Промышленный НЭП

Глава 15 Экстренное совещание

Холодный ветер пронизывал до костей, когда я поднимался по широким ступеням кремлевского здания. Небо над Москвой затянули тяжелые свинцовые тучи, грозящие то ли дождем, то ли первым снегом. Промозглая погода соответствовала моему внутреннему состоянию, тревожному и напряженному.

Орджоникидзе шел рядом. Его коренастая фигура источала энергию и уверенность, которой мне сейчас так не хватало.

— Не дрейфь, Леонид, — тихо произнес он, заметив мое состояние. — Цифры на нашей стороне. А Коба уважает факты больше, чем разговоры.

Я кивнул, сжимая папку с документами. Внутри находились графики, диаграммы, таблицы, все свидетельства успеха «промышленного НЭПа». Но хватит ли этого, чтобы перевесить идеологические обвинения Кагановича?

После тщательной проверки документов охрана пропустила нас внутрь. Мы прошли по длинному коридору с потускневшими дореволюционными зеркалами и свернули к малому залу заседаний, где уже собрались участники совещания.

Помещение поражало сдержанной строгостью: темные панели на стенах, массивная люстра под высоким потолком, тяжелые бордовые шторы на окнах. Длинный полированный стол красного дерева отражал свет настенных бра с матовыми плафонами.

За столом уже расположились знакомые фигуры. Молотов с неизменным пенсне и каменным выражением лица. Каганович, нервно перебирающий бумаги в папке. Куйбышев, задумчиво изучающий какую-то диаграмму. Ворошилов с военной выправкой. И еще несколько человек из партийного руководства.

Сталина пока не было. Мы с Орджоникидзе заняли свободные места. Я раскладывал документы, стараясь не встречаться взглядом с Кагановичем, когда почувствовал, как атмосфера в зале изменилась.

Все присутствующие поднялись. В дверях появился Сталин, невысокий человек в простом полувоенном кителе без знаков различия. Его неторопливая походка, чуть заметное покачивание левой руки, отстраненный взгляд желтоватых глаз, все знакомо по десяткам официальных встреч.

— Здравствуйте, товарищи, — произнес он негромко, с заметным грузинским акцентом. — Прошу садиться.

Все опустились на свои места. Сталин занял председательское кресло, достал трубку и начал неторопливо набивать ее табаком.

— Итак, товарищи, — начал он, раскуривая трубку, — мы собрались сегодня, чтобы обсудить экономический эксперимент товарища Краснова. Ситуация требует немедленного внимания.

Он сделал паузу, оглядывая присутствующих.

— Товарищ Каганович утверждает, что эксперимент имеет вредительский характер и подрывает основы социалистической экономики. Товарищ Орджоникидзе, напротив, считает его полезным и перспективным. Давайте разберемся. Товарищ Каганович, вам слово.

Лазарь Моисеевич поднялся, поправил галстук и заговорил с нарастающим пафосом:

— Товарищи! Мы проанализировали так называемый «промышленный НЭП» товарища Краснова и пришли к тревожным выводам. Экономически его эксперимент дает временные улучшения показателей, но идеологически подрывает фундамент социалистического хозяйства.

Он раскрыл папку с документами:

— Во-первых, материальное стимулирование создает мелкобуржуазные настроения среди рабочих. У нас есть свидетельства роста индивидуализма, снижения классовой солидарности, появления «рвачества».

Каганович извлек лист с цитатами:

— Вот высказывание рабочего Путиловского завода: «Теперь каждый сам за себя. Главное заработать побольше». Разве это социалистическое сознание?

Я стиснул зубы, сдерживая возмущение. Цитата явно вырвана из контекста, если не сфабрикована полностью.

— Во-вторых, хозрасчет и прямые договоры между предприятиями подрывают централизованное планирование, основу социалистической экономики. Директора начинают руководствоваться локальной выгодой, а не общегосударственными интересами.

Каганович продолжал сыпать обвинениями: связь с иностранными специалистами, внедрение буржуазных методов управления, идеологическая ревизия марксизма-ленинизма…

— И наконец, самое серьезное, — его голос стал жестче. — У нас есть доказательства прямого вредительства на экспериментальных предприятиях.

Он достал из папки фотографии и документы:

— Авария в мартеновском цехе на Нижнетагильском комбинате, порча оборудования на Путиловском заводе, подтасовка отчетности на Горьковском автозаводе. Все это звенья одной цепи!

Я почувствовал, как холодеет спина. Аварии действительно были, но они являлись результатом саботажа со стороны противников эксперимента, а не доказательством его вредности.

— Мы арестовали инженера Шаляпина с Коломенского завода, — продолжал Каганович. — И он начал давать показания…

— Какие показания? — не выдержал я. — Полученные под давлением? После бессонных ночей и изматывающих допросов?

Сталин поднял руку, останавливая мой протест:

— Товарищ Краснов, вы получите слово. Дайте товарищу Кагановичу закончить.

Я откинулся на спинку стула, чувствуя, как пылают щеки. Орджоникидзе успокаивающе положил руку мне на плечо.

Каганович завершил выступление заранее подготовленным заключением:

— Товарищи! Эксперимент Краснова представляет собой правый уклон в экономической политике, возрождение капиталистических элементов под видом экономической эффективности. Предлагаю немедленно прекратить эксперимент, вернуть предприятия к нормальному плановому управлению и расследовать все случаи вредительства.

Воцарилась тишина. Все взгляды обратились к Сталину. Он медленно выпускал кольца дыма, обдумывая услышанное.

— Товарищ Орджоникидзе, что скажете? — наконец спросил он.

Серго энергично поднялся. Его колоритная фигура с характерными усами и пронзительным взглядом притягивала внимание.

— Товарищи, давайте говорить фактами, а не лозунгами, — начал он, слегка усиливая свой грузинский акцент, как всегда делал в минуты волнения. — Экономические результаты эксперимента товарища Краснова потрясающие! Тридцать семь предприятий показывают рост производительности от тридцати до сорока процентов. Себестоимость продукции снизилась в среднем на двадцать процентов. Качество улучшилось, брак уменьшился.

Он развернул большую диаграмму:

— Посмотрите на Путиловский завод. Выпуск артиллерийских систем увеличился на сорок восемь процентов без дополнительных капиталовложений! Нижнетагильский комбинат освоил производство специальных сталей для танковой брони. Горьковский автозавод увеличил выпуск армейских грузовиков на тридцать шесть процентов.

Орджоникидзе сделал акцент на оборонном значении эксперимента:

— Товарищ Сталин, в условиях растущей международной напряженности именно такие результаты укрепляют обороноспособность нашей страны. Разве это вредительство?

Затем он перешел к обвинениям в идеологических отклонениях:

— Что касается материального стимулирования, то еще Ленин говорил: «От каждого по способностям, каждому по труду». Разве это не основа социализма? Тот, кто работает лучше, должен получать больше. Это справедливо и идеологически верно.

Орджоникидзе заговорил о диверсиях:

— А все эти аварии и саботаж… Они направлены против эксперимента, а не являются его результатом! Кому-то очень не нравятся наши успехи. Кому-то выгодно дискредитировать новые экономические методы.

В заключение он эмоционально воскликнул:

— Товарищи! Давайте не будем рубить сплеча. Этот эксперимент дает реальные плоды. Он может вывести нашу экономику на новый уровень. Отказаться от него сейчас — значит выплеснуть с водой и ребенка.

Сталин выслушал Орджоникидзе с неизменно непроницаемым выражением лица. Затем посмотрел на меня:

— Товарищ Краснов, вам слово.

Я встал, ощущая взгляды всех присутствующих. Момент истины настал. От моего выступления могла зависеть судьба не только эксперимента, но и всей страны.

— Товарищ Сталин, товарищи члены Политбюро, — начал я, стараясь говорить спокойно и уверенно. — Я не буду повторять цифры, приведенные товарищем Орджоникидзе. Они говорят сами за себя. Вместо этого хочу остановиться на принципиальных моментах.

Я сделал паузу, собираясь с мыслями:

— Первое. Я уже говорил много раз. «Промышленный НЭП» не подрывает, а укрепляет социалистическую экономику. Мы сохраняем государственную собственность на все средства производства. Мы сохраняем централизованное планирование. Мы лишь добавляем экономические стимулы, чтобы повысить эффективность.

Второе. Материальное стимулирование не противоречит социализму. Напротив, оно реализует главный принцип: «От каждого по способностям, каждому по труду». Мы не создаем мелкобуржуазные настроения, а направляем естественную заинтересованность человека в улучшении жизни в общественно полезное русло.

Я раскрыл на столе схему:

— Смотрите: рабочий знает, что чем лучше работает весь коллектив, тем больше получает каждый. Это не индивидуализм, а подлинный коллективизм. Не уравниловка, а справедливость.

Затем я перешел к обвинениям в подрыве планового начала:

— Мы не отменяем план, а делаем его более гибким и эффективным. Обязательные плановые задания остаются незыблемыми. Предприятия получают оперативную самостоятельность только в рамках выполнения этих заданий. Результат — перевыполнение плана, а не его срыв.

Я представил доказательства того, что аварии на экспериментальных предприятиях — это результат целенаправленного саботажа:

— Вот заключение технической комиссии по аварии в Нижнем Тагиле. Подпил креплений ковша — явная диверсия. Вот экспертиза поврежденного оборудования на Путиловском заводе — признаки умышленной порчи. Наши противники очень не хотят, чтобы наш эксперимент увенчался успехом.

Затем я перешел к самому важному, к перспективам:

— Товарищ Сталин, перед нами стоит грандиозная задача, превратить СССР в мощную индустриальную державу за кратчайший срок. Традиционные методы требуют колоссального напряжения всех сил, огромных жертв от народа. «Промышленный НЭП» предлагает более эффективный путь. Мы достигаем тех же целей с меньшими затратами, с большей отдачей, с лучшими результатами.

Я расстелил на столе карту СССР:

— На этой карте отмечены экспериментальные предприятия. Посмотрите на их географию, от Ленинграда до Дальнего Востока. Везде одинаковый результат: рост производства, снижение затрат, повышение качества. Это не случайность, это закономерность.

В заключение я обратился непосредственно к Сталину:

— Товарищ Сталин, вы всегда говорили, что мы должны быть прагматичными в выборе средств для построения социализма. «Промышленный НЭП» именно такое прагматичное решение. Он сохраняет социалистическую основу экономики, но делает ее более эффективной. Позвольте нам продолжить эксперимент. Результаты говорят сами за себя.

Я сел, чувствуя, как по спине стекает холодный пот. Сказал все, что мог. Теперь решение за Сталиным.

В зале наступила тишина. Сталин медленно постукивал мундштуком трубки по столу, погруженный в раздумья.

Затем поднялся и прошелся вдоль стола, заложив руки за спину. Его фигура отбрасывала длинную тень на стену.

— Интересный эксперимент, товарищ Краснов, — наконец произнес он. — Результаты действительно впечатляют. Но товарищ Каганович поднимает серьезные идеологические вопросы. Нельзя допустить, чтобы в погоне за экономической эффективностью мы потеряли социалистическую сущность нашего хозяйства.

Он остановился, глядя в окно на кремлевские башни:

— Мы строим социализм в отдельно взятой стране, окруженной врагами. Любая идеологическая уступка, любое отклонение от генеральной линии может быть использовано против нас.

Сталин повернулся к присутствующим:

— Что думают другие товарищи?

Молотов, до сих пор хранивший молчание, поправил пенсне:

— Товарищ Сталин, я склоняюсь к позиции товарища Кагановича. Эксперимент Краснова слишком радикально меняет методы управления экономикой. Это может привести к ослаблению централизованного руководства, к возрождению стихийных буржуазных элементов.

Куйбышев высказался более осторожно:

— Экономические результаты эксперимента действительно впечатляют. Но методы требуют тщательного анализа на предмет идеологической чистоты. Возможно, стоит продолжить эксперимент, но в более ограниченных масштабах и под усиленным контролем.

Ворошилов, как всегда, сосредоточился на военных аспектах:

— С точки зрения обороноспособности страны, достижения экспериментальных предприятий значительны. Особенно в производстве вооружений и техники для РККА. Это нельзя сбрасывать со счетов.

Еще несколько выступлений, и чаша весов явно склонялась не в мою пользу. Большинство присутствующих либо открыто поддерживали Кагановича, либо высказывались уклончиво.

Наконец Сталин поднял руку, останавливая дискуссию:

— Товарищи, я выслушал все мнения. Ситуация действительно сложная. С одной стороны, экономические результаты эксперимента товарища Краснова впечатляют. С другой, возникают серьезные идеологические вопросы.

