Промышленный НЭП

Глава 12 Оппозиция

Массивная дубовая дверь кабинета Кагановича закрылась за последним участником совещания.

Тяжелые бордовые портьеры на высоких окнах почти не пропускали дневной свет, отчего лампы под зелеными абажурами горели несмотря на разгар дня. Просторное помещение с лепниной на потолке хранило черты дореволюционной роскоши, странно контрастирующей с аскетичным советским стилем новой мебели.

Лазарь Моисеевич Каганович восседал за громоздким письменным столом из темного дуба. Безукоризненно белый воротничок рубашки подчеркивал его характерные черты лица с аккуратно подстриженными усиками. Перед ним ровными стопками лежали папки с документами, помеченные грифами «Секретно» и «Совершенно секретно».

Вокруг стола, в глубоких кожаных креслах, расположились участники закрытого совещания. Маленький, с цепким взглядом Матвей Федорович Шкуратов, председатель Центральной Контрольной Комиссии, нервно постукивал карандашом по блокноту. Рядом с ним тучный Лопухин из Института марксизма-ленинизма, седовласый теоретик с окладистой бородой, придававшей ему сходство с дореволюционным профессором. Поодаль сидел Валенцев, редактор идеологического отдела «Правды», худощавый человек с впалыми щеками и настороженным взглядом.

В воздухе висели сизые слои табачного дыма. Портреты Ленина и Сталина будто наблюдали за происходящим с противоположных стен кабинета.

— Товарищи, — Каганович обвел присутствующих жестким взглядом, — мы собрались здесь по чрезвычайно важному вопросу. Так называемый экономический эксперимент товарища Краснова принимает опасные масштабы.

Он раскрыл одну из папок и извлек несколько листов бумаги.

— Вот данные по производственным показателям предприятий, входящих в эксперимент. Рост производительности на тридцать процентов, снижение себестоимости, увеличение заработной платы рабочих… — Каганович помедлил, давая информации впитаться. — И это становится серьезной проблемой.

— Но разве высокие показатели это — плохо? — осторожно спросил Валенцев.

Каганович недовольно поморщился.

— Дело не в цифрах, товарищ Валенцев. Дело в методах и идеологических последствиях. «Промышленный НЭП» возрождает частнособственнические инстинкты, подрывает плановое начало нашей экономики, разлагает классовое сознание пролетариата.

Шкуратов энергично кивнул:

— Совершенно верно! Под видом экономического эксперимента вводятся элементы капиталистической системы. Материальное стимулирование, дифференциация в оплате труда, внутренняя конкуренция… Все это — прямой путь к реставрации капитализма!

— Особенно опасен перенос этих методов на сельское хозяйство, — подхватил Лопухин, поглаживая седую бороду. — В экспериментальных колхозах уже наблюдаются признаки кулацкого перерождения. Зажиточные колхозники начинают эксплуатировать бедных через систему внутрихозяйственного расчета.

Каганович удовлетворенно кивнул и извлек из ящика стола еще одну папку, потрепанную, с пожелтевшими страницами.

— Обратимся к классикам. Вот что писал Владимир Ильич Ленин: «Мелкое производство рождает капитализм и буржуазию постоянно, ежедневно, ежечасно, стихийно и в массовом масштабе». И что делает товарищ Краснов? Возрождает эту стихию под прикрытием научных терминов!

Шкуратов подался вперед, блеснув глазами:

— Лазарь Моисеевич, у меня есть достоверная информация о связях Краснова с иностранными специалистами. Эти контакты выходят за рамки простых технических консультаций.

— Вот именно! — Каганович стукнул ладонью по столу. — Товарищи, нам необходимо разработать комплексный план противодействия. Мы должны разоблачить идеологическую сущность «промышленного НЭПа» как правый уклон, как попытку ревизии марксизма-ленинизма.

Следующий час участники совещания детально обсуждали стратегию дискредитации эксперимента Краснова. Валенцев получил задание организовать серию разгромных публикаций в «Правде». Лопухину поручили подготовить теоретическое обоснование несовместимости «промышленного НЭПа» с марксистской экономической теорией.

