Промышленный НЭП

Глава 18 Контрудар

Рассвет едва окрасил московское небо в бледно-серые тона, когда я уже сидел за своим рабочим столом в здании Наркомтяжпрома.

Массивные папки с отчетами громоздились передо мной, словно крепостные башни. Последние экономические сводки с экспериментальных предприятий радовали глаз, несмотря на все попытки саботажа, показатели уверенно росли.

Путиловский завод перевыполнил месячный план по производству артиллерийских систем на сорок два процента. Нижнетагильский комбинат после восстановления мартеновского цеха вышел на рекордную выработку специальных сталей. Даже сравнительно небольшой завод «Красный металлист» в Ленинграде демонстрировал поразительное снижение себестоимости продукции, на двадцать восемь процентов за квартал.

Цифры не лгали. «Промышленный НЭП» работал, и работал превосходно. Но этого было недостаточно. Идеологическая кампания против эксперимента набирала обороты, Каганович и его сторонники использовали весь арсенал средств, от газетных статей до прямых диверсий.

В дверь кабинета трижды постучали условным сигналом. Подняв глаза от бумаг, я увидел входящего Мышкина, как всегда, подтянутого, с неизменной папкой под мышкой и настороженным взглядом профессионального контрразведчика.

— Доброе утро, Леонид Иванович, — тихо произнес он, аккуратно прикрывая за собой дверь. — Глушков и Величковский прибудут через десять минут. Возникли некоторые сложности с конспирацией, за Глушковым установлена слежка.

— Оторвался? — спросил я, убирая бумаги в сейф.

— Разумеется, — Мышкин позволил себе легкую улыбку. — Через три явочные квартиры и двух подставных лиц. Профессионально сработано.

Я удовлетворенно кивнул. Игра становилась все опаснее, но и наши методы совершенствовались. По сути, мы создали собственную разведывательную сеть, противостоящую аппарату Кагановича.

К восьми часам все ключевые соратники собрались в моем кабинете. Помимо Мышкина пришли Глушков, слегка запыхавшийся после своих конспиративных маневров, и профессор Величковский, чья академическая внешность с аккуратной седой бородкой никак не выдавала участия в политических интригах.

Для безопасности я включил радиоприемник на полную громкость. Бравурные марши вперемежку с новостями о достижениях пятилетки должны затруднить возможную прослушку, хотя в 1931 году технические средства для этого все еще весьма примитивны.

— Товарищи, — начал я, когда все расположились вокруг стола, — ситуация достигла критической точки. Операция по вызволению Шаляпина прошла успешно, но Каганович наверняка уже знает об этом и готовит ответный удар. Настало время перейти от обороны к наступлению.

Я развернул на столе схему, напоминающую военную карту с нанесенными позициями противоборствующих сторон.

— Предлагаю трехэтапную стратегию контрудара. Первое. Дискредитация ключевых членов комиссии Кагановича. Начинаем с Лопухина, теоретика из Института марксизма-ленинизма. У нас есть доказательства плагиата в его научных работах.

Величковский задумчиво погладил бородку.

— Насколько я помню, товарищ Краснов, речь идет о его диссертации 1926 года? Там действительно обширные заимствования из американского экономиста Келлера.

— Именно, Николай Александрович. Более того, Рожков передал нам копии западных журналов с оригинальными статьями. Совпадение текстов стопроцентное, вплоть до характерных стилистических оборотов.

Глушков хмыкнул:

— Ирония в том, что Лопухин обвиняет ваш эксперимент в заимствовании буржуазных экономических теорий, а сам беззастенчиво списывает у американских экономистов.

— Вторым этапом, — продолжил я, — станет информационная кампания в дружественных нам изданиях. У нас есть контакты в «Экономической газете», и они готовы опубликовать серию материалов о реальных результатах эксперимента. Объективные цифры против идеологических обвинений.

— А «Правда»? — озабоченно спросил Величковский. — Мехлис не пропустит ни строчки в нашу поддержку.

— «Правда» пока недоступна, — согласился я. — Но нам и не нужен главный партийный рупор. Достаточно создать альтернативный источник информации, чтобы показать разные точки зрения. Это заставит многих задуматься.

— И третий этап? — поинтересовался Мышкин, делая пометки в неизменном блокноте.

— Самый рискованный, но и самый эффективный, — я понизил голос, несмотря на громкую музыку из радиоприемника. — У нас есть информация о готовящейся крупной диверсии на Путиловском заводе. Люди Кагановича планируют вывести из строя литейный цех. Мы не будем предотвращать диверсию, мы поймаем исполнителей с поличным и получим прямые доказательства связи саботажников с комиссией.

В комнате повисла тяжелая тишина, нарушаемая лишь бодрыми звуками марша из радиоприемника.

— Рискованно, — первым нарушил молчание Величковский. — Если диверсия удастся, ущерб может быть огромным. Человеческие жертвы…

— Не беспокойтесь, — я поспешил успокоить старого профессора. — Конечнотже, мы примем все меры, чтобы минимизировать возможный ущерб. Установим тайное наблюдение, подготовим систему экстренного реагирования. Но нам нужны диверсанты с поличным, иначе не докажем причастность комиссии.

Мышкин кивнул:

— Риск оправдан. Если операция удастся, мы получим железные доказательства того, что именно противники эксперимента организуют диверсии, а не наоборот.

— Теперь о распределении задач, — я обвел взглядом соратников. — Алексей Григорьевич, — обратился я к Мышкину, — вам поручается операция с Лопухиным. Подготовьте материалы о плагиате и встретьтесь с редактором «Литературной газеты» Подольским. Он человек осторожный, но честолюбивый, такой материал его заинтересует.

— Будет исполнено, — коротко ответил Мышкин.

— Товарищ Глушков, — продолжил я, — вы организуете работу наших людей в Институте марксизма-ленинизма. Нужно подстроить «случайное» обнаружение западных источников плагиата Лопухина прямо на научном совете. Создать публичный эффект.

Глушков усмехнулся:

— У меня как раз есть подходящий кандидат, молодой аспирант Бродский, племянник нашего инженера с Коломенского завода. Прекрасно подготовленный юноша, уже освоился в библиотеке института.

— Отлично. А вы, Николай Александрович, — я повернулся к Величковскому, — подготовите экономические материалы для публикаций. Нужны точные, выверенные цифры, сравнительные таблицы, диаграммы, словом, все, что наглядно покажет эффективность эксперимента.

— Думаю, правильнее будет привлечь молодого Вознесенского, — предложил профессор. — У него великолепное чутье на экономическую статистику, а я обеспечу научный авторитет публикациям.

— Согласен. Что касается операции на Путиловском заводе, этим займусь лично я, вместе с Мышкиным, как только завершим первые два этапа.

Мы еще около часа обсуждали детали предстоящих операций. Слаженность работы команды внушала оптимизм, каждый точно знал свою роль и понимал общую стратегию.

Когда совещание закончилось, я задержал Мышкина:

— Алексей Григорьевич, есть новости от Рожкова?

— Да, Леонид Иванович. Вчера поздно вечером получил шифровку, — Мышкин извлек из внутреннего кармана пиджака сложенный втрое лист бумаги. — Он сообщает, что операция по перемещению Шаляпина прошла успешно, но вызвала сильнейшее раздражение Кагановича. Лазарь Моисеевич якобы устроил разнос подчиненным за то, что они допустили передачу ценного арестованного наркомату.

— Предсказуемо, — кивнул я. — Что еще?

— Каганович активизировал подготовку к крупной провокации на Путиловском заводе. По данным Рожкова, диверсанты должны вывести из строя литейный цех через пять дней, в ночь на среду. Руководит операцией некий Крюков, доверенное лицо Кагановича.

— Пять дней… Мало времени, но должны успеть, — задумчиво произнес я. — Действуем по плану. К моменту диверсии Лопухин должен быть уже дискредитирован, а в «Экономической газете» должны появиться первые материалы о достижениях эксперимента.

Мышкин кивнул и направился к двери.

— И будьте предельно осторожны, Алексей Григорьевич, — добавил я. — В вашей встрече с редактором критически важна конфиденциальность. Если Каганович узнает заранее, он может нейтрализовать удар.

— Не беспокойтесь, Леонид Иванович, — ответил Мышкин с легкой улыбкой. — Я разработал сложный маршрут и несколько ложных встреч. Даже если за мной будет слежка, они потеряют след задолго до редакции.

После его ухода я подошел к окну. Москва уже полностью проснулась, улицы заполнились пешеходами, редкими автомобилями и ломовыми извозчиками. Обычная городская жизнь, люди спешили на службу, в магазины, по своим ежедневным делам.

Я чувствовал особую ответственность этого момента. Впервые мы переходили от обороны к наступлению. Рискованный шаг, но необходимый. Контрудар стартовал.

Редакция «Литературной газеты» располагалась в старинном особняке на Кузнецком мосту. Некогда роскошный дом купеческой семьи теперь служил пристанищем советского литературного издания, сочетающего идеологическую правильность с относительной интеллектуальной свободой.

Мышкин поднялся по широким мраморным ступеням парадной лестницы, мысленно отмечая отсутствие хвоста. Три пересадки в разных районах Москвы, короткая остановка в подворотне на Маросейке, затем петля через Китай-город, его маршрут продуман до мелочей. Даже опытный следопыт из ОГПУ потерял бы его след.

Вестибюль редакции встретил его приглушенным гулом голосов, стуком пишущих машинок и характерным запахом типографской краски, смешанным с ароматом дешевого табака «Казбек». Молодые люди и девушки в строгих костюмах сновали между кабинетами с папками рукописей и гранками статей.

— К товарищу Подольскому, — сказал Мышкин секретарше, невзрачной девушке с напряженным взглядом. На столе рядом с ней высилась стопка бумаг. — У меня назначено.

— Ваша фамилия? — девушка подняла глаза от своих записей.

— Самарин, — ответил Мышкин, используя одну из своих оперативных фамилий. — Из Наркомпроса.

Секретарша мельком взглянула на список встреч, кивнула:

— Подождите, пожалуйста, товарищ Подольский освободится через пятнадцать минут.

Мышкин опустился на потертый кожаный диван в приемной, разворачивая свежий номер «Литературной газеты» и делая вид, что погружен в чтение. На самом деле он внимательно изучал посетителей и сотрудников, мелькающих в коридорах редакции.

Спустя полчаса, больше обещанных пятнадцати минут, секретарша наконец кивнула в сторону дубовой двери с табличкой «Главный редактор»:

— Товарищ Подольский ждет вас.

Кабинет главного редактора оказался просторным помещением с высоким лепным потолком и двумя большими окнами, выходящими на Кузнецкий мост.

Старинный письменный стол красного дерева завален рукописями, гранками и книгами. Вдоль стен тянулись книжные шкафы с подшивками газет и журналов. На стене висел портрет Ленина и карта Советского Союза с отмеченными культурными центрами.

Сам Подольский, сухощавый мужчина лет пятидесяти, поднялся навстречу гостю. Его проницательные глаза изучали посетителя с профессиональным любопытством.

— Товарищ Самарин? — произнес он, протягивая руку. — Чем обязан визиту представителя Наркомпроса?

Мышкин пожал сухую, но крепкую руку редактора.

— Вынужден сразу внести ясность, товарищ Подольский, — негромко произнес он, усаживаясь в кресло для посетителей. — Я не из Наркомпроса. Это было необходимо для конспирации.

Брови Подольского слегка приподнялись, но лицо осталось бесстрастным.

— Весьма интригующе, товарищ… как вас на самом деле?

— Фамилия не имеет значения, — Мышкин открыл свой потертый кожаный портфель. — Важна информация, которую я принес. Информация, имеющая прямое отношение к научной честности и партийной принципиальности.

Редактор заметно напрягся, его взгляд стал более настороженным:

— Прошу вас выражаться яснее.

Мышкин извлек из портфеля несколько папок и аккуратно разложил их на столе.

— Товарищ Подольский, что вы знаете о работах товарища Лопухина из Института марксизма-ленинизма?

При упоминании фамилии Лопухина Подольский заметно вздрогнул. Теоретик из Института марксизма-ленинизма был известной фигурой в научных кругах, а главное, близким соратником Кагановича.

— Лопухин? — осторожно переспросил редактор. — Крупный теоретик, автор фундаментальных работ по политэкономии социализма. Его последнюю статью мы публиковали два месяца назад.

— Именно, — кивнул Мышкин, открывая первую папку. — А вот его диссертация 1926 года «Диалектика экономического развития в переходный период». А здесь, — он открыл вторую папку, — статьи американского экономиста Келлера в журнале «Economic Review» за 1924 год. Взгляните, пожалуйста, на эти фрагменты.

Мышкин разложил перед редактором несколько листов с параллельными цитатами на русском и английском языках. Даже беглого взгляда достаточно, чтобы заметить поразительное сходство текстов.

— Это… — Подольский побледнел, рассматривая документы. — Это очень серьезное обвинение, товарищ. Вы понимаете, о ком идет речь?

— Прекрасно понимаю, — спокойно кивнул Мышкин. — И понимаю все возможные последствия. Но также понимаю значение научной честности для настоящего большевика.

Редактор снял очки и устало потер переносицу:

— Послушайте, мы не можем просто так публиковать подобный материал. Лопухин не просто ученый, он член коллегии Наркомпроса, ближайший соратник товарища Кагановича. Подобная публикация требует санкций на самом высоком уровне.

Мышкин ожидал такой реакции. Он слегка подался вперед:

— Товарищ Подольский, разве не сам товарищ Ленин учил нас критически относиться к авторитетам? Разве можно мириться с плагиатом, особенно из буржуазных источников, только потому, что его совершил влиятельный товарищ?

Редактор вздохнул, разводя руками:

— Принципы принципами, но есть еще и реальная жизнь. Публикация такого материала может иметь непредсказуемые последствия как для газеты, так и лично для меня.

Мышкин понимающе кивнул и перешел к следующему аргументу:

— Мне понятны ваши опасения, товарищ Подольский. Но позвольте заметить, что этот материал в любом случае станет достоянием общественности. Если не через «Литературную газету», то через «Экономическую» или «За индустриализацию». И тогда ваше издание упустит важную тему.

Подольский заметно заинтересовался:

— У вас есть контакты и в других изданиях?

— Разумеется, — уклончиво ответил Мышкин. — Но «Литературная газета» имеет репутацию наиболее интеллектуального и принципиального издания. Именно поэтому я пришел сначала к вам.

Он сделал паузу, а затем добавил как бы между прочим:

— К тому же, в определенных высоких кругах есть заинтересованность в подобной публикации. Не буду называть имен, но речь идет о людях, близких к самому товарищу Сталину.

Это рискованный ход, но Мышкин понимал, что без намека на высокое покровительство редактор не решится на публикацию.

Подольский напряженно размышлял, барабаня пальцами по столу. Наконец он снова надел очки и внимательно перечитал компрометирующие материалы.

— Если мы и решимся на публикацию, то она должна быть безупречной с научной и идеологической точки зрения, — строго произнес он. — Никаких голословных обвинений, только факты и документы. И фокус не на личности Лопухина, а на проблеме научной честности в целом.

— Именно такой подход я и предлагаю, — кивнул Мышкин, чувствуя, что редактор склоняется к согласию. — Строгий академический анализ, без политических выводов. Пусть факты говорят сами за себя.

Подольский еще несколько минут изучал материалы, затем решительно кивнул:

— Хорошо. Я согласен опубликовать этот материал, но с соблюдением нескольких условий.

— Я внимательно слушаю.

— Во-первых, статья должна быть абсолютно объективной, без личных нападок. Во-вторых, она пойдет не на первой полосе, а на третьей странице. В-третьих, автором будет указан наш штатный обозреватель по вопросам науки и литературы, а не вы или ваши люди. И в-четвертых, — редактор пристально посмотрел на Мышкина, — если возникнут проблемы, вы гарантируете вашу поддержку?

— Все условия приемлемы, — кивнул Мышкин. — И да, вы можете рассчитывать на поддержку.

Они провели еще около часа, обсуждая детали публикации. Подольский лично редактировал каждый абзац, тщательно сверяя формулировки. Статья получилась обстоятельной, аргументированной и убедительной.

— Когда материал выйдет в печать? — спросил Мышкин, собирая документы обрато в портфель.

— Послезавтра, в четверг, — ответил Подольский. — Статья пойдет в набор вечером среды, в последний момент перед версткой. Это минимизирует риск внешнего вмешательства.

Мышкин поднялся, протягивая руку:

— Спасибо за принципиальность, товарищ Подольский. Вы поступаете как настоящий коммунист.

Редактор пожал протянутую руку, затем устало потер глаза:

— Надеюсь, что правильно. И надеюсь, что не пожалею об этом решении.

— Не пожалеете, — заверил его Мышкин. — История подтвердит вашу правоту.

Выйдя из редакции, Мышкин не сразу направился к ожидавшему его автомобилю. Он сделал несколько крюков по торговым рядам, зашел в книжный магазин, затем в аптеку, и только убедившись в отсутствии слежки, сел в неприметный «ГАЗ-А», ожидавший его в переулке.

— К Краснову, — коротко бросил он водителю.

Зал заседаний Ученого совета Института марксизма-ленинизма утопал в табачном дыму. Массивные портреты Маркса, Энгельса и Ленина сурово взирали на собравшихся со стен, словно наблюдая за дискуссией с высоты своего революционного авторитета. Тяжелые бархатные шторы на высоких окнах почти не пропускали дневной свет, отчего настольные лампы создавали особую, почти конспиративную атмосферу.

За длинным полированным столом расположились члены совета. Заслуженные ученые с богатым революционным прошлым, солидные теоретики в строгих костюмах, несколько молодых, но уже зарекомендовавших себя исследователей.

В центре, на председательском месте, восседал профессор Бронштейн, сухощавый старик с аскетичным лицом и клинообразной седой бородкой, старый большевик, соратник Ленина и один из основателей института.

Лопухин, грузный мужчина с массивной лысеющей головой и характерными залысинами, был звездой сегодняшнего заседания. Его доклад «О тенденциях современной буржуазной политэкономии и их марксистской критике» занимал центральное место в повестке дня. Специально к этому выступлению в зал пригласили аспирантов и студентов старших курсов.

Среди них находился и молодой аспирант Бродский, худощавый юноша с пытливым взглядом и аккуратными круглыми очками. Он сидел во втором ряду, нервно постукивая карандашом по папке с бумагами, лежавшей на коленях.

— Товарищи! — громогласно начал Лопухин, обводя аудиторию взглядом опытного оратора. — Современная буржуазная экономическая мысль переживает глубочайший кризис, связанный с противоречиями капиталистической системы. Американские и европейские теоретики тщетно пытаются найти выход из тупика, в который их завел капитализм…

Бродский внимательно слушал, иногда делая пометки в блокноте. Его внешнее спокойствие контрастировало с внутренним напряжением, он точно знал, что должен сделать, и ждал подходящего момента.

Лопухин продолжал свою речь, все больше воодушевляясь:

— Особенно показательны работы американской школы, представленной такими экономистами как Келлер, Бронсон, Харрисон. Их попытки «реформировать» капитализм, сделать его более гибким и адаптивным к кризисам — не что иное, как последняя судорога умирающей системы!

Бродский поднял руку, привлекая внимание докладчика. Лопухин нахмурился, он не привык, чтобы его прерывали, особенно молодые аспиранты.

— Вопросы будут приниматься после доклада, товарищ, — холодно заметил он.

— Простите за вмешательство, товарищ Лопухин, — с уважительной настойчивостью произнес Бродский, поднимаясь с места. — Но у меня возник важный вопрос именно по упомянутым вами американским экономистам.

Бронштейн, председательствующий на заседании, заинтересованно подался вперед:

— Давайте выслушаем молодого товарища, Лопухин. Возможно, его вопрос действительно имеет значение для текущей дискуссии.

Лопухин недовольно поджал губы, но вынужден был согласиться:

— Хорошо. Какой у вас вопрос, товарищ…

— Бродский, Михаил Соломонович, аспирант кафедры политэкономии, — представился молодой человек. — Товарищ Лопухин, работая в библиотеке института, я случайно обнаружил подшивку американского журнала «Economic Review» за 1924 год. И меня крайне заинтересовала статья экономиста Келлера «Динамика экономических циклов в постиндустриальном обществе».

Лопухин слегка побледнел, но сохранил внешнее спокойствие:

— И что же вас заинтересовало в этой буржуазной работе?

— Дело в том, — Бродский извлек из папки несколько листов бумаги, — что я обнаружил поразительное сходство между текстом Келлера и некоторыми фрагментами вашей диссертации 1926 года.

По залу пробежал взволнованный шепот. Лопухин побагровел, сжимая кулаки:

— Что за нелепость! Возможно, некоторое совпадение подходов, марксистская наука позволяет нам предвидеть ход мысли даже буржуазных теоретиков…

— Простите, товарищ Лопухин, — мягко, но настойчиво продолжил Бродский, — но речь идет не о совпадении подходов, а о дословном совпадении целых абзацев. Позвольте продемонстрировать.

Он поднял руку, и один из его товарищей-аспирантов начал раздавать членам совета заранее подготовленные листы с параллельными текстами, фрагментами статьи Келлера и диссертации Лопухина.

— Как вы видите, товарищи, — продолжал Бродский, — совпадения очевидны не только в основных положениях, но и в формулировках, примерах, даже в стилистических оборотах. Единственное отличие, что статья Келлера содержит прямые ссылки на других западных экономистов, которые в тексте товарища Лопухина отсутствуют.

Члены совета внимательно изучали розданные материалы. Лица становились все более мрачными. Профессор Зинченко, старейший член совета, известный своей принципиальностью, надел пенсне и особенно внимательно сравнивал тексты.

Лопухин пытался овладеть ситуацией:

— Товарищи, это недоразумение! Возможно, некоторые формулировки действительно схожи, но это объясняется объективностью научных выводов. К тому же, моя работа содержит марксистский анализ, полностью отсутствующий у Келлера!

— Позвольте не согласиться, товарищ Лопухин, — вмешался Бродский, доставая из папки еще один документ. — Вот заключение переводчика о точности перевода статьи Келлера. Как видите, совпадения не могут быть случайными. Они систематичны и охватывают около сорока процентов текста вашей диссертации.

Профессор Зинченко снял пенсне и, поднявшись, медленно произнес:

— Товарищи, я изучил представленные материалы. И вынужден с прискорбием констатировать, это не научная дискуссия, это обыкновенный плагиат.

В зале поднялся шум. Лопухин, окончательно потеряв самообладание, вскочил со своего места:

— Это провокация! Я требую проверить происхождение этих якобы американских журналов! Возможно, они фальшивые, подброшенные врагами! И этот аспирант, — он указал дрожащим пальцем на Бродского, — явно действует не в одиночку!

Бронштейн, сохраняя внешнее спокойствие, постучал карандашом по столу, призывая к порядку:

— Успокойтесь, товарищ Лопухин. Подлинность журналов будет проверена, как и все остальные обстоятельства дела. Но предварительный анализ действительно указывает на серьезные заимствования.

— Возможно, я использовал некоторые формулировки из зарубежных источников, — