Промышленный НЭП

Глава 17 Игра теней

Ресторан «Метрополь» в этот вечерний час наполнился приглушенными разговорами и мелодичными звуками фортепиано. Старинные зеркала в бронзовых рамах отражали мягкий свет хрустальных люстр, а высокий лепной потолок придавал залу особую торжественность.

В дальнем углу ресторана, у окна с тяжелыми бархатными портьерами, расположился Алексей Григорьевич Мышкин. Его неприметная фигура почти растворялась в полумраке.

Перед ним стоял нетронутый стакан боржоми и лежала папка с документами. Внешне спокойный, он внутренне оставался напряженным, словно пружина, готовая развернуться в любую секунду.

Матвей Федорович Шкуратов появился ровно в назначенное время. Коренастый, с тяжелым взглядом из-под нависших бровей, председатель Центральной Контрольной Комиссии двигался между столиками с уверенностью человека, привыкшего к власти. Подойдя к столику Мышкина, он на мгновение замер, будто раздумывая, затем решительно опустился на стул.

— Не люблю таинственности, товарищ, — Шкуратов говорил тихо, но властно. — Вы назвались секретарем наркома, но я вас раньше не встречал.

Мышкин позволил себе легкую улыбку.

— Я действительно работаю с Серго Орджоникидзе, но в несколько ином качестве. Моя специализация — особые поручения и сбор информации.

Шкуратов нахмурился, его тяжелые веки опустились еще ниже.

— Что за информацию вы собираете? — спросил он, машинально оглядываясь по сторонам.

Вместо ответа Мышкин медленно открыл лежащую перед ним папку и аккуратно выложил на стол несколько фотографий. На одной из них виднелась добротная двухэтажная дача с мезонином и просторной верандой, окруженная высоким забором. На другой Шкуратов находился в компании молодой женщины в модном платье с короткой стрижкой.

— Прекрасная дача в Серебряном Бору, — негромко произнес Мышкин. — По нашим данным, ее строительство обошлось примерно в сорок тысяч рублей. Внушительная сумма для государственного служащего с окладом в пятьсот рублей. А эта милая дама, Валентина Сергеевна Актриса Камерного театра, если не ошибаюсь? Официально представлена как ваша племянница?

Лицо Шкуратова потемнело, на щеках выступили красные пятна.

— Кто вы такой? — процедил он сквозь зубы. — И чего добиваетесь?

— Я уже представился, — спокойно ответил Мышкин. — А добиваюсь простого объективности в работе вашей комиссии по контролю за экономическим экспериментом товарища Краснова.

— Так вы от Краснова! — Шкуратов подался вперед, его голос стал жестче. — Шантаж? Против члена ЦК?

Мышкин оставался невозмутимым.

— Никакого шантажа, товарищ Шкуратов. Просто обмен информацией. Мы знаем о вашей даче и о Валентине Сергеевне. Вы знаете о результатах эксперимента Краснова. Разница лишь в том, что информация о промышленном НЭПе открыта и подтверждена фактами, а вот данные о вашей недвижимости и личной жизни…

Он сделал многозначительную паузу.

На столик упала тень. Оба собеседника одновременно повернули головы. Рядом стоял официант в безукоризненно белом костюме.

— Извините за беспокойство, товарищи. Что будете заказывать?

— Ничего, — резко ответил Шкуратов. — Мы уже уходим.

Когда официант удалился, Шкуратов заговорил, понизив голос почти до шепота:

— Что вы хотите конкретно?

— Три вещи, — Мышкин загибал пальцы. — Первое. Вы прекращаете поддерживать обвинения в идеологической вредности эксперимента. Второе. На следующем заседании комиссии вы выступаете с предложением сосредоточиться на экономических показателях, а не на идеологических оценках. Третье. Вы предоставляете нам информацию о планах Кагановича относительно дальнейших действий против Краснова.

Шкуратов медленно откинулся на спинку стула. Его лицо постепенно приобретало обычный цвет.

— А если откажусь?

