Промышленный НЭП

Глава 10 Индустриальный прорыв

Машина медленно продвигалась сквозь вечернюю Москву. Мысли кружились в голове, словно снежинки за окном.

Победа в кабинете Сталина принесла не только облегчение, но и новую гору забот. Как воплотить грандиозные планы?

Как успеть за полгода доказать эффективность «промышленного НЭПа» на почти четырех десятках предприятий? И самое сложное, как перенести уже проверенные методы на сельское хозяйство, где ситуация накалялась с каждым днем?

Автомобиль остановился возле здания, где располагалась моя лаборатория. Несмотря на поздний час, окна третьего этажа светились. Верная команда ждала результатов.

Едва переступив порог, я увидел настороженные лица Вознесенского, Котова, Величковского и еще нескольких сотрудников. Они молча смотрели на меня, боясь задать главный вопрос.

— Продолжаем работу, товарищи, — объявил я, снимая пальто. — Эксперимент расширяется до тридцати семи предприятий тяжелой промышленности. И еще нам поручили распространить модель на сельское хозяйство.

Комната взорвалась возгласами восторга. Вознесенский подскочил со стула и принялся энергично пожимать мне руку. Пожилой Величковский промокнул лоб платком. Даже обычно невозмутимый Котов улыбался, обнажая ряд желтоватых зубов.

— Нельзя терять ни минуты, — продолжил я, когда первые эмоции утихли. — У нас мало времени, и Сталин ждет конкретных результатов.

Январь 1932 года выдался морозным и снежным. Из вагона поезда я вышел на перрон Сталинградского вокзала, где меня уже ждала делегация руководителей двух крупнейших машиностроительных заводов Поволжья.

— Сюда, товарищ Краснов! — Навстречу шагал Дмитрий Сергеевич Волков, директор Сталинградского тракторного, коренастый мужчина с густыми бровями и пронзительным взглядом. Рядом с ним держался подчеркнуто прямо Николай Петрович Завьялов, руководитель Сталинградского судостроительного завода, высокий худощавый человек с профессорской бородкой и очками в тонкой оправе.

Эти два предприятия, гордость советской индустрии, до сих пор не входили в сферу моих интересов. Теперь им предстояло стать экспериментальной площадкой для внедрения «промышленного НЭПа» и, что важнее, испытать на себе новую модель конкуренции между государственными заводами.

— Рад приветствовать вас в Сталинграде, Леонид Иванович, — Волков энергично тряс мою руку. — Мы приготовили все материалы, как вы просили. Цеха готовы к осмотру. Рабочие собраны на митинг.

— Спасибо за оперативность, товарищи, — кивнул я. — Но прежде чем ехать на заводы, давайте заглянем в ваши кабинеты и обсудим главную идею.

В просторном кабинете Волкова, с плакатами первой пятилетки на стенах и портретом Сталина, тщательно всматривающегося в прищуре с расстояния, мы устроились за длинным столом для совещаний. Рядом с нами сидели главные инженеры обоих заводов и секретари парторганизаций.

— Товарищи, — начал я без предисловий, — вы знаете о нашем эксперименте по внедрению новых методов управления промышленностью. Сегодня предлагаю сосредоточиться на одном аспекте, системе соревнования между государственными предприятиями.

— Соцсоревнование? — поднял брови Завьялов. — Так это не новость. Мы уже внедряем…

— Нет, Николай Петрович, не просто соцсоревнование в традиционном понимании, — покачал я головой. — Я говорю о реальной экономической конкуренции между вашими заводами.

Повисла напряженная пауза. Директора переглянулись.

— Объясните подробнее, товарищ Краснов, — нахмурился Волков. — Как государственные предприятия могут конкурировать? У нас разная продукция, разные планы…

Я развернул на столе схему, над которой мы с Вознесенским работали последние дни.

