации, Вайсер — кошелёк и исполнительный комитет, — выдохнул Лукьянов.

— Очень… интересно… — задумчиво протянул Дубельт. — Так кто же из них главный и как они сошлись? Лев Юрьевич, есть подробности о Мишкевиче?

— Работаем над этим, Леонтий Васильевич. Эти сведения я передал полковнику Гессену, в первую экспедицию. Его епархия и надеюсь мы получим от него более подробную информацию.

— Согласен. Лев Юрьевич, вы стали часто употреблять слово «информация», откуда веяние? Не ошибаюсь, если это граф Иванов–Васильев?

— Не ошибаетесь, Леонтий Васильевич, — смутился Лукьянов. — От него. И, знаете, я часто ловлю себя на мысли, как не хватает его здесь, в настоящее время.

— И почему? — Дубельт с интересом посмотрел на полковника.

— Меня всегда поражал его нестандартный подход к решению задач. Он универсален и непредсказуем. И хотя его решения подчас кажутся неожиданными, в итоге они приносят плоды. А я, как ни стараюсь, мыслить так не могу. Он… он просто другой.

— Во многом с вами согласен, Лев Юрьевич, — кивнул Дубельт. — Но мы не вправе перевести его сейчас в Петербург. У начальства на графа свои виды. Так что будем работать по-старинке. — Дубельт мягко улыбнулся.

Первая экспедиция Третьего отделения С. Е.И.В.К.

Полковник Герман Иванович Гессен с головой ушёл в изучение донесений по вновь открывшемуся делу Мишкевича Лемы Иосифовича. Дело обещало быть чрезвычайно занятным.

Согласно документам, Лема был единственным сыном мелкопоместного польского шляхтича Иосифа Адамовича Мишкевича и Изольды Абрамовны, в девичестве Цукерман. Мать будущего философа происходила из семьи богатого промышленника Абрама Цукермана, владельца трёх часовых мастерских. Особенно известна была его варшавская фабрика, выпускавшая фирменные часы «Хронос», высоко ценимые в Российской империи.

Брак дочери купца и окончательно обедневшего дворянина, который был на двадцать восемь лет её старше, недвусмысленно наводил на мысль о расчёте. Изольда получала дворянский титул, а их сын, родившийся год спустя, — урождённый Мишкевич Лема Иосифович — становился законным наследником древнего, хоть и захудалого, польского рода. Схема была проста, легко реализуема и, что важнее всего, абсолютно законна.

Если в Польше истинное происхождение пана Мишкевича было секретом полишинеля, то в Петербурге его никто не знал. Юноша получил блестящее образование во Франции, в Сорбонне — университете, чьё имя говорило само за себя. По возвращении в имперскую столицу он подал заявление на вакансию преподавателя кафедры философии Петербургского университета, но по неизвестной причине в конкурсе не преуспел.

После поступления сведений от полковника Лукьянова, утверждавшего, что Мишкевич является идейным вдохновителем тайного общества «Свобода и революция», Гессен активизировал все свои ресурсы. Через этого философа неудачника он надеялся выйти на след Вайсера, в причастности которого к подготовке покушения на государя полковник не сомневался ни секунды.

В кабинет вошёл штаб-ротмистр Володин.— Разрешите, Герман Иванович?— Да, конечно, Арсений Олегович. Надеюсь, с чем-то новым?— Так точно. Поступил доклад ротмистра Зиневича из Варшавского жандармского управления. — Володин положил папку на стол.

Гессен с нетерпением раскрыл её и погрузился в чтение. Он всегда был ретив в работе, отдаваясь ей полностью. Володин терпеливо ожидал, когда начальник обратит на него внимание.— Вы ознакомились с докладом? — спросил Гессен, не отрываясь от папки.— Так точно, Герман Иванович. Зиневич прекрасно справился с работой в краткие сроки. В пояснительной записке он сообщает, что после сбора дополнительных сведений незамедлительно известит нас.— Хорошо, Арсений Олегович. Не забудьте отметить ротмистра от моего имени. Раскопать такие мелкие, но важные подробности за столь короткое время… Просто молодец.

Из доклада следовало, что брак Мишкевича с Изольдой Цукерман был чистой воды сделкой. По непроверенным данным, шляхтич ни разу не переступал порог спальни супруги, однако ровно через год та родила мальчика. Внезапно разбогатевший Мишкевич разом вернул все долги и последующие восемь лет вёл жизнь праздную, после одной из гулянок скоропостижно скончавшись от удара. Умер смертью, как подобает шляхтичу. Безутешная вдова так и не вышла повторно замуж, посвятив себя воспитанию сына. Поместьем управлял нанятый управитель Михаил Жаботинский. Владения вдовы Мишкевич со временем увеличились вдвое, а спустя пять лет у неё родилась дочь.