— Тогда эти материалы попадут к товарищу Сталину, — просто ответил Мышкин. — В виде анонимного письма обеспокоенного партийца о злоупотреблениях в ЦКК.

Наступило молчание. Шкуратов барабанил пальцами по столу, обдумывая положение. За соседним столиком какой-то энтузиаст громко рассказывал собеседнику о достоинствах новой фотокамеры «ФЭД».

— Если я соглашусь, — наконец произнес Шкуратов, — что будет с этими материалами?

— Они останутся у нас, — честно ответил Мышкин. — Как гарантия нашего соглашения. Но не будут использованы, пока вы выполняете условия.

Еще минута молчания. Затем Шкуратов тяжело вздохнул.

— Хорошо. Но учтите, если я почувствую, что меня подставляют, последствия будут для всех непредсказуемыми.

Мышкин кивнул.

— Разумеется. Мы ценим ваш прагматизм, товарищ Шкуратов.

Шкуратов поднялся, но прежде чем уйти, наклонился к Мышкину:

— Передайте Краснову, он играет с огнем. Каганович не тот человек, с которым можно шутить.

— Обязательно передам, — спокойно ответил Мышкин, собирая фотографии в папку.

Когда грузная фигура Шкуратова скрылась за дверями ресторана, Мышкин позволил себе расслабиться. Первая фигура в комиссии Кагановича нейтрализована. Теперь нужно доложить Краснову и продолжать операцию.

Кабинет Орджоникидзе встретил меня привычной строгостью. Просторное помещение с высокими потолками и массивной мебелью из темного дуба идеально отражало характер хозяина: основательный, надежный, без излишеств. На стенах географические карты СССР с отмеченными промышленными объектами, несколько портретов Ленина и Сталина в строгих рамках.

Серго сидел за столом, заваленным бумагами, и что-то сосредоточенно писал. Увидев меня, он отложил ручку и поднялся навстречу. Его характерное лицо с густыми усами и проницательными глазами выражало усталость, но энергия, казалось, никогда не покидала этого человека.

— Заходи, Леонид! — Орджоникидзе энергично пожал мою руку. — Есть новости?

— Есть, Серго, и довольно важные, — я присел в кресло напротив. — Шкуратов согласился сотрудничать. Мы нашли способ убедить его.

Орджоникидзе усмехнулся, но не стал спрашивать о деталях. Некоторые вещи лучше оставлять недосказанными, даже между союзниками.

— Это хорошо, но недостаточно, — он потянулся к графину с водой, стоящему на столе. — Каганович не тот человек, которого можно остановить нейтрализацией одного Шкуратова.

— Согласен, — кивнул я. — Поэтому нужен следующий шаг. Нам необходимо вытащить инженера Шаляпина из ОГПУ.

Орджоникидзе чуть не поперхнулся водой.

— Шаляпина? Но его же арестовали по обвинению во вредительстве!

— Именно так. И сейчас из него выбивают показания против меня и моего эксперимента. Показания, которых не существует, потому что никакого вредительства не было.

Я достал из портфеля папку с документами и положил перед Орджоникидзе.

— Здесь заключение технической комиссии по аварии на Нижнетагильском комбинате. Экспертиза однозначно доказывает, что это была диверсия, направленная против экспериментального предприятия. Подпил креплений ковша, подмена технической документации… Мы даже выяснили, кто это сделал. Бывший инженер Ковальский, уволенный за пьянство. Его наняли люди Кагановича.

Орджоникидзе внимательно изучил документы, его лицо становилось все более мрачным.

— Веские доказательства, — наконец произнес он. — Но причем тут Шаляпин?

— Шаляпин ключевой инженер Коломенского завода. Он внедрял новую систему организации производства, принесшую колоссальный рост производительности. Именно поэтому его и арестовали, чтобы скомпрометировать эксперимент и получить ложные показания. Если мы его вытащим, он сможет дать показания о реальных организаторах диверсий.

Орджоникидзе задумчиво потер подбородок.