— Смотрите: ваши заводы производят разную продукцию, тракторы и речные суда. Но используете сходные технологические процессы. Литейное производство, механическая обработка, сборка крупных узлов, принципы одинаковы.

Главные инженеры заинтересованно подались вперед.

— Предлагаю организовать конкуренцию по параметрам эффективности. Сравниваем одинаковые технологические процессы, определяем лучшие практики, рационализаторские предложения, методы организации труда.

— И что получает победитель? — прищурился Завьялов.

— Премиальный фонд, — ответил я. — Двадцать процентов от достигнутой экономии. Десять процентов для рабочих, пять для инженерно-технического персонала, пять для руководства.

— За счет чего формируется этот фонд? — скептически спросил секретарь парторганизации судостроительного завода.

— За счет реальной экономии ресурсов. Сниженной себестоимости, сокращения отходов, повышения производительности. Государство не тратит дополнительных средств, а наоборот, получает больше продукции при меньших затратах.

Следующие два часа мы детально обсуждали механизм конкуренции. Определили ключевые показатели для сравнения: удельный расход металла на тонну готовой продукции, энергозатраты, трудоемкость, количество брака. Установили систему перекрестных проверок, чтобы исключить приписки.

— А теперь, товарищи, главный элемент системы, — подчеркнул я после согласования технических деталей. — Обмен опытом и внедрение лучших практик.

— То есть, если мой завод найдет способ экономить металл, я должен поделиться им с конкурентом? — недоуменно спросил Волков.

— Именно. В этом принципиальное отличие социалистической конкуренции от капиталистической. Выигрывают все, и передовик, получающий премию за инновацию, и догоняющий, внедряющий передовой опыт у себя, и государство, получающее экономию в масштабах всей промышленности.

К концу дня, после посещения обоих заводов и выступления перед рабочими, я подписал приказ о начале соревнования. Особое внимание уделили информационному обеспечению.

На каждом заводе появились специальные стенды с ежедневно обновляемыми показателями обоих предприятий. Рабочие могли наглядно видеть, насколько эффективно трудятся они сами и их «конкуренты».

Вернувшись в гостиницу, я отправил телеграмму Вознесенскому:

«Сталинградский эксперимент запущен. Директора заинтересованы. Необходимо подготовить аналогичные схемы для металлургических комбинатов Урала и машиностроительных заводов Ленинграда».

Три недели спустя промозглый ветер с Финского залива гнал снежную крупу по улицам Ленинграда. Из окна автомобиля я наблюдал хмурые лица прохожих, спешащих по своим делам.

Город выглядел угрюмым и серым в этот февральский день. Но происходящее на бывшем заводе Розенкранца, а ныне «Красном металлисте», вселяло оптимизм.

Небольшое предприятие, специализировавшееся на производстве металлической фурнитуры, стало экспериментальной площадкой для организации промышленных артелей нового типа. Я здесь уже давненько не был, только получал регулярные отчеиы от руководства.

Директор завода, Ахмедов Рустам Загирович, невысокий татарин с короткой бородкой и цепким взглядом, встретил меня у проходной.

— Все готово, товарищ Краснов, — произнес он, энергично пожимая мою руку. — Рабочие с нетерпением ждут объявления результатов.

Мы прошли через заводской двор к механическому цеху. Помещение, заполненное станками и верстаками, гудело от голосов собравшихся рабочих. Над их головами висел транспарант: «Произведенное артелью принадлежит артели!».

Месяц назад мы запустили здесь масштабный эксперимент по новой форме организации труда. Цех разделили на пять артелей по пятнадцать-двадцать человек.

Каждая артель получила хозрасчетную самостоятельность в рамках единого производственного плана. Рабочие сами распределяли задания, контролировали качество, вносили рационализаторские предложения. Заработок формировался из общего фонда артели в зависимости от вклада каждого.

— Товарищи! — обратился я к собравшимся. — Сегодня подводим итоги первого месяца работы артелей нового типа. Каковы результаты, Рустам Загирович?

