Промышленный НЭП

Глава 7 Госплан

Московский воздух пах зимой, хотя на календаре еще осень. Мелкий снег, падающий с бледного утреннего неба, не задерживался на мостовых, но уже украсил крыши домов тонким белым покрывалом. Город просыпался медленно, тяжело, как огромный механизм, которому требуется время, чтобы набрать обороты.

Из окна служебного автомобиля я наблюдал за пробегающими мимо зданиями московского центра. После интенсивной уральской поездки столица казалась иной, суетливой, бюрократической, далекой от реального производства.

Здесь, в кабинетах Госплана, ВСНХ и других учреждений, принимались решения, определявшие жизнь заводов и фабрик по всей стране. Без согласования с этими московскими штабами индустриализации любая инициатива на местах была обречена.

Автомобиль остановился у массивного здания Госплана на Охотном ряду. После успешного старта эксперимента в Урало-Сибирском регионе настало время согласовать нашу систему с общегосударственным планированием.

— Товарищ Вознесенский уже прибыл, Леонид Иванович, — доложил Головачев, сверяясь с записной книжкой. — Ожидает в комнате для совещаний на третьем этаже.

— А Куйбышев?

— Должен подойти к одиннадцати. Также подтвердили участие Струмилин, Берзин и представитель Наркомфина Левин.

Тяжелые двери Госплана распахнулись, пропуская нас внутрь. В вестибюле группа сотрудников в строгих костюмах оживленно обсуждала последние данные по угольной промышленности.

Кто-то возбужденно размахивал руками, пытаясь доказать точность каких-то расчетов. По широкой мраморной лестнице спускался седовласый мужчина с портфелем, туго набитым бумагами.

Храм планирования, средоточие экономической мысли молодого советского государства, работал на полных оборотах.

В просторной комнате для совещаний на третьем этаже меня встретил Николай Алексеевич Вознесенский. Молодой экономист склонился над разложенными на столе диаграммами и графиками, делая пометки карандашом. Увидев меня, он поднялся, поправляя очки на переносице.

— Леонид Иванович! — его глаза загорелись энтузиазмом. — Я подготовил всю теоретическую базу согласно вашим указаниям. Проработал три варианта интеграции наших экспериментальных предприятий в общую систему планирования.

Я пожал ему руку и осмотрел разложенные на столе документы.

— Отлично, Николай Алексеевич. Нам предстоит непростой разговор с Валерианом Владимировичем. Куйбышев человек системы, для него любое отклонение от привычных методов планирования равносильно ереси.

— Я подготовился к возможным возражениям, — Вознесенский развернул большую схему, изображающую связи между планом и хозрасчетом. — Вот основная идея — двухуровневая система показателей.

На схеме четко разделялись две группы показателей, обязательные и рекомендательные. Вознесенский постучал карандашом по верхней части схемы:

— Обязательные показатели остаются незыблемыми: объем производства в натуральном выражении, фонд заработной платы, номенклатура стратегической продукции. По ним отчетность ведется в обычном порядке, никаких отклонений.

— А в рекомендательные что включаем? — спросил я, изучая нижнюю часть схемы.

— Себестоимость продукции, качественные показатели, расширенный ассортимент, распределение ресурсов внутри производственного процесса, — Вознесенский перечислял пункты, отмечая их на диаграмме. — Здесь предприятия получают оперативную самостоятельность в рамках общего плана.

Двери открылись, и в комнату вошел Станислав Густавович Струмилин, один из старейших советских экономистов, высокий сухопарый человек с аскетичным лицом и пронзительным взглядом.

— Здравствуйте, Леонид Иванович, — он пожал мне руку. — Наслышан о вашем эксперименте на Урале. Интересная концепция, хотя и не лишенная противоречий.

— Всякий эксперимент, Станислав Густавович, содержит противоречия, — ответил я с улыбкой. — Иначе это не эксперимент, а простое повторение известного.

Постепенно комната заполнялась участниками совещания. Появился Левин, представитель Наркомфина, невысокий полноватый человек с цепким взглядом бухгалтера, привыкшего замечать малейшие расхождения в цифрах. За ним Берзин из промышленного отдела, молодой человек с суровым выражением лица и аккуратно подстриженными усиками.

Ровно в одиннадцать дверь распахнулась, и в комнату стремительно вошел Валериан Владимирович Куйбышев, председатель Госплана СССР. Высокий, подтянутый, с характерной бородкой, он источал энергию и властность. Все присутствующие поднялись.

— Товарищи, прошу садиться, — произнес он, занимая место во главе стола. — У нас непростая задача — интегрировать нестандартную экономическую модель в единую плановую систему. Товарищ Краснов, вам слово.

Я взял со стола папку с документами и встал.

— Товарищи, — начал я, обводя взглядом присутствующих, — наш эксперимент по внедрению элементов хозрасчета и материального стимулирования успешно стартовал на Урале. Двенадцать крупнейших предприятий региона переходят на новую систему управления. Теперь нам предстоит решить главный вопрос, как сочетать хозяйственную самостоятельность этих предприятий с общегосударственным планированием.

Я кивнул Вознесенскому, и он приступил к презентации теоретической модели.

— Ключевая особенность нашей модели — двухуровневая система планирования, — объяснял он, иллюстрируя свои слова диаграммами и графиками. — Первый уровень обязательные показатели, которые устанавливаются Госпланом и неукоснительно выполняются. Второй рекомендательные показатели, где предприятия получают свободу маневра.

Левин недоверчиво хмыкнул, делая пометки в блокноте. Струмилин внимательно изучал схемы, слегка нахмурившись.

— Приведу пример, — продолжил Вознесенский. — Нижнетагильский металлургический комбинат получает твердое задание произвести сто тысяч тонн стали определенных марок. Это обязательный показатель. Как это будет сделано, с какими затратами кокса, руды, электроэнергии, рабочей силы, решает руководство комбината. Экономия ресурсов, повышение качества, расширение ассортимента поощряются материально.

— А если директор решит сэкономить на качестве? — резко спросил Берзин. — Выдать продукцию низкого сорта, но в большом количестве?

— Для этого существует система внутреннего рынка, — ответил я, вступая в разговор. — Предприятия-потребители отказываются принимать некачественную продукцию или применяют штрафные санкции. Директору становится невыгодно жертвовать качеством.

Куйбышев задумчиво постукивал карандашом по столу.

— Интересная концепция, товарищ Краснов. Но возникает закономерный вопрос, как интегрировать такой внутренний рынок в плановую экономику? Не получится ли, что ваши предприятия начнут играть по своим правилам, нарушая общий баланс?

— Для этого мы предлагаем создать специальный отдел в структуре Госплана, — ответил я. — Он будет координировать работу экспериментальных предприятий, следить за соблюдением плановых заданий и анализировать результаты.

— Фактически, вы предлагаете создать особый экономический механизм внутри плановой системы, — заметил Струмилин. — Это похоже на своеобразный госкапитализм под контролем Госплана.

— Я бы назвал это социалистическим хозрасчетом, — возразил Вознесенский. — Государственная собственность сохраняется, централизованное планирование остается основой. Мы лишь добавляем экономические стимулы для повышения эффективности.

Дискуссия разгорелась с новой силой. Левин из Наркомфина выражал опасения, что новая система разрушит единый механизм финансового учета. Берзин критиковал саму идею внутреннего рынка, считая его шагом назад к капитализму. Струмилин, напротив, проявлял сдержанный интерес, задавая глубокие вопросы о математическом моделировании новой системы.

Куйбышев слушал молча, изредка делая пометки в блокноте. Его лицо оставалось непроницаемым.

— Товарищи, — наконец произнес он, когда дискуссия начала повторяться, — я вижу, что предложенная товарищем Красновым модель вызывает противоречивые оценки. Это естественно для любого серьезного экономического эксперимента.

Он помолчал, обводя взглядом присутствующих.

— Однако не будем забывать, что данный эксперимент санкционирован на самом высоком уровне. Политбюро и лично товарищ Сталин дали согласие на его проведение. Наша задача не обсуждать целесообразность, а обеспечить условия для его реализации.

Это заявление охладило пыл критиков. Упоминание Сталина действовало как магическое заклинание.

— Предлагаю следующее решение, — продолжил Куйбышев. — Создать в структуре Госплана специальный отдел по координации экономического эксперимента. Разработать систему отчетности и контроля для экспериментальных предприятий. Установить четкие критерии оценки результатов.

Он повернулся ко мне:

— Товарищ Краснов, подготовьте детальное положение об этом отделе, штатное расписание, функциональные обязанности. И помните, мы согласны на эксперимент, но при одном условии — никаких нарушений основных плановых заданий.

— Разумеется, Валериан Владимирович, — ответил я. — Наша цель не разрушить плановую систему, а усовершенствовать ее, сделать более гибкой и эффективной.

— Будем надеяться, что так и получится, — сухо заметил Куйбышев. — Товарищ Вознесенский, вас я назначаю научным консультантом нового отдела. Подготовьте теоретическую базу и методологию оценки результатов.

Вознесенский кивнул, не скрывая удовлетворения. Для молодого экономиста это было серьезное признание.

Совещание продолжалось еще около часа, обсуждая технические детали взаимодействия экспериментальных предприятий с плановой системой. Наконец, все основные вопросы были решены, и Куйбышев объявил заседание закрытым.

Когда все начали расходиться, он задержал меня у дверей.

— Леонид Иванович, — сказал он тихо, чтобы никто не слышал, — я вижу, что вы человек системный, не авантюрист. Но ваш эксперимент слишком радикален для нынешних условий. Будьте осторожны. Не все в руководстве разделяют ваши идеи.

— Спасибо за предупреждение, Валериан Владимирович, — так же тихо ответил я. — Но скажите, вы сами верите в возможность успеха?

Куйбышев помедлил, обдумывая ответ.

— Как ученый-экономист, я вижу рациональное зерно в ваших предложениях. Как государственный деятель, я обязан соблюдать генеральную линию партии. Надеюсь, ваш эксперимент поможет найти оптимальный баланс между этими позициями.

Он крепко пожал мне руку и быстрым шагом вышел из комнаты.

Вскоре я стоял в актовом зале гостиницы «Метрополь», наблюдая, как заполняется помещение.

Сюда, в один из лучших залов Москвы, съехались руководители всех предприятий, участвующих в нашем эксперименте. Многие мои подчиненные. Хмурые, настороженные лица отражали смесь любопытства и опасения.

Директора привыкли к строгой вертикали подчинения, к детальным инструкциям сверху. Теперь же им предстояло учиться принимать самостоятельные решения, рисковать, действовать в условиях относительной свободы.

Первым появился Зубов из Нижнего Тагила. За ним, оживленно беседуя, вошли Валуев из Магнитогорска и Шамарин с Уралмаша. Дальний угол зала заняла группа директоров машиностроительных предприятий Ленинграда во главе с Марковым, руководителем Путиловского завода. Отдельно держались представители нефтедобывающей промышленности, мой заместитель Полетаев из «Союзнефти» и Юхновский из Баку.

— Все в сборе, Леонид Иванович, — доложил Головачев, сверяясь со списком. — Тридцать два человека, как и планировалось.

Я кивнул и поднялся на небольшую трибуну. Гул голосов постепенно стих.

— Товарищи, — начал я, обводя взглядом собравшихся, — сегодня мы приступаем к реализации второго этапа нашего эксперимента. Первый этап утверждение концепции на высшем уровне и получение необходимых полномочий, успешно завершен. Теперь нам предстоит создать практические механизмы работы нашей новой экономической модели.

Я сделал паузу, оценивая реакцию аудитории. Большинство слушало внимательно, хотя некоторые директора выглядели скептически.

— Ключевой элемент «промышленного НЭПа» — создание внутреннего рынка между нашими предприятиями, — продолжил я. — Что это означает на практике? Каждое предприятие получает право заключать прямые договоры с другими участниками эксперимента, минуя традиционные механизмы распределения через главки и наркоматы.

Из зала раздался неуверенный вопрос:

— А как быть с плановыми поставками? Мы не можем игнорировать указания Госплана!

— Разумеется, не можем, — согласился я. — Поэтому все плановые поставки остаются в силе. Они обязательны к исполнению. Но сверх плана вы получаете право заключать прямые договоры. Например, Магнитогорский комбинат может договориться напрямую с Коломенским машиностроительным о дополнительных поставках стали для производства сверхплановой продукции.

— А цены? — спросил Валуев, директор Магнитки. — Кто их будет устанавливать?

— Цены формируются на основе себестоимости с фиксированной наценкой, — ответил я, разворачивая большую схему на доске. — Наценка составляет от десяти до двадцати процентов в зависимости от группы товаров. Для стратегического сырья она минимальна, для готовых изделий максимальна.

Я передал слово Вознесенскому, который подробно объяснил механизм ценообразования, используя множество графиков и схем. Молодой экономист говорил уверенно, демонстрируя глубокое знание предмета.

— Особый вопрос — расчеты между предприятиями, — продолжил я после выступления Вознесенского. — Для внутренних операций мы вводим условную расчетную единицу, «промышленный рубль». Это не новая валюта, а лишь учетный инструмент.

— Что-то наподобие векселя? — уточнил Марков с Путиловского.

— Совершенно верно. «Промышленный рубль» существует только в документах, для учета взаимных обязательств. В конце каждого квартала производится клиринг, взаимозачет требований и обязательств. Реальные деньги переводятся только по сальдо расчетов.

Я заметил, как оживились директора. Для многих из них, имевших дореволюционный опыт работы, понятие векселя и клиринга не являлось чем-то новым.

— Теперь о системе штрафов и поощрений, — продолжил я. — За срыв сроков поставок, низкое качество продукции, несоответствие техническим условиям предусмотрены штрафные санкции. Они автоматически вычитаются из суммы платежа. И наоборот, за досрочные поставки, повышенное качество, дополнительные услуги предусмотрены премии.

— Но это же снова рынок! — воскликнул пожилой директор из Челябинска. — Мы возвращаемся к капиталистическим отношениям!

— Нет, товарищ Кравцов, — спокойно возразил я. — Это социалистический внутренний рынок. Основные средства производства остаются в государственной собственности. Общее планирование сохраняется. Мы лишь добавляем экономические стимулы для повышения эффективности производства.

Дискуссия разгорелась с новой силой. Некоторые директора выражали сомнения, другие, напротив, проявляли энтузиазм. Особенно активно поддерживали идею руководители предприятий, уже имевшие опыт работы с элементами хозрасчета.

— Позвольте привести конкретный пример, — сказал я, когда первая волна вопросов схлынула. — Вот схема взаимодействия между Нижнетагильским комбинатом и Путиловским заводом.

Я развернул на доске большую диаграмму, иллюстрирующую механизм прямых поставок между двумя предприятиями.

— Путиловский завод получает от Нижнего Тагила десять тысяч тонн специальной стали ежемесячно по плану. Это обязательные поставки, они идут по фиксированным ценам. Но для выполнения экспортного заказа Путиловскому требуется дополнительно две тысячи тонн. Вместо того чтобы подавать заявку в главк и ждать месяцами, директор Марков напрямую договаривается с директором Зубовым о дополнительной поставке.

Я показал на схему:

— Цена формируется по формуле: себестоимость плюс пятнадцать процентов. Тагил получает дополнительную прибыль, Путиловский — необходимую сталь без задержек. Оба предприятия выигрывают.

— А если у Тагила не будет свободных мощностей? — спросил кто-то из зала.

— Тогда договор не заключается, — просто ответил я. — Никакого принуждения. Только экономическая целесообразность.

Я заметил, как меняются лица директоров, появляется задумчивость, начинают работать хозяйственные мозги. Они уже просчитывали возможности, которые открывала новая система.

— Товарищи, — продолжил я, — мы разработали типовые формы договоров, положение о ценообразовании, регламент разрешения споров. Все эти документы вы получите сегодня. Наши специалисты в посетят каждое предприятие, чтобы помочь с внедрением новой системы.

Я передал слово Котову, который подробно объяснил систему учета и отчетности в новых условиях. Главный бухгалтер говорил неторопливо, обстоятельно, используя конкретные цифры и примеры. Особое внимание он уделил механизмам контроля и предотвращения злоупотреблений.

После перерыва мы разделились на секции по отраслям. Металлурги работали с металлургами, машиностроители с машиностроителями, нефтяники с нефтяниками. В каждой группе обсуждались специфические вопросы внедрения новой системы с учетом отраслевых особенностей.

К вечеру у каждого предприятия имелся четкий план действий на ближайшие месяцы. Директора, вначале настороженные и скептичные, теперь проявляли заинтересованность и инициативу. Предложенная система открывала для них новые возможности, хотя и требовала перестройки мышления.

— Леонид Иванович, — подошел ко мне Зубов, когда совещание закончилось, — должен признать, система выглядит продуманной. Если все пойдет по плану, мы сможем значительно повысить эффективность.

— В том и дело, Василий Петрович, — ответил я, — что планов у нас теперь два: государственный и внутренний, хозрасчетный. И для вас как директора задача именно в том, чтобы найти оптимальный баланс между ними.

— Буду стараться, — серьезно ответил директор. — Но вы уж обеспечьте политическое прикрытие. Не хотелось бы в период эксперимента оказаться обвиненным в правом уклоне или, еще хуже, в саботаже пятилетки.

— Все необходимые документы у вас на руках, — заверил я его. — Эксперимент санкционирован на самом высоком уровне. Просто делайте свое дело, остальное моя забота.

Когда последние участники разошлись, мы с Вознесенским и Котовым остались в зале, подводя итоги дня.

— Начальный скептицизм сменился заинтересованностью, — заметил Вознесенский, просматривая записи. — Это хороший знак. Директора увидели в новой системе не только риски, но и возможности.

— Главное теперь практические результаты, — сказал я. — Вскоре нам предстоит предъявить первые итоги эксперимента. И они должны быть впечатляющими.

— Будут, Леонид Иванович, — уверенно ответил Котов. — Судя по опыту Горьковского автозавода, где мы уже частично внедрили эти методы, производительность вырастет минимум на тридцать процентов, а себестоимость снизится на пятнадцать-двадцать.

— Если только нам не начнут активно мешать, — задумчиво произнес я, вспоминая предупреждение Куйбышева.

Старый особняк на Пречистенке сохранял атмосферу дореволюционной Москвы. Лепные потолки, высокие окна с тяжелыми портьерами, паркетные полы, потемневшие от времени. В таких домах когда-то жили профессора и врачи, коммерсанты средней руки и чиновники не самого высокого ранга. Теперь здесь располагался один из многочисленных клубов научных работников, где интеллигенция могла собираться для обсуждения профессиональных вопросов.

Я поднялся по массивной каменной лестнице, прислушиваясь к звукам, доносившимся из глубины здания. Приглушенные голоса, иногда взрывы смеха, скрип половиц под ногами.

Время после начала эксперимента выдалось напряженным. Мышкин доложил, что в определенных кругах партийного руководства зреет недовольство нашими экономическими новациями. Потребовалась неофициальная встреча с представителями «ортодоксального» крыла.

В небольшой гостиной меня уже ждали. Осипов, член президиума ВСНХ, грузный мужчина с тяжелым взглядом из-под кустистых бровей. Кандинский, старый большевик, работавший еще с Лениным, высокий, сухопарый, с козлиной бородкой и въедливым умом теоретика. Дорохов, начальник одного из отделов Госплана, представитель нового поколения партийных управленцев, энергичный и амбициозный.

— Добрый вечер, товарищи, — поздоровался я, входя в комнату.

Они кивнули в ответ, без особой теплоты. Разговор предстоял непростой.

— Благодарю, что согласились встретиться в неформальной обстановке, — сказал я, присаживаясь в кресло. — Думаю, открытый разговор поможет прояснить некоторые вопросы.

— Вопросов действительно накопилось немало, товарищ Краснов, — начал Осипов, барабаня пальцами по подлокотнику кресла. — Ваш так называемый «промышленный НЭП» вызывает серьезное беспокойство у многих ответственных работников. Некоторые даже считают его шагом назад, к капиталистическим отношениям.

— Не буду скрывать, Леонид Иванович, — добавил Кандинский, поглаживая козлиную бородку, — в Центральном Комитете звучат слова о «правом уклоне» в связи с вашим экспериментом. Поговаривают даже о ревизии марксизма-ленинизма.

— Принципиальный вопрос, — вступил в разговор Дорохов, самый молодой из троицы, — совместим ли ваш «внутренний рынок» с плановым характером советской экономики? Не подрываете ли вы сами основы социализма?

Я выдержал паузу, собираясь с мыслями. Оппоненты выбрали классическую тактику, сразу обозначить идеологические расхождения, перевести дискуссию в плоскость теоретических принципов.

— Товарищи, — спокойно ответил я, — давайте вспомним, как Ленин определял новую экономическую политику. «Государственный капитализм при диктатуре пролетариата», вот его формулировка. Владимир Ильич прекрасно понимал необходимость использования экономических механизмов для построения социализма.

— Но НЭП был вынужденным отступлением! — возразил Кандинский. — Временной тактической мерой в условиях разрухи. Сейчас же мы строим социализм по плану, идем в наступление по всему фронту.

— Совершенно верно, — согласился я. — Именно поэтому мы и говорим о «промышленном НЭПе», а не о возврате к двадцатым годам. Мы сохраняем государственную собственность на средства производства, централизованное планирование, партийное руководство. Но добавляем экономические стимулы для повышения эффективности.

— Стимулы? — скептически хмыкнул Осипов. — Вы имеете в виду материальную заинтересованность? Это прямой путь к мелкобуржуазному перерождению рабочего класса!

— Позвольте не согласиться, товарищ Осипов, — я подался вперед, говоря твердо и уверенно. — Ленин писал: «От каждого по способностям, каждому по труду». Мы лишь создаем механизм, обеспечивающий справедливое вознаграждение за качественный труд. Разве это противоречит марксизму?

— В теории, может, и не противоречит, — вмешался Дорохов. — Но на практике ваш «внутренний рынок» разрушает единую систему планирования. Предприятия начнут ориентироваться на собственную выгоду, а не на общегосударственные интересы.

— Именно поэтому мы сохраняем двухуровневую систему показателей, — парировал я. — Обязательные плановые задания остаются незыблемыми. Никаких отклонений, никаких компромиссов. Но в рамках этих заданий предприятия получают оперативную самостоятельность.

Кандинский задумчиво потер переносицу.

— Тогда возникает другой вопрос. Если ваш эксперимент окажется успешным, не поставит ли это под сомнение всю централизованную модель управления? Не приведет ли к требованиям большей автономии от директоров, не создаст ли почву для антипартийных настроений?

Вопрос был острым, задевал самую суть противоречий между экономической целесообразностью и политическим контролем.

— Напротив, товарищ Кандинский, — ответил я, выбирая каждое слово с предельной осторожностью. — Успех эксперимента лишь укрепит партийное руководство, подняв его на качественно новый уровень. Вместо мелочной опеки и административного нажима стратегическое управление экономикой. Разве это не более достойная роль для партии?

— Звучит красиво, — проворчал Осипов, — но я все равно вижу в вашей концепции шаг назад, к рыночной стихии. А ведь мы столько сил потратили, чтобы преодолеть эту стихию, создать плановую экономику!

— Товарищ Осипов, — я посмотрел ему прямо в глаза, — давайте взглянем на реальное положение дел. На многих предприятиях низкая производительность труда, высокая себестоимость, плохое качество продукции. Рабочие не заинтересованы в результатах своего труда, директора озабочены лишь валовыми показателями. Разве это нормально? Разве так должен работать социализм?

Мои слова заставили собеседников задуматься. Осипов нахмурился, но промолчал. Кандинский покачал головой, признавая справедливость замечания. Дорохов что-то записал в блокнот.

— Цель нашего эксперимента, — продолжил я, — не подорвать плановую экономику, а сделать ее более эффективной, более гибкой, более способной реализовать преимущества социализма. Мы не меняем базис, государственную собственность на средства производства, но совершенствуем надстройку, методы управления и стимулирования.

— И все же, — настаивал Кандинский, — в партийных кругах растет обеспокоенность. Некоторые товарищи готовят обращение в ЦК с критикой вашего эксперимента.

— Это их право, — спокойно ответил я. — Но напомню, что эксперимент санкционирован постановлением Совета Труда и Обороны №487, подписанным лично товарищем Сталиным. А результаты первого месяца превзошли все ожидания. На экспериментальных предприятиях производительность выросла в среднем на двадцать шесть процентов, себестоимость снизилась на одиннадцать процентов.

— Цифры могут обманывать, — скептически заметил Дорохов. — Возможно, мы видим лишь кратковременный эффект, а долгосрочные последствия окажутся негативными.

— Именно поэтому мы и называем это экспериментом, — согласился я. — Вскоре мы проведем всесторонний анализ, сравним результаты экспериментальных предприятий с контрольной группой. И только тогда будем принимать решение о дальнейшей судьбе «промышленного НЭПа».

— Звучит разумно, — неохотно признал Кандинский. — Но учтите, Леонид Иванович, мы будем внимательно следить за ходом эксперимента. Любые отклонения от социалистических принципов, любые попытки реставрации капиталистических отношений будут немедленно пресечены.

— Я рассчитываю на вашу бдительность, товарищи, — с легкой иронией ответил я. — Более того, приглашаю вас лично посетить наши экспериментальные предприятия, увидеть своими глазами, как работает новая система. Уверен, реальные результаты развеют ваши опасения лучше любых теоретических дискуссий.

Разговор продолжался еще около часа. Мои оппоненты задавали острые вопросы, я отвечал, используя марксистскую терминологию, апеллируя к ленинским цитатам, демонстрируя глубокое знание теории. Постепенно напряжение спадало, дискуссия становилась более конструктивной.

Наконец, мы расстались с некоторым взаимопониманием. Кандинский и Осипов остались на своих позициях, но согласились не начинать активной кампании против эксперимента до получения первых официальных результатов. Дорохов, самый молодой из троицы, проявил наибольший интерес, попросив дополнительные материалы для изучения.

Выйдя из особняка на Пречистенке, я вдохнул холодный воздух. Редкие фонари отбрасывали желтые пятна света на тротуар.

У ворот меня ждал автомобиль. За рулем сидел молчаливый Степан, а на заднем сиденье Мышкин.

— Ну как, Леонид Иванович? — спросил он, когда я сел в машину. — Удалось найти общий язык с ортодоксами?

— Временное перемирие, Алексей Григорьевич, — ответил я, устало потирая переносицу. — Но это лишь начало большой борьбы. Что нового у вас?

Автомобиль тронулся, медленно двигаясь по заснеженной улице. Мышкин достал из внутреннего кармана небольшой блокнот.

— Донесения от наших информаторов подтверждают, что в партийных кругах готовится кампания против «промышленного НЭПа». Главный аргумент — идеологическая несовместимость с генеральной линией партии.

— Кто конкретно за этим стоит?

— Группа работников аппарата ЦК во главе с Шкирятовым. Есть поддержка от некоторых членов Политбюро, точных данных нет, но скорее всего Каганович. Активно привлекают теоретиков для обоснования критики.

— А что с нашими предприятиями? Есть признаки саботажа?

— Пока только в Ленинграде, на Путиловском. Местный партком блокирует внедрение системы премирования, ссылаясь на необходимость дополнительных согласований. Но директор Марков держится молодцом, апеллирует напрямую к Кирову.

— Хорошо, что Киров на нашей стороне, — кивнул я. — Без поддержки ленинградского руководства нам пришлось бы намного тяжелее.

Машина свернула на Арбат, мимо потянулись знакомые здания, тонущие в вечерних сумерках.

— Алексей Григорьевич, нам нужно максимально документировать все экономические результаты эксперимента. Цифры, факты, конкретные примеры. Создайте специальную группу для сбора и анализа этих данных. И усильте информационную работу внутри партийных органов. Нам нужны союзники, особенно среди молодых, прагматично настроенных партийцев.

— Хорошо, займусь этим, — кивнул Мышкин. — Но не следует недооценивать противника. Они будут бить не по экономическим показателям, а по идеологическим основам. Объявят ваш эксперимент правым уклоном, троцкизмом или еще чем похуже.

— Знаю, — задумчиво ответил я. — Поэтому так важна поддержка сверху. Пока Сталин, Орджоникидзе и Киров на нашей стороне, мы можем продолжать работу. Но любое колебание в верхах сразу используют против нас.

Машина остановилась у подъезда моего дома на Садовом кольце. Через окно я заметил свет в кабинете, значит, Головачев уже ждал с новыми документами для подписи.

— Работайте аккуратно, Алексей Григорьевич, — сказал я, выходя из автомобиля. — Никаких провокаций, никаких сомнительных методов. Все строго в рамках закона. Наше главное оружие — экономическая эффективность. Если «промышленный НЭП» даст реальные результаты, никакая идеологическая критика его не остановит.

— Как скажете, Леонид Иванович, — Мышкин слегка кивнул. — Но все же позвольте усилить меры безопасности. Времена неспокойные.

— Действуйте по обстоятельствам, — согласился я. — Завтра в девять жду вас с подробным докладом.

Поднимаясь по лестнице, я размышлял о непростой ситуации, в которой оказался наш эксперимент. Первый месяц показал обнадеживающие результаты.

Экспериментальные предприятия демонстрировали рост производительности, снижение себестоимости, улучшение качества продукции. Рабочие положительно реагировали на новую систему материального стимулирования. Директора проявляли инициативу, осваивая непривычную самостоятельность.

Но одновременно нарастало идеологическое сопротивление. Партийные ортодоксы видели в «промышленном НЭПе» угрозу централизованной системе управления, отступление от принципов построения социализма. Директора, не включенные в эксперимент, опасались, что новая система лишит их привычных преимуществ, связанных с выполнением валовых показателей.

Эксперимент балансировал на тонкой грани между экономической эффективностью и идеологической приемлемостью. Одно неосторожное решение, одна политическая ошибка, и все наши достижения могли быть перечеркнуты.

Но цена успеха стоила риска. «Промышленный НЭП» мог изменить курс советской экономики, предотвратить катастрофические последствия форсированной индустриализации и коллективизации, о которых я знал из своего «прошлого будущего».

С такими мыслями я вошел в свою квартиру, где меня ждали новые документы, требующие немедленного внимания, и короткий отдых перед следующим напряженным днем борьбы за будущее страны.