Сын Лема получил домашнее образование и по достижении восемнадцати лет был отправлен во Францию, где шесть лет изучал философию в Сорбонне. Ещё два года после выпуска он путешествовал по Европе. По отзывам знакомых, в Париже он встречался с Михаилом Александровичем Бакуниным, состоящим под негласным надзором Третьего отделения, а также с неким Карлом Генрихом Марксом, увлечённым революционными идеями (точных данных нет). Не исключено, что в тот же период состоялись его контакты с Яковом Вайсманом, проживавшим тогда в Париже (точных данных нет).

— Очень интересно… Очень. — Гессен надломал сургучную печать на следующем документе. — Вот что, Арсений Олегович. Свяжитесь с полковником Лукьяновым и уточните: он намерен действовать самостоятельно или полностью передаёт дело в наши руки?

— Уже выяснил, Герман Иванович. Они отдают дело нам и обещают содействие в случае необходимости, — доложил Володин.

— Прекрасно. Берите в разработку. Важно установить, какую именно роль этот Мишкевич играет в организации «Свобода и революция». И кто на самом деле стоит во главе неё, — усмехнулся полковник.

— Слушаюсь.

— Кстати, Арсений Олегович, подайте мне материалы по Бакунину. Совсем запамятовал этого господина.

— Суть его учения — создание безгосударственного общества на основе самоуправления. Проповедует анархию: добровольный союз свободных людей без сословий и принуждения, основанный на взаимопомощи. — доложил Володин.

— И кто-то верит в этот бред?

— К моему величайшему сожалению, последователи находятся. Я ознакомился с черновыми вариантами его трудов. В настоящее время Бакунин находится в Берлине.

— Насколько я помню, его отец был предводителем тверского дворянства?

— Так точно. Древний дворянский род. Отец, Александр Михайлович, и сам, в молодости, отличался либеральными взглядами. По непроверенным данным, был связан с декабристами, состоял в переписке с Никитой Муравьёвым.

— Выходит, Мишеньке было у кого учиться, — заключил Гессен, задумчиво глядя на портрет императора на стене.

Ротмистр Гессен был свидетелем тех событий и не по наслышке знал все подробности восстания и ознакомился со многими его участниками в процессе расследования. Именно после этих событий было создано третье управление Собственной его Императорского Величества Канцелярии куда был назначен служить Гессен, в Первую экспедицию. Своё отношение к декабрьскому восстанию он выразил для себя коротко.

–Утопия, демагогия и подрыв государственных устоев. Из чего следовало быстрое и глубокое искоренение подобной ереси. Он стал свидетелем не только бестолкового и наивного героизма, но и примеров малодушия, трусости и прямого предательства. Революцию только на эмоциях не делают. И самое запоминающееся высказывание граф Бенкендорфа когда он собрал всех арестованных офицеров по этому делу.

«Вы утверждаете, что поднялись за свободу для крепостных и Конституцию? Похвально. Прошу тех из вас, кто дал эту самую свободу крепостным — да не выгнал их на улицу, чтобы те помирали, как бездомные собаки, с голоду под забором, а отпустил с землёй, подъёмными и посильной помощью — поднять руку. Если таковые имеются, дело в их отношении будет прекращено, так как они действительно поступают согласно собственной совести. Я жду. Нет никого? Как странно… Я-то своих крепостных отпустил в Лифляндии в 1816-м, а в Тамбовской губернии в 1818-м. Все вышли с землёй, с начальными средствами. Я заплатил за каждого из них податей за пять лет вперёд в государственную казну. И я не считаю себя либералом или освободителем! Мне так выгоднее. Эти люди на себя лучше работают. Я зарабатываю на помоле, распилке леса и прочем для моих же бывших крестьян. Я уже все мои расходы покрыл и получил на всём этом прибыль. И я не выхожу на площадь с безумными заявлениями или протестами против Государя или, тем более, против Империи!..

Так как вы ничем не можете доказать, что дело сиё — политическое, судить мы вас будем как бунтовщиков и предателей Отечества, навроде Емельки Пугачёва. А теперь — всех по камерам! В одном этапе с уголовными пойдёте, сволочи!»

Ротмистр Гессен присутствовал при разговоре и после этого его уважение к графу Бенкендорфу было непоколебимо.