Шкуратов взялся собрать компрометирующие материалы об «идеологическом разложении» на экспериментальных предприятиях.

— А что со Сталиным? — осторожно спросил он. — Ведь он лично одобрил эксперимент.

В кабинете повисла тяжелая тишина.

— Товарищ Сталин, — медленно произнес Каганович, — принимает решения на основе доступной информации. Наша задача предоставить ему полную картину, включая скрытые идеологические опасности эксперимента. Уверен, правильно проинформированный товарищ Сталин примет единственно верное решение.

Когда встреча подходила к концу, Каганович встал из-за стола, обвел взглядом присутствующих и произнес с нажимом:

— Товарищи, этот эксперимент подрывает основы нашей экономической системы. Мы должны его остановить любой ценой. Действуем решительно и согласованно. Никаких протоколов этого совещания не ведем.

Шкуратов, последним покидая кабинет, задержался у двери:

— Лазарь Моисеевич, а как быть с Орджоникидзе? Он ведь поддерживает Краснова.

Каганович усмехнулся:

— У товарища Серго много забот в наркомате. Сосредоточим свои усилия на Краснове и его непосредственном окружении. Без теоретической базы и идеологической поддержки даже Орджоникидзе не сможет защитить эксперимент.

Когда за Шкуратовым закрылась дверь, Каганович некоторое время стоял неподвижно, глядя на портрет Сталина. Затем решительно вернулся к столу и потянулся к телефону.

Дом политпросвещения на Маховой улице гудел как растревоженный улей. По мраморным ступеням парадной лестницы поднимались делегаты идеологического актива. Партийные работники, руководители агитпропа, профессора общественных наук, редакторы газет.

Гардероб переполнен тяжелыми зимними пальто и потертыми кожанками. Повсюду слышались обрывки разговоров, упоминания «хозрасчетного эксперимента», «ревизионистских тенденций», «правого уклона».

Огромный зал с колоннами, некогда принадлежавший Благородному собранию, заполнился до отказа. В первых рядах расположились секретари райкомов, представители ЦК, руководители крупных идеологических учреждений.

Дальше активисты помельче: лекторы, пропагандисты, преподаватели марксизма-ленинизма. На возвышении за длинным столом, покрытым красным сукном, сидел президиум, строгие мужчины в темных костюмах с партийными значками на лацканах.

В центре президиума восседал профессор Тверитинов, заведующий кафедрой политэкономии Института красной профессуры, худощавый мужчина с аскетичным лицом и проницательными глазами за стеклами пенсне. Его гладко зачесанные назад волосы с проседью и безукоризненный костюм создавали образ интеллигента новой формации, выходца из рабочих, получившего образование уже при Советской власти.

Когда председательствующий предоставил ему слово, Тверитинов поднялся, поправил пенсне и окинул взглядом притихший зал.

— Товарищи! — Голос его звучал неожиданно звонко для такого худого человека. — Сегодня мы собрались, чтобы обсудить чрезвычайно тревожное явление в нашей экономической политике, так называемый «промышленный НЭП», активно внедряемый товарищем Красновым.

Тверитинов сделал паузу, отпил воды из стакана и продолжил с нарастающим пафосом:

— Что представляет собой этот эксперимент с идеологической точки зрения? Это не что иное, как попытка ревизии основополагающих принципов марксистско-ленинской экономической теории, подмена плановой социалистической экономики рыночной стихией, завуалированной наукообразными терминами!

По залу прокатился гул одобрения.

— Обратимся к классикам, — Тверитинов раскрыл лежавшую перед ним книгу. — Карл Маркс в «Капитале» писал: «Анархия общественного производства — вот что является смертным приговором буржуазному способу производства». А что предлагает товарищ Краснов? Внутреннюю конкуренцию между государственными предприятиями, хозрасчет, материальное стимулирование… Разве это не элементы той самой анархии производства, которую критиковал Маркс?