Директор развернул диаграмму на стенде:

— За месяц производительность труда в цехе выросла на тридцать восемь процентов. Брак снизился с семи до двух процентов. Экономия металла составила четырнадцать процентов. Заработок рабочих увеличился в среднем на тридцать два процента.

По цеху прокатился одобрительный гул.

— Особо отличилась артель Степана Макарыча, — продолжил Ахмедов, указывая на сухощавого пожилого рабочего с окладистой седой бородой. — Они перевыполнили план на сорок шесть процентов при снижении себестоимости на девятнадцать процентов.

Рабочие зааплодировали. Степан Макарыч, смущенно кашлянув, выступил вперед:

— Тут секрета особого нет, товарищи. Раньше как было? Каждый сам по себе. Мастер задания раздавал, а дальше крутись как знаешь. А теперь мы сами решаем, кто какую операцию выполняет. У Василия, — он кивнул на молодого парня с веснушчатым лицом, — рука твердая, ему самые точные детали доверяем. Петрович, — указал на пожилого мужчину в замасленной фуражке, — мастер по настройке станков, теперь у нас за этим следит. Каждый на том месте, где лучше получается.

— А еще у нас теперь интерес появился, — добавил Василий, — Чем больше сделаем, тем больше получим. И не просто больше, а еще и качественнее. Потому что брак из общего котла вычитается.

После выступления я лично осмотрел организацию работы артели. Меня особенно заинтересовала новая система распределения заказов и учета результатов.

Каждое утро артель получала задание на день. Бригадир распределял работу между членами, учитывая особенности каждого. Готовые детали проходили контроль качества, результаты заносились в специальную ведомость.

— А как решаете вопросы дисциплины? — спросил я Степана Макарыча.

— Сами решаем, товарищ Краснов, — твердо ответил он. — У нас тут своя касса взаимопомощи. Если кто опоздал или прогулял, штраф в кассу. А если заболел, помощь из той же кассы. Сами контролируем, сами помогаем.

Однако внедрение новой системы не обошлось без проблем. В одном из цехов завода рабочие столкнулись с сопротивлением нормировщиков, которые по старинке устанавливали единые нормы для всех, не учитывая особенности различных технологических операций.

— Представляете, Леонид Иванович, — рассказывал Ахмедов, когда мы переходили к следующему участку, — наши нормировщики годами работали по одной схеме. Для них существовали лишь усредненные показатели. А когда мы начали детализировать нормы по отдельным операциям, началась настоящая война.

Он остановился у стенда с диаграммами выработки:

— Пришлось полностью перестраивать систему нормирования. Создали специальную группу, куда включили опытных рабочих, инженеров и даже тех же нормировщиков. Они провели хронометраж каждой операции, учли все факторы, влияющие на производительность, разработали дифференцированные нормы.

— И как результат? — поинтересовался я.

— Поразительный, — улыбнулся директор. — В первый месяц после внедрения новых норм производительность выросла на тридцать процентов. Оказалось, что при старой системе половина рабочих перевыполняла нормы в полтора-два раза, а другая половина едва дотягивала до минимума. Теперь у каждого реальные, обоснованные нормы, и все стремятся их превзойти.

Вторая серьезная проблема возникла с системой учета материалов. На заводе традиционно считалось нормальным перерасходовать до десяти процентов металла на каждую деталь. Эти «нормативные потери» были заложены в технологические карты и никого не беспокоили.

Когда артели начали бороться за экономию ресурсов, выяснилось, что учетные данные не соответствуют реальности. Металл утекал неизвестно куда.

— Пришлось провести полную инвентаризацию, — объяснял главный инженер Тимофеев, сухощавый мужчина с внимательным взглядом и аккуратно подстриженными усами. — Обнаружили несколько «черных ходов», через которые материалы уходили налево. Кладовщики хранили излишки «на всякий случай», мастера заказывали больше, чем требовалось, кое-кто и вовсе приторговывал.

