Промышленный НЭП

Глава 5 Научно-экономический совет

Вечерняя Москва встретила меня моросящим дождем и серыми силуэтами зданий, тонущими в сумерках. После возвращения из Нижнего я сразу направился в здание бывшего Купеческого собрания на Малой Дмитровке, где теперь размещался Дом экономиста. Именно здесь я решил провести первое заседание нашего Научно-экономического совета.

Парадная лестница, украшенная мраморными колоннами и старинной лепниной, вела в просторный зал с дубовыми панелями. Дореволюционная роскошь, теперь слегка обветшалая, создавала странный контраст с портретами Маркса и Ленина на стенах. Под потолком горели электрические люстры, отбрасывая теплый свет на длинный стол, покрытый зеленым сукном.

Головачев встретил меня у входа:

— Все приглашенные подтвердили участие, Леонид Иванович. Вознесенский уже здесь, Величковский задерживается, какие-то проблемы с лабораторией.

— А представители вузов?

— Трое из Промакадемии, два молодых преподавателя из Экономического института и один из Планового института.

Я кивнул и прошел в зал, где уже собирались экономисты. Николай Вознесенский, мой главный теоретик, худощавый молодой человек с пронзительными глазами за круглыми очками, оживленно беседовал с кем-то из молодых ученых. Увидев меня, он поспешил навстречу:

— Леонид Иванович! Я изучил материалы с Горьковского автозавода, которые вы отправили вчера.Потрясающие результаты! Но возникают серьезные теоретические вопросы…

— Для их решения мы и собрались, Николай Алексеевич, — я пожал его руку. — Наша задача создать научное обоснование эксперимента.

В дверях появился Величковский, пожилой профессор с аккуратной седой бородкой и неизменным пенсне на черной ленте. Несмотря на дождь, он был безупречно одет в старомодный, но отлично сохранившийся костюм-тройку.

— Прошу прощения за опоздание, — произнес он, стряхивая капли с пальто. — Молодые лаборанты чуть не устроили пожар при опыте с новым катализатором.

К восьми часам вечера зал заполнился: дюжина экономистов разного возраста, от маститых профессоров до недавних выпускников. Я оглядел собравшихся и понял, что передо мной весь цвет прогрессивной экономической мысли страны.

— Товарищи, — начал я, поднимаясь со своего места, — благодарю всех за участие в этом историческом совещании. Нам предстоит разработать теоретическую основу для важнейшего экономического эксперимента, санкционированного лично товарищем Сталиным.

По рядам пробежал заинтересованный шепот.

— Суть эксперимента я изложил в приглашениях, — продолжил я. — «Промышленный НЭП» — сочетание централизованного планирования с элементами хозрасчета и материального стимулирования. Эксперимент уже показал впечатляющие результаты на отдельных предприятиях. Теперь наша задача — систематизировать опыт и создать научную базу для его расширения.

Я кивнул Вознесенскому:

— Николай Алексеевич, прошу вас представить ваше видение теоретической модели.

Вознесенский поднялся, поправляя очки:

— Товарищи, перед нами стоит фундаментальная задача. Совместить преимущества плановой экономики с гибкостью рыночных механизмов. Это требует новой экономической терминологии и новых подходов.

Он подошел к доске и начал чертить схемы:

— Предлагаю рассматривать нашу модель как «социалистический хозрасчет». Государство сохраняет контроль над стратегическими отраслями и планированием, но внедряет систему экономических стимулов для повышения эффективности.

— А как же основной принцип социализма, плановость? — возразил пожилой профессор из Промакадемии. — Рыночные механизмы противоречат базовым положениям марксизма!

— Ничуть, — спокойно ответил Вознесенский. — Вспомните ленинское определение НЭПа — «государственный капитализм при диктатуре пролетариата». Владимир Ильич понимал необходимость использования экономических механизмов при сохранении политического контроля.

Величковский поднял руку:

— Коллеги, позвольте обратить внимание на различие между нэпом двадцатых годов и предлагаемым «промышленным НЭПом». В первом случае речь шла о частной собственности на средства производства. В нашем варианте собственность остается государственной, меняются лишь механизмы управления.