— Как ты предлагаешь его вытащить? Напрямую вмешиваться в дела ОГПУ слишком опасно.

— Не напрямую, — я наклонился ближе. — Мы подготовили документы о создании специальной конструкторской группы для разработки нового типа артиллерийских систем. Проект имеет прямое оборонное значение. Шаляпин — незаменимый специалист по расчетам прочности конструкций. Вам нужно только подписать запрос в ОГПУ о временном откомандировании инженера Шаляпина для участия в сверхсекретной работе. С вашими личными гарантиями.

Я положил перед ним заранее подготовленный документ. Орджоникидзе медленно прочитал его, затем поднял на меня взгляд.

— Ты понимаешь, насколько это рискованно, Леонид? Если выяснится, что никакой специальной группы нет…

— Группа есть, — быстро ответил я. — Мы действительно собрали команду инженеров для работы над новыми артиллерийскими системами. Этот проект реальный, и он даст результаты. Просто Шаляпин будет заниматься немного иной работой, по крайней мере, первое время.

Орджоникидзе помолчал, барабаня пальцами по столу.

— А если ОГПУ откажет?

— Не откажет, — уверенно сказал я. — Не в такой ситуации, когда речь идет о прямом оборонном заказе. К тому же, у нас есть контакты в ОГПУ, которые помогут правильно провести эту бумагу.

Еще минута молчания. За окном кабинета медленно падал снег, укрывая московские крыши белым покрывалом.

— Хорошо, — наконец решился Орджоникидзе. — Я подпишу. Но учти, Леонид, если что-то пойдет не так, я не смогу тебя прикрыть.

— Понимаю, Серго. И спасибо.

Он взял ручку и твердым движением поставил свою подпись на документе.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — сказал Орджоникидзе, протягивая мне подписанную бумагу. — Эта игра становится все опаснее.

Я аккуратно спрятал документ в портфель.

— Иногда нужно рисковать, чтобы победить, — ответил я. — Особенно когда ставки так высоки.

Орджоникидзе поднялся из-за стола.

— И еще, Леонид, — сказал он, провожая меня к двери. — Будь осторожен с Кагановичем. Он не прощает тех, кто становится у него на пути.

— Я знаю, — кивнул я. — Именно поэтому нам нельзя проиграть.

Выйдя из наркомата, я поднял воротник пальто, защищаясь от морозного ветра. Первый этап операции завершен успешно. Теперь предстояло самое сложное, вытащить Шаляпина из лап ОГПУ.

В кабинете следователя Горбунова на Лубянке воздух казался застоявшимся и тяжелым.

Квадратное помещение с высоким потолком и единственным зарешеченным окном освещалось лишь настольной лампой под зеленым абажуром. Ее свет падал на груду папок с делами и создавал причудливые тени на стенах, выкрашенных в неопределенный серо-зеленый цвет.

Горбунов, плотный мужчина с тяжелым квадратным лицом и бульдожьей челюстью, просматривал материалы допроса. Перед ним лежал протокол, испещренный пометками.

Многочисленные вопросы, уклончивые ответы, снова вопросы… Шаляпин держался стойко, отказываясь подписывать признательные показания о вредительской деятельности и связях с Красновым.

Стук в дверь заставил следователя поднять голову.

— Войдите, — сказал он, машинально поправляя ворот гимнастерки.

Дверь открылась, и в кабинет вошел Рожков, оперуполномоченный экономического отдела. Его невыразительное лицо с цепким взглядом, казалось, никогда не выражало эмоций.

— Добрый вечер, товарищ Горбунов, — произнес Рожков, аккуратно прикрывая за собой дверь. — Не помешал?

— Что-то срочное? — Горбунов кивнул на стул перед столом. — Я занят с делом Шаляпина.

— Знаю, — Рожков присел, положив на колени потертую папку. — Собственно, по этому поводу и пришел.

Горбунов нахмурился.

— Каганович требует результатов. Шаляпин должен признаться в организации вредительства на Коломенском заводе и подтвердить связь с Красновым.

— В том и дело, — Рожков наклонился ближе, понизив голос. — Ситуация изменилась. Есть информация, что товарищ Сталин недоволен нападками на эксперимент Краснова.

Горбунов замер, его массивные брови сошлись на переносице.

— Откуда такие сведения?

— От достаточно надежных источников, — ответил Рожков. — Вчера Сталин запросил полную информацию о результатах эксперимента. И был весьма впечатлен цифрами.

Горбунов сидел неподвижно, обдумывая услышанное.

— К тому же, — продолжил Рожков, небрежно открывая папку, — у нас появились новые данные по аварии на Нижнетагильском комбинате. Это была диверсия, организованная врагами промышленного НЭПа, а не результат эксперимента Краснова.

Он выложил на стол фотографии подпиленных креплений ковша и поддельных технических документов.

— Экспертиза однозначно доказывает факт умышленного вредительства, — пояснил Рожков. — Уже даже известно, кто это сделал, некий Ковальский, бывший инженер, уволенный за пьянство. Сейчас он арестован. И знаете, что интересно? — Рожков сделал драматическую паузу. — Он уже вроде бы дал показания, что его наняли люди, связанные с противниками экономического эксперимента.

Горбунов слушал с каменным выражением лица, но его напряженная поза выдавала внутреннее беспокойство. Следователь прекрасно понимал, что в политических делах ветер может измениться в любую секунду, превратив вчерашних обвинителей в сегодняшних обвиняемых.

— Это официальная позиция экономического отдела? — осторожно спросил он.

— Пока нет, — ответил Рожков. — Но скоро может стать. К тому же, есть еще один момент…

Он достал из папки официальный бланк с печатями и подписями.

— Наркомат тяжелой промышленности запрашивает временное откомандирование инженера Шаляпина для участия в разработке новых артиллерийских систем. Проект сверхсекретный, оборонного значения. Личная подпись Орджоникидзе. Разумеется, адресован он не нам, ОГПУ, но скоро сведения о нем поступят и сюда.

Горбунов взял документ и внимательно изучил его. Бланк выглядел безупречно: исходящие номера, гербовая печать, размашистая подпись наркома.

— Странное совпадение, — пробормотал следователь. — Чего это Орджоникидзе внезапно вспомнил о Шаляпине?

— Не такое уж и странное, — возразил Рожков. — Шаляпин действительно крупный специалист по расчетам прочности конструкций. А в нынешней международной обстановке обороноспособность страны на первом месте.

Горбунов встал и прошелся по кабинету. Ситуация становилась опасной.

Если Сталин действительно поддерживает эксперимент Краснова, а диверсии на предприятиях организованы противниками этого эксперимента… Тогда дело Шаляпина превращается в мину замедленного действия для всех, кто к нему причастен.

— А что Каганович? — спросил он, возвращаясь к столу.

— Лазарь Моисеевич в сложном положении, — уклончиво ответил Рожков. — Он стал слишком активно выступать против эксперимента, а результаты говорят сами за себя. Возможно… — он сделал многозначительную паузу, — скоро нам придется работать в другом направлении.

Горбунов понимающе кивнул. В его практике бывали случаи, когда следствие резко меняло вектор, и вчерашние обвиняемые становились свидетелями против своих бывших обвинителей.

— Что вы предлагаете? — прямо спросил он.

— Пока ничего особенного, — Рожков пожал плечами. — Просто не торопитесь с делом Шаляпина. Не применяйте особых методов воздействия. И подготовьтесь к возможной передаче его наркомату тяжелой промышленности.

Горбунов взял со стола запрос Орджоникидзе и еще раз внимательно изучил его.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Я приостановлю активную фазу следствия. Но имейте в виду, если позиция руководства снова изменится, я не хочу оказаться крайним.

— Разумеется, — кивнул Рожков, поднимаясь. — Я просто информирую вас о новых обстоятельствах. Решение принимаете вы.

Когда за Рожковым закрылась дверь, Горбунов еще долго сидел неподвижно, глядя на лежащие перед ним документы.

В этой игре он был всего лишь пешкой, выполняющей чужие приказы. И сейчас главное — не оказаться на неправильной стороне.

Он взял телефонную трубку и набрал номер.

— Это Горбунов. Переведите заключенного Шаляпина из одиночной камеры в общую. И прекратите особый режим допросов. Да, я беру ответственность на себя.

Положив трубку, следователь задумчиво постучал пальцами по столу. Первый шаг сделан. Теперь оставалось дождаться, в какую сторону подует ветер.

Внутренний следственный изолятор ОГПУ жил своим ритмом даже в поздний час. Приглушенное освещение коридоров, гулкие шаги часовых, металлический звон решеток — привычная симфония мрачного учреждения на Лубянке.

В кабинете начальника отдела Дорогина стоял тяжелый папиросный дым. Сам Дорогин, грузный мужчина с редеющими волосами и неожиданно аккуратными маленькими руками, изучал только что полученную бумагу с грифом «Сов. секретно».

— Что скажете, Рогов? — спросил он, не поднимая глаз от документа.

Оперуполномоченный Рогов стоял у окна, сохраняя внешнее спокойствие, хотя внутренне был крайне напряжен.

— Запрос составлен абсолютно правильно, товарищ начальник. Личная подпись Орджоникидзе, все необходимые визы наркомата обороны, входящие и исходящие номера соответствуют регистрации.

Дорогин хмыкнул, откидываясь в кресле.

— Да вижу я, что с формальностями все в порядке. Меня интересует суть. Почему вдруг Орджоникидзе так озаботился судьбой инженера, арестованного по подозрению во вредительстве?

— Видимо, Шаляпин действительно ценный специалист, — Рогов чуть пожал плечами. — В запросе указано, что он необходим для расчетов прочности новых артиллерийских конструкций. Проект имеет высший приоритет обороны.

— И все же, — Дорогин забарабанил пальцами по столу. — Слишком удачно все сложилось для нашего арестованного. Я знаю, что Горбунов уже месяц работает с ним, но пока безрезультатно. А тут вдруг запрос от наркома.

— Возможно, дело в международной обстановке, — осторожно предположил Рогов. — Япония активизировалась в Маньчжурии, в Германии набирают силу нацисты. Оборонные проекты получают зеленый свет.

Дорогин задумчиво рассматривал бумагу еще несколько минут. Затем решительно взял перо и наложил резолюцию: «Удовлетворить. Временно откомандировать под личную ответственность наркома Орджоникидзе с соблюдением режима секретности».

— Оформляйте, Рогов, — сказал он, протягивая документ. — Но установите наблюдение за Шаляпиным. И подготовьте записку для товарища Кагановича. Он должен знать, что подследственный выбыл из нашего ведения. Пусть решает, стоит ли обострять отношения с Орджоникидзе из-за одного инженера.

— Будет исполнено, товарищ начальник, — Рогов аккуратно принял бумагу. — Когда произвести передачу?

— Немедленно, — отрезал Дорогин. — Раз уж дело такое срочное. Подготовьте документы и организуйте конвой до ворот. Там пусть его принимают люди наркомата.

Через полчаса Рогов лично спустился в подвальный этаж изолятора. Начальник караула, рыжеусый мужчина с недовольным лицом, встретил его у последней решетки.

— Шаляпина привели, как приказано, — доложил он. — Только он еле на ногах держится. Может, медика вызвать?

Рогов отрицательно покачал головой:

— Не нужно. Просто оформим передачу и все.

В небольшой комнате для допросов, куда привели Шаляпина, пахло сыростью и карболкой. Арестованный сидел на единственном стуле, ссутулившись и глядя в одну точку. Его лицо с запавшими глазами и всклокоченной бородой выражало покорность судьбе.

— Встать! — рявкнул конвойный.

Шаляпин с трудом поднялся, покачиваясь.

— Гражданин Шаляпин, — официально начал Рогов, раскрывая папку с документами. — Согласно распоряжению руководства ОГПУ, вы временно откомандированы в распоряжение наркомата тяжелой промышленности для участия в работах оборонного значения. Расписывайтесь о неразглашении.

Он протянул Шаляпину лист бумаги и ручку. Тот непонимающими глазами смотрел на документ, явно не осознавая происходящего.

— Я не понимаю, — пробормотал он. — Что это?

— Вас переводят под другую юрисдикцию, — терпеливо пояснил Рогов. — Временно. Следствие не прекращено, но приостановлено до особого распоряжения. Распишитесь здесь и здесь.

Шаляпин, все еще не веря своему счастью, трясущейся рукой поставил подписи.

— А теперь следуйте за конвоем, — распорядился Рогов. — Вас передадут представителям наркомата.

Когда Шаляпина увели, Рогов достал платок и вытер вспотевший лоб. Он только что сделал крайне рискованный шаг.

Если Каганович узнает о его роли в этом деле… Но иного выхода не было.

Эксперимент Краснова действительно давал результаты, которые могли вывести советскую промышленность на новый уровень. А еще Рогов, как опытный оперативник, чувствовал, что ветер начинает меняться, и Сталин, возможно, уже не так однозначно поддерживает кампанию Кагановича против промышленного НЭПа.

У главных ворот внутренней тюрьмы Шаляпина уже ждала черная эмка с правительственными номерами. Рядом стоял Глушков, держа в руках ордер на прием заключенного, подписанный самим Орджоникидзе. Процедура передачи заняла всего несколько минут.

— Расписывайтесь в получении арестованного, — произнес начальник караула, протягивая журнал.

Глушков расписался размашистым почерком и помог пошатывающемуся Шаляпину сесть в машину.

— Поехали, — скомандовал он водителю, когда тяжелые ворота внутренней тюрьмы закрылись за ними.

Шаляпин, вжавшись в угол заднего сиденья, все еще не мог поверить в происходящее. Только когда автомобиль, петляя по переулкам ночной Москвы, отъехал на несколько кварталов от зловещего здания, он позволил себе выдохнуть и прошептать:

— Неужели правда?

— Правда, Федор Михайлович, — негромко ответил Глушков. — Вы свободны. По крайней мере, от ОГПУ. Теперь вы работаете на наркомат тяжелой промышленности.

Конспиративная квартира на Большой Дмитровке выглядела как типичное жилье советского служащего средней руки. Строгая мебель темного дерева, книжный шкаф с собраниями сочинений классиков марксизма-ленинизма, несколько технических журналов на журнальном столике, радиоприемник в углу, гравюры с видами Москвы на стенах. Ничто не выдавало истинного назначения этого места.

Я нервно посматривал на настенные часы, когда раздался условный стук: три коротких, пауза, два длинных. Мышкин, дежуривший у двери, быстро открыл.

На пороге стоял Глушков, придерживающий под руку изможденного человека с землистым цветом лица. Шаляпин изменился до неузнаваемости за те недели, что провел во внутренней тюрьме на Лубянке.

Его некогда аккуратно подстриженная бородка превратилась в неопрятную поросль, глаза запали, щеки ввалились. Дорогие очки в роговой оправе заменили подобранные наспех стальные, с трещиной на левом стекле.

— Федор Михайлович! — я подошел к нему, протягивая руку. — Как же я рад вас видеть!

Шаляпин поднял на меня воспаленные глаза, в которых медленно просыпалось осознание.

— Леонид Иванович? — прошептал он, со страхом оглядываясь. — Это не провокация?

— Нет, Федор Михайлович. Вы свободны. Временно откомандированы в наркомат тяжелой промышленности для работы над секретным проектом.

Мышкин аккуратно подвел Шаляпина к креслу. Тот опустился в него, словно старик, хотя ему едва исполнилось сорок пять.

— Чай? — предложил я, кивая в сторону кухни, где уже кипел чайник.

Шаляпин медленно кивнул, его руки слегка подрагивали.

— Я не думал, что когда-нибудь выйду оттуда, — произнес он, принимая от Мышкина чашку крепкого сладкого чая. — Особенно после того, как отказался подписать их бумаги.

— Какие именно бумаги? — спросил я, присаживаясь напротив.

Шаляпин отпил чай, в его взгляде мелькнул страх.

— Признание во вредительстве. Показания, что эксперимент Краснова направлен на подрыв социалистической экономики. Подтверждение, что авария на Нижнетагильском комбинате была организована по вашим указаниям…

Он замолчал, вздрагивая от воспоминаний.

— Но вы не подписали?

— Нет. — В его голосе прозвучала нотка гордости. — Хотя Горбунов умеет убеждать.

Я понимающе кивнул, не требуя подробностей. Методы ОГПУ хорошо известны.

— Федор Михайлович, мне нужна ваша помощь, — серьезно сказал я. — Мы знаем, кто на самом деле организовал диверсию в Нижнем Тагиле и другие акты саботажа. Это противники нашего эксперимента, люди, связанные с комиссией Кагановича. Но нам нужны официальные показания человека, который непосредственно пострадал от их действий.

Шаляпин заметно напрягся.

— Вы хотите, чтобы я дал показания против Кагановича?

— Не лично против него, — уточнил я. — Против людей, организовавших диверсии на наших предприятиях. У нас есть конкретные имена и доказательства.

Шаляпин поставил чашку на столик, его руки дрожали сильнее.

— Леонид Иванович, вы не понимаете… Если я это сделаю, они снова арестуют меня, и тогда…

— Никто не арестует вас, — твердо сказал я. — Теперь вы под защитой наркомата тяжелой промышленности. Личная гарантия Орджоникидзе. Более того, — я достал из портфеля бумагу, — вот приказ о вашем назначении руководителем специальной конструкторской группы. Секретный объект в Подмосковье, усиленная охрана, спецпаек.

Шаляпин недоверчиво взял документ и медленно прочитал его, шевеля губами, словно ему трудно было сфокусировать взгляд.

— Это настоящий приказ? — спросил он наконец.

— Абсолютно, — заверил я. — Подпись Орджоникидзе, печати, все как положено. Вы действительно будете руководить группой инженеров, работающих над новыми артиллерийскими системами. Только первое время ваша основная задача дать показания о реальных организаторах диверсий на наших предприятиях.

Шаляпин молчал, обдумывая услышанное. В комнате царила напряженная тишина, нарушаемая лишь тиканьем настенных часов да приглушенными звуками московской улицы за наглухо задернутыми шторами.

— А моя семья? — вдруг спросил он. — Жена, дочь…

— Они в безопасности, — ответил Мышкин из своего угла. — Мы установили за ними наблюдение на случай провокаций. А после вашего официального назначения они смогут переехать к вам, на территорию объекта. Там есть жилой городок для специалистов.

Эта новость, казалось, окончательно успокоила Шаляпина. Его плечи расслабились, а в глазах впервые мелькнула надежда.

— Хорошо, — произнес он, выпрямляясь в кресле. — Я дам показания. Что вы хотите узнать?

Я кивнул Глушкову, который сразу достал из портфеля блокнот и карандаш.

— Расскажите все, что произошло с момента вашего ареста. Кто вел допросы, какие именно показания от вас требовали, какие факты пытались заставить признать.

Шаляпин глубоко вздохнул, собираясь с мыслями. Его рассказ лился тихо, но уверенно — о ночных допросах, о требованиях следователя Горбунова, о попытках заставить его подписать признание во вредительской деятельности и срыве государственного плана.

— Они хотели, чтобы я показал, будто вы, Леонид Иванович, сознательно саботировали социалистическую экономику, внедряя «буржуазные» методы управления, — говорил Шаляпин. — Особенно настаивали на том, что авария в Нижнем Тагиле была организована по вашему указанию для дискредитации руководства страны.

— А что вам известно о самой аварии? — спросил я.

— Немного, — признался Шаляпин. — Я ведь работал на Коломенском заводе, а не в Нижнем Тагиле. Но Горбунов показывал мне фотографии последствий и настаивал, что именно ваша система хозрасчета привела к халатности и разгильдяйству.

Я переглянулся с Мышкиным. Как мы и предполагали, ОГПУ пыталось связать аварию с самим экспериментом, а не с диверсией. Я выложил папку с заключением технической комиссии, фотографиями, экспертизами.

Шаляпин изучал документы, его инженерный взгляд мгновенно выхватывал технические детали.

— Да, это явная диверсия, — подтвердил он, рассматривая фотографии подпиленных креплений. — Любой технический эксперт подтвердит. Эти крепления не могли разрушиться сами по себе, даже при перегрузке.

Я одобрительно кивнул.

— Вам нужно знать, Федор Михайлович, что ситуация меняется, — я понизил голос. — Многие в руководстве страны начинают понимать ценность нашего эксперимента. Сам Сталин проявил к нему интерес. Возможно, скоро ветер переменится, и преследовать будут уже не нас, а тех, кто пытался дискредитировать промышленный НЭП.

Шаляпин выглядел скептически, но промолчал. Три недели в подвалах Лубянки научили его осторожности.

Я посмотрел на часы.

— Нам пора, — сказал я, поднимаясь. — Глушков отвезет вас на объект. Там все подготовлено — жилье, рабочий кабинет, необходимые материалы. И усиленная охрана, разумеется.

Шаляпин тоже встал, пошатываясь от слабости.

— Леонид Иванович, — сказал он, глядя мне прямо в глаза, — спасибо вам. Я думал, что уже никогда не выйду оттуда.

— Это я должен благодарить вас, — искренне ответил я. — За то, что не сломались, не подписали ложные показания, несмотря на все испытания.

Мы с Мышкиным проводили Шаляпина и Глушкова до черного хода, где их ждал неприметный автомобиль без опознавательных знаков.

— Будьте осторожны, — напутствовал я Глушкова. — Не исключено, что за вами будет слежка.

— Не беспокойтесь, Леонид Иванович, — уверенно ответил тот. — У нас подготовлено три маршрута и столько же запасных машин. Доставим в целости и сохранности.

Когда автомобиль скрылся в переулке, я повернулся к Мышкину:

— Ну что ж, первая часть операции выполнена. Теперь нужно подготовить почву для предъявления добытых доказательств.

— Кому именно? — спросил Мышкин, пока мы поднимались обратно в квартиру.

— Сталину, — твердо ответил я. — Только он может остановить Кагановича. И для этого нам нужны неопровержимые доказательства, что диверсии на наших предприятиях организованы людьми, связанными с противниками эксперимента.

Мышкин задумчиво почесал подбородок:

— Но сможем ли мы доказать прямую связь с Кагановичем? Он наверняка действовал через посредников.

— Именно поэтому нам так важны показания Шаляпина, — объяснил я. — Он может подтвердить, что в ОГПУ от него требовали именно тех показаний, которые нужны комиссии Кагановича. Это косвенно доказывает координацию действий между ними.

Мы вернулись в квартиру и сели за стол, где еще стояли недопитые чашки чая.

— Что дальше? — спросил Мышкин.

Я открыл свой блокнот:

— Теперь нужно выйти на Ковальского, того самого инженера, который непосредственно осуществил диверсию в Нижнем Тагиле. Он арестован милицией за хулиганство, но вскоре его отпустят. Нам нужно перехватить его и получить показания о том, кто именно нанял его для совершения диверсии.

— Сложно, но выполнимо, — кивнул Мышкин. — У нас есть люди в милиции. Можем организовать.

За окном все также темно. Но я чувствовал, что мы наконец-то перехватили инициативу. В то же время, я понимал, на что мы идем. Мы фактически бросаем вызов одному из самых влиятельных людей в партии.

Но выбора нет. Либо мы остановим Кагановича сейчас, либо он уничтожит и эксперимент, и всех нас.