— И как решили проблему? — спросил я.

— Создали новую систему материального учета, — ответил Тимофеев. — Теперь каждая артель получает точно рассчитанное количество материалов и инструментов. Сэкономленные ресурсы фиксируются и учитываются при расчете премий. Кладовые перевели на коллективную материальную ответственность.

— Добавлю, — вмешался Ахмедов, — что некоторым работникам пришлось помочь найти новое место работы. — Он многозначительно посмотрел на меня. — Но большинство поняли и приняли новые правила игры. Особенно когда увидели, что честная работа приносит больше, чем мелкое воровство.

Результаты говорили сами за себя. За два месяца расход металла снизился на двадцать три процента, инструментов — на тридцать один процент. При этом производительность продолжала расти, а качество продукции значительно улучшилось.

К вечеру я подписал распоряжение о распространении опыта «Красного металлиста» еще на шесть предприятий Ленинграда. На обратном пути заехал в Смольный, где мне назначил встречу Киров.

Сергей Миронович принял меня в просторном кабинете с высокими потолками. Выглядел он усталым, но энергичным. Глаза блестели, когда он расспрашивал о результатах эксперимента.

— Знаешь, Леонид, — заговорщически улыбнулся Киров, когда я закончил доклад, — я тут наблюдаю интересную тенденцию. Там, где мы внедрили твою систему, не только экономические показатели растут, но и настроение людей меняется. Появился интерес к работе, инициатива.

— Это то, о чем я говорил с самого начала, Сергей Миронович, — кивнул я. — Человек должен видеть прямую связь между своим трудом и вознаграждением. Тогда раскрывается творческий потенциал.

— Согласен. Вот только… — Киров внезапно помрачнел, — активизировались и противники. Получил сегодня письмо из Москвы. Каганович собирает материалы о «разложении пролетарского сознания» на наших экспериментальных предприятиях. Подбирает примеры «рвачества», «индивидуализма», «мелкобуржуазных тенденций».

— Мы это предвидели, — ответил я. — Потому так важно документировать все результаты, особенно рост производственных показателей. Цифры наша главная защита.

— Да, но будь осторожен, — предупредил Киров. — И еще… Как у тебя с сельским хозяйством? Сталин ведь поручил, а там сейчас самое сложное направление.

— Уже работаю, Сергей Миронович. Через неделю еду в Рязанскую область. Там запускаем первый экспериментальный колхоз.

— Удачи, — пожелал он. — И помни: от успеха твоего эксперимента может зависеть будущее страны.

В марте, ровно через три месяца после начала расширенного эксперимента, на моем столе лежал первый сводный отчет по тридцати семи предприятиям.

Цифры говорили сами за себя: средний рост производительности труда — тридцать один процент, снижение себестоимости — семнадцать процентов, уменьшение брака на пятьдесят восемь процентов, увеличение заработной платы рабочих на двадцать четыре процентов.

Особенно впечатляли результаты Сталинградских заводов, где внедрили систему конкуренции. Тракторный завод за три месяца снизил расход металла на двадцать два процента, затем судостроительный внедрил их технологию и добился сходных результатов. В ответ судостроители разработали новую систему контроля качества, снизившую брак на шестьдесят три процента, которую затем позаимствовали тракторостроители.

Артельная система на «Красном металлисте» и других ленинградских предприятиях привела к настоящему взрыву рационализаторских предложений. За три месяца рабочие внесли двести сорок три предложения по улучшению производственных процессов, из которых сто восемьдесят семь внедрили в производство.

Орджоникидзе, ознакомившись с отчетом, прислал восторженную телеграмму:

«Результаты превосходят ожидания. Продолжайте работу. Готовлю расширение эксперимента на легкую промышленность. С. О.»

Но главное испытание ждало впереди. Нам предстояло применить методы «промышленного НЭПа» к самой сложной и болезненной сфере советской экономики — сельскому хозяйству.