Он вернулся к своему месту и сел, глядя прямо на меня:

— Товарищ Краснов, ваш эксперимент продолжается, но под усиленным контролем. Создадим специальную комиссию из представителей ЦК, ВСНХ, Госплана и ОГПУ для постоянного наблюдения за экспериментальными предприятиями.

Я едва сдержал вздох облегчения. Не победа, но и не поражение.

Но Сталин еще не закончил:

— Однако должен предупредить вас, товарищ Краснов. Мне не нравятся эти аварии и диверсии. Возможно, они действительно направлены против вашего эксперимента, как утверждает товарищ Орджоникидзе. Но факт остается фактом. Ваша модель управления создает условия для таких происшествий.

Он сделал паузу, выпуская кольцо дыма:

— Даю вам два месяца. За это время вы должны доказать, что ваш эксперимент не только экономически эффективен, но и идеологически выдержан. Никаких аварий, никаких проявлений мелкобуржуазных настроений. В противном случае…

Он не закончил фразу, но и так все было понятно.

— Товарищ Каганович возглавит наблюдательную комиссию, — добавил Сталин. — Товарищ Орджоникидзе будет представлять интересы наркомата тяжелой промышленности. Через два месяца жду окончательных результатов и принимаю решение о дальнейшей судьбе эксперимента.

Он обвел взглядом присутствующих:

— На этом все, товарищи.

Каганович не смог скрыть торжествующей улыбки. Для него это была почти победа. Он получил контроль над экспериментом и мог теперь использовать свое положение для его дискредитации.

Молотов и Куйбышев сохраняли непроницаемые выражения лиц. Орджоникидзе хмурился, явно недовольный решением.

Сталин поднялся, давая понять, что совещание окончено. Все встали.

Когда мы вышли из зала, Орджоникидзе схватил меня за локоть и отвел в сторону:

— Не отчаивайся, Леонид. Это еще не конец. Два месяца достаточный срок, чтобы переломить ситуацию.

— Каганович задушит эксперимент, — мрачно ответил я. — Теперь у него все рычаги в руках.

— Не недооценивай Кобу, — тихо произнес Серго. — Он дал тебе шанс. Используй его.

Мы спустились по широкой лестнице и вышли на морозный воздух. Над Кремлем висело серое небо, обещавшее скорую непогоду.

— Что ты собираешься делать? — спросил Орджоникидзе, когда мы шли к машинам.

— Бороться, — твердо ответил я. — Но теперь по-другому.

В служебном автомобиле меня уже ждал Мышкин. По его напряженному лицу я понял, что он уже знает результат совещания.

— Не самый худший вариант, Леонид Иванович, — тихо произнес он, когда машина тронулась. — По крайней мере, эксперимент продолжается.

Я молча смотрел в окно на проплывающие мимо кремлевские стены. Внутри кипела решимость. Я прошел через слишком многое, пока добирался сюда. И никогда не отступал.

— Алексей Григорьевич, — наконец произнес я, поворачиваясь к Мышкину. — Помните, вы предлагали использовать компромат на некоторых членов комиссии Кагановича? Я тогда отказался.

— Помню, — кивнул он. — Вы сказали, что хотите действовать честно.

— Я ошибался, — жестко ответил я. — Честные методы в этой борьбе не работают. Нас пытаются уничтожить всеми средствами: клеветой, провокациями, диверсиями. И мы будем отвечать тем же.

Мышкин удивленно поднял брови:

— Вы уверены, Леонид Иванович? Это очень рискованно.

— Уверен, — я принял решение. — Свяжитесь с Глушковым с Горьковского автозавода. Я в последнее время отправил его туда, а сейчас он нам понадобится здесь. И найдите способ встретиться с Рожковым из ОГПУ.

Мышкин понимающе кивнул:

— Будет сделано.

— И еще, — добавил я. — Начинайте тайную проверку всех членов наблюдательной комиссии. По полной. Ищите слабые места, личные интересы, скрытые связи. Нам нужны рычаги воздействия.

— Это опасная игра, — снова предупредил Мышкин.

— Знаю, — я откинулся на спинку сиденья. — Но другого выхода нет. На карту поставлено слишком многое. И я не собираюсь проигрывать.