Дискуссия разгоралась. Я внимательно следил за реакцией участников. Большинство проявляло искренний интерес, но некоторые старые профессора сохраняли скептицизм.

— Предлагаю перейти к конкретным механизмам, — сказал я, когда первый раунд дебатов утих. — Наиболее сложный вопрос — система показателей для оценки эффективности предприятий.

Молодой экономист из Планового института, Пятаков, взял слово:

— В текущей системе основным показателем является выполнение плана в натуральном выражении. Это ведет к известным искажениям, погоне за количеством в ущерб качеству, перерасходу ресурсов и так далее.

— Именно, — кивнул я. — Поэтому предлагаю новую систему показателей: объем производства в заданной номенклатуре как основной, с дополнительными критериями качества, себестоимости и рентабельности.

— Рентабельности? — переспросил пожилой экономист. — Это же чисто капиталистический показатель!

— Социалистическая рентабельность, товарищи, — вмешался Вознесенский. — Разница между плановой и фактической себестоимостью, показывающая эффективность использования государственных ресурсов!

Я развернул на столе большую схему:

— Вот ключевая инновация — создание «внутреннего рынка» между предприятиями нашего объединения. Каждое предприятие действует как хозрасчетная единица, закупающая сырье и комплектующие у смежников и продающая свою продукцию другим звеньям производственной цепочки.

— А цены? — спросил Величковский. — Кто их устанавливает?

— Базовые цены фиксируются в соответствии с плановой себестоимостью, — ответил я. — Но поставщик может получить премию за качество или скорость поставки. И наоборот, штраф за срыв сроков или низкое качество.

— По сути, мы создаем модель рыночного ценообразования внутри плановой экономики, — заметил Вознесенский. — Гениальный компромисс!

Трое молодых экономистов из Промакадемии особенно активно поддерживали идею, задавая конкретные вопросы по механизмам внедрения. Они уже мыслили в новой парадигме, не скованные догмами прошлого.

Но когда обсуждение перешло к рискам, в зале возникло напряжение.

— Товарищи, — серьезно сказал Величковский, — мы должны учитывать политические реалии. Наш эксперимент сразу подвергнется атаке со стороны ортодоксов. Нас обвинят в «правом уклоне», в возрождении капитализма, в отходе от ленинизма…

— Поэтому нам необходимо безупречное теоретическое обоснование, — кивнул я. — Нужно показать, что «промышленный НЭП» является развитием, а не отрицанием марксизма-ленинизма. Что он укрепляет социалистический строй, а не подрывает его.

Вознесенский энергично поддержал:

— Предлагаю создать документ «Теоретические основы социалистического хозрасчета», где изложим наш подход с использованием цитат из Маркса, Энгельса и особенно Ленина. Докажем, что экономические стимулы при социализме качественно отличаются от капиталистических, но используют те же фундаментальные принципы человеческой мотивации.

К полуночи мы разработали структуру теоретического обоснования и распределили задачи. Вознесенский взялся за общую концепцию, Величковский за историческое обоснование, молодые экономисты — за разработку конкретных механизмов.

В заключение я обратился к собравшимся:

— Товарищи, то, что мы делаем, может изменить будущее нашей страны. Мы разрабатываем экономическую модель, которая позволит построить мощную индустриальную державу без тех колоссальных жертв, которые требует нынешняя система.

Величковский задумчиво посмотрел на меня:

— Леонид Иванович, вы говорите так, словно уже видели, к чему приведет нынешний курс…

Я на мгновение замер, поняв, что сказал слишком много, но быстро нашелся:

— Тенденции очевидны любому аналитику, Николай Александрович. Перенапряжение экономики, игнорирование объективных экономических законов неизбежно ведет к кризису.

Когда совещание закончилось, мы с Вознесенским остались в зале, чтобы обсудить детали.

— Леонид Иванович, — тихо сказал он, — я понимаю истинный масштаб того, что вы задумали. Это не просто эксперимент. Это попытка изменить всю экономическую систему страны.

— Вы правы, Николай Алексеевич. Но действовать нужно осторожно. Мы не можем бросить вызов системе напрямую, нас просто уничтожат. Нужно внедрять изменения постепенно, доказывая их эффективность на практике.

— Я с вами, — твердо сказал Вознесенский. — До конца.

Глядя на этого молодого, талантливого экономиста, я испытал странное чувство. В моей прошлой жизни я знал о его трагической судьбе. Арест в 1949 году по «ленинградскому делу» и расстрел в 1950-м. Теперь же у меня появился шанс не только изменить экономический курс страны, но и спасти жизни тех, кто поддержал мои идеи.

— До завтра, Николай Алексеевич, — сказал я, пожимая его руку. — У нас будет насыщенный день. Начинаем работу с иностранными специалистами.

Утро выдалось промозглым и туманным. Моросящий дождь превратил московские улицы в сплошное месиво из грязи и опавших листьев. Я поднялся по мраморным ступеням гостиницы «Метрополь», отмечая, как величественное здание в стиле модерн контрастирует с аскетичным бытом советской Москвы 1931 года.

Внутреннее убранство «Метрополя» частично сохранило дореволюционное великолепие: витражи, лепнина, мраморные колонны. Теперь здесь останавливались в основном иностранные делегации и высокие советские чиновники.

В отдельном кабинете ресторана, зарезервированном для нашей встречи, уже собрались западные специалисты.

Роберт Томпсон, высокий американец с обветренным лицом и жестким взглядом бывшего военного, нетерпеливо постукивал пальцами по столу. Ганс Шульц, немецкий экономист, полноватый мужчина средних лет с аккуратно подстриженными усиками, что-то чертил в блокноте. Отто Йоханссон, худощавый швед с педантично прилизанными светлыми волосами, внимательно изучал меню.

В углу зала, за отдельным столиком, устроился Мышкин. Мой начальник безопасности делал вид, что читает газету, но я знал, что он фиксирует каждое слово и жест иностранцев.

— Господа, — я обратился к специалистам по-английски, — благодарю вас за принятое приглашение.

— Мистер Краснов, — Томпсон поднялся, крепко пожимая мою руку, — ваше предложение было слишком интригующим, чтобы отказаться. Внедрение конвейерных методов в советской промышленности? Звучит как вызов.

— Herr Krasnow, — Шульц заговорил с сильным немецким акцентом, — особенно меня заинтересовала ваша идея сочетания планирования с экономическими стимулами. Это близко к концепциям, которые сейчас обсуждаются в Германии.

Йоханссон молча кивнул, прищурив холодные голубые глаза.

Когда мы расположились за столом и официант принес завтрак, я развернул карту нашего промышленного объединения:

— Вот предприятия, где мы внедряем новую систему управления. Горьковский автозавод, металлургические комбинаты на Урале, машиностроительные заводы в Ленинграде и Коломне, нефтепромыслы «Союзнефти».

— Впечатляющий масштаб, — Томпсон присвистнул. — В Штатах такая концентрация встречается только у Форда или Дженерал Электрик.

— Но с ключевым отличием, мистер Томпсон, — заметил я. — У нас все предприятия находятся в государственной собственности. Мы ищем способы повысить эффективность без внедрения частного капитала.

— Квадратуру круга пытаетесь решить, — усмехнулся американец. — Но я видел ваш автозавод в Нижнем. Или, как вы теперь его называете, в Горьком. Хорошая работа. Конвейер организован грамотно, хотя и заметны некоторые узкие места.

Я подал знак официанту, и тот покинул помещение. Когда дверь закрылась, я понизил голос:

— Господа, я пригласил вас не только для технических консультаций. Мне нужен ваш опыт в создании эффективных систем управления промышленностью. То, что мы делаем, эксперимент, который может изменить всю экономическую систему СССР.

Шульц заинтересованно подался вперед:

— Вы говорите об экономической реформе?

— Именно, — кивнул я. — Но в существующих политических условиях это невозможно сделать напрямую. Мы внедряем изменения под видом локального эксперимента, доказывая их эффективность на практике.

— Рискованная игра, — заметил Томпсон. — Я знаю, что в вашей стране за «экономический уклонизм» можно поплатиться головой.

— У нас есть поддержка на самом верху, — уклончиво ответил я. — Но нам нужны технические решения, которые уже доказали эффективность на Западе.

Йоханссон впервые подал голос, его английский звучал с сильным северным акцентом:

— В Швеции мы разработали систему стандартизации промышленного производства, которая значительно снижает издержки. Я могу поделиться этим опытом.

— Отлично! — я достал из портфеля папку. — Вот конкретные вопросы, которые нам нужно решить. Первое: система контроля качества на конвейере. Второе: управление запасами для минимизации простоев. Третье: организация внутрихозяйственных связей между предприятиями.

Томпсон просмотрел документы и удивленно поднял брови:

— Это очень похоже на систему, внедряемую Фордом. Не знал, что в СССР изучают его методы.

— Мы изучаем все эффективные модели, — ответил я. — Социализм должен впитывать лучшее из мирового опыта, преобразуя его в соответствии с нашими условиями.

Шульц задумчиво потер подбородок:

— Но главная проблема — мотивация работников. Без частной собственности, без возможности разбогатеть, как вы заставите людей работать эффективно?

— Материальное стимулирование, — ответил я. — Премии за перевыполнение плана, за экономию ресурсов, за инновации. Дифференцированная оплата труда в зависимости от квалификации и производительности.

— Это противоречит принципам социализма, как я их понимаю, — заметил немец.

— Вы не первый, кто поднимает этот вопрос, — улыбнулся я. — Но Ленин говорил: «От каждого по способностям, каждому по труду». Мы просто внедряем четкие критерии оценки этого труда.

Следующие два часа прошли в интенсивных технических обсуждениях. Каждый из специалистов делился опытом своей страны, а я тщательно фильтровал информацию, отбирая то, что могло быть применимо в советских условиях.

Томпсон расписывал принципы фордовского конвейера, акцентируя внимание на хронометраже операций и оптимизации движений рабочего.

Шульц рассказывал о немецкой модели промышленного картеля, где независимые предприятия объединяются для координации действий, сохраняя внутреннюю автономию.

Йоханссон детально описывал шведскую систему стандартизации, позволяющую минимизировать потери при производстве.

— Господа, — сказал я, подводя итоги, — я предлагаю заключить официальный контракт на техническое консультирование. Вы получите достойное вознаграждение в валюте и возможность увидеть результаты внедрения ваших рекомендаций.

— Меня это устраивает, — кивнул Томпсон. — Форд сократил производственный персонал, а мои услуги больше не так востребованы в Штатах.

— Я согласен, — сказал Шульц. — Экономическая ситуация в Германии, скажем прямо, не блестящая. Хороший контракт с твердой валютой — это то, что нужно.

Йоханссон молча кивнул.

— Отлично, — я достал из портфеля три папки с договорами. — Изучите условия. Если все устраивает, подпишем сегодня же.

Пока иностранцы изучали контракты, ко мне подошел Мышкин:

— Леонид Иванович, — тихо сказал он, — нужна пара слов.

Мы отошли в дальний угол кабинета.

— Шульц вызывает подозрения, — прошептал начальник безопасности. — По нашим данным, у него могут быть связи с германской разведкой. Перед приездом в СССР он встречался с людьми из окружения Шахта.

Ялмар Шахт, президент Рейхсбанка и экономический советник нового канцлера Германии Брюнинга, был известен своими консервативными взглядами и связями с промышленниками, финансировавшими праворадикальные партии.

— Думаете, промышленный шпионаж? — спросил я.

— Или хуже, — Мышкин поправил очки. — Могут пытаться через нас проникнуть в стратегические отрасли.

Я задумался. Шульц действительно проявлял слишком большой интерес к оборонным аспектам нашего производства. Но его опыт в организации промышленных картелей был ценен для моего проекта.

— Держите его под плотным наблюдением, — решил я. — Предоставляем доступ только к гражданским объектам. Никаких военных заводов, никаких секретных разработок.

— Будет сделано, — Мышкин незаметно вернулся за свой столик.

Когда иностранцы закончили изучать контракты, мы обсудили несколько поправок и подписали документы. Я испытывал странное чувство. В моей прошлой жизни идея привлечения западных специалистов для модернизации советской экономики казалась фантастикой, а сейчас я лично организовывал этот процесс.

— Господа, — сказал я, поднимая чашку чая, — за успешное сотрудничество!

После завтрака мы отправились на экскурсию по Москве. Я показывал иностранцам достопримечательности, попутно рассказывая о впечатляющих темпах советской индустриализации, о Магнитогорске, Днепрогэсе, Сталинградском тракторном.

— Масштабы поражают, — признал Томпсон, глядя на строительство нового здания Госплана. — Но не слишком ли высока цена?

— Вы о чем? — насторожился я.

— О человеческих жертвах, — тихо сказал американец. — Я много путешествовал по вашей стране. Видел деревни, разоренные коллективизацией. Слышал о трудовых лагерях на Севере…

— Всякое развитие требует жертв, — осторожно ответил я, заметив, как напрягся следовавший поодаль Мышкин. — Но именно поэтому мы ищем более эффективные методы управления. Чтобы достичь тех же результатов с меньшими потерями.

Томпсон внимательно посмотрел на меня:

— Вы необычный коммунист, мистер Краснов. Большинство ваших товарищей, с которыми я встречался, говорят заученными лозунгами и боятся отступить от линии партии даже в мелочах.

— Я прагматик, мистер Томпсон. Меня интересуют результаты, а не догмы.

К вечеру мы закончили обсуждение конкретной программы работ. Каждый из специалистов получил свой участок: Томпсон — конвейерное производство, Шульц — систему межзаводской кооперации, Йоханссон — стандартизацию и контроль качества.

После ухода иностранцев мы с Мышкиным остались в кабинете.

— Леонид Иванович, — серьезно сказал начальник безопасности, — вы сознаете, какой риск берете на себя? Привлечение иностранцев к стратегическим проектам всегда вызывает подозрения.

— Сознаю, Алексей Григорьевич. Но нам нужны их знания и опыт. Запад опережает нас в организации производства на десятилетия. Мы должны освоить их методы, адаптировать к нашим условиям.

— А если вас обвинят в преклонении перед Западом? В недооценке советских достижений?

— Скажу, что действую по заветам Ленина: «Учиться, учиться и еще раз учиться». В том числе у капиталистов, если это полезно для построения социализма.

Мышкин покачал головой:

— Вы ходите по тонкому льду, Леонид Иванович.

— Знаю, — я посмотрел в окно на вечернюю Москву, где зажигались редкие электрические огни. — Но цель стоит риска. Мы закладываем основы новой экономической системы, которая может предотвратить грядущие катастрофы.

В этот момент зазвонил телефон. Я снял трубку и услышал взволнованный голос Головачева:

— Леонид Иванович! Тревожные новости из Ленинграда. На Путиловском заводе комиссия из центра приостановила внедрение нашей системы материального стимулирования. Обвиняют в «мелкобуржуазных тенденциях»!

— Кто возглавляет комиссию? — быстро спросил я.

— Некто Баранов из аппарата Кагановича.

Я переглянулся с Мышкиным. Начиналось именно то, о чем мы только что говорили, противодействие нашему эксперименту.

— Величковский вылетает в Ленинград первым утренним самолетом, — решительно сказал я. — Я свяжусь с Кировым, предупрежу о ситуации. И запросите срочную аудиенцию у Орджоникидзе.

Положив трубку, я повернулся к Мышкину:

— Льдина трескается под ногами, Алексей Григорьевич. Нужно действовать быстро.