Тверитинов захлопнул книгу и повысил голос:

— В «Критике Готской программы» Маркс писал: «От каждого по способностям, каждому по труду». Но что означает этот принцип при социализме? Он означает распределение общественного продукта в интересах всего общества, а не стимулирование индивидуализма и стяжательства! А что делает система Краснова? Поощряет погоню за прибылью, возрождает буржуазное сознание, противопоставляет личный интерес общественному!

Зал взорвался аплодисментами. Тверитинов продолжал:

— Особую тревогу вызывает перенос этих капиталистических методов на сельское хозяйство. Мы только-только завершили коллективизацию, ликвидировали кулачество как класс, создали основы социалистического сельского хозяйства. И что теперь? Внедрение хозрасчета в колхозах, контрактная система вместо обязательных поставок, материальное стимулирование… Это прямой путь к возрождению кулачества в новой форме!

С задних рядов раздался выкрик:

— А как же экономические результаты? Производительность-то растет!

Тверитинов ухватился за реплику:

— Да, товарищи, временный рост производительности наблюдается. Но какой ценой? Ценой идеологических уступок, ценой возрождения мелкобуржуазной стихии, ценой подрыва социалистического сознания! Это классический пример правого уклона, когда временные экономические выгоды ставятся выше принципиальных идеологических позиций!

Он перешел к конкретным примерам «идеологического разложения» на экспериментальных предприятиях: рост индивидуализма среди рабочих, ослабление партийного контроля, появление «заводской аристократии» из числа высокооплачиваемых специалистов.

— И наконец, — Тверитинов сделал драматическую паузу, — особую тревогу вызывает активное привлечение иностранных специалистов. Под видом технических консультаций в нашу промышленность проникают буржуазные методы управления, чуждые социалистическому строительству. А ведь товарищ Сталин предупреждал нас об опасности иностранного влияния!

Завершил Тверитинов пламенным призывом:

— Товарищи! Эксперимент Краснова должен быть немедленно прекращен как идеологически вредный, как подрывающий основы социалистической экономики, как возрождающий капиталистические элементы! Наша партия всегда была непримирима к любым уклонам от генеральной линии, будь то левый троцкизм или правый оппортунизм. Не сделаем исключения и на этот раз!

Зал разразился овацией. Подавляющее большинство присутствующих восторженно аплодировали, вскочив с мест. Лишь немногие оставались сидеть с задумчивыми лицами.

В последних рядах незаметно расположился молодой человек в скромном костюме, сотрудник Краснова, направленный для наблюдения за активом. Он торопливо делал пометки в блокноте, фиксируя ключевые тезисы выступления и реакцию аудитории. Его лицо оставалось бесстрастным, но рука, сжимающая карандаш, выдавала внутреннее напряжение.

Когда первая волна выступлений закончилась, молодой человек незаметно выскользнул из зала и поспешил к телефону-автомату в фойе. Краснов должен немедленно узнать о масштабах идеологической атаки.

Редакция «Правды» на Тверской улице кипела активностью даже в поздний час. Сквозь мутные от табачного дыма стекла перегородок виднелись склоненные над столами фигуры. Трескотня пишущих машинок сливалась с гудением телефонов и стуком телеграфных аппаратов. Пахло типографской краской, махоркой и дешевым одеколоном.

В кабинете главного редактора Мехлиса шло бурное совещание. Лев Захарович, невысокий худощавый человек с острым взглядом и решительным подбородком, нервно расхаживал вдоль стола, заваленного гранками и вырезками. Вокруг расположились члены редколлегии — заведующие отделами и ведущие журналисты.

— Товарищи, — голос Мехлиса звучал резко, с металлическими нотками, — редакция получила важное идеологическое задание от товарища Кагановича. Необходимо подготовить серию материалов, разоблачающих правый уклон в экономике, связанный с экспериментом Краснова.

Он остановился, закурил и продолжил более размеренно:

— Наша задача не просто критика отдельных недостатков, а системный идеологический анализ. Мы должны показать, что «промышленный НЭП» это ревизия марксизма-ленинизма, шаг назад к капитализму, подрыв планового характера советской экономики.

Заведующий экономическим отделом Пилецкий, лысеющий мужчина средних лет с вечно усталым выражением лица, раскрыл папку с материалами:

— У нас есть данные о негативных явлениях на некоторых экспериментальных предприятиях. Рост индивидуализма среди рабочих, ослабление профсоюзной работы, факты «рвачества»…

— Этого мало, товарищ Пилецкий, — перебил Мехлис. — Нам нужен не просто набор фактов, а идеологическая концепция. Покажите, что материальное стимулирование разлагает классовое сознание пролетариата, что хозрасчет подрывает основы плановой экономики, что внутренняя конкуренция между предприятиями — это скрытая форма капиталистических отношений.

Молодой журналист Гринев, недавний выпускник Института журналистики, осторожно поднял руку:

— Лев Захарович, а как быть с экономическими показателями? Ведь предприятия Краснова демонстрируют впечатляющие результаты по производительности, себестоимости, качеству…

Мехлис пронзил его недовольным взглядом:

— Товарищ Гринев, вы что, очарованы буржуазными методами? Да, временное повышение показателей наблюдается. Но какой ценой? Ценой идеологических уступок, ценой возрождения индивидуализма и стяжательства! Мы строим социализм, а не гонимся за сиюминутной выгодой.

Гринев смутился и опустил глаза. Он знал больше, чем мог сказать. Через общих знакомых в наркомате тяжелой промышленности у него имелись контакты с окружением Краснова. Более того, он лично побывал на нескольких экспериментальных предприятиях и видел не только экономические показатели, но и изменившееся отношение рабочих к труду, заинтересованное, творческое, инициативное.

— Я предлагаю такую структуру материалов, — продолжил Мехлис, выписывая пункты на доске. — Первая статья — теоретическая, «Правый уклон под маской хозрасчета». Анализ идеологической сущности эксперимента Краснова как отступления от марксизма-ленинизма. Вторая — «Корни и последствия экономического ревизионизма». Связь методов Краснова с буржуазными теориями и возможные негативные последствия для советской экономики. Третья — «НЭП: вчера, сегодня, завтра?». Исторический анализ, показывающий, что нынешние эксперименты — это попытка вернуться к давно преодоленной стадии развития.

— А кто будет писать? — спросил заведующий отделом партийной жизни.

— Первую статью поручим товарищу Скворцову из Института марксизма-ленинизма, вторую товарищу Пилецкому, третью мне, — распорядился Мехлис. — Срок три дня. Материалы пойдут в номер за пятнадцатое число.

Гринев решился на еще одну попытку:

— Товарищ Мехлис, может быть, стоит дать слово и сторонникам эксперимента? Для объективности…

Мехлис посмотрел на молодого журналиста с нескрываемым раздражением:

— Товарищ Гринев, «Правда» это не дискуссионный клуб, а рупор Центрального Комитета партии. Мы не предоставляем трибуну для ревизионистских взглядов. Впрочем… — он сделал паузу, — вы можете подготовить небольшой материал о «передовом опыте» одного из экспериментальных предприятий, но без восхваления методов Краснова. Акцент на трудовом энтузиазме рабочих, на партийном руководстве, на социалистическом соревновании. Никаких хозрасчетов и материальных стимулов.

Гринев понял, что это максимум, на что можно рассчитывать, и благоразумно согласился.

Когда совещание закончилось, он задержался, делая вид, что перебирает свои записи. Дождавшись, когда большинство коллег разошлись, Гринев быстро сложил бумаги в портфель и направился к выходу.

На улице моросил мелкий дождь. Молодой журналист поднял воротник пальто и быстро зашагал в сторону Страстного бульвара. Там, в маленьком кафе, его ждал связной от Краснова. Информация о готовящейся публикации должна быть передана немедленно.

Проходя мимо газетного киоска, Гринев заметил свежий номер «Экономической газеты» с аршинным заголовком: «Борьба за план — борьба за социализм!». Он понимал, что это только начало кампании. Идеологическая машина запущена на полную мощность, и остановить ее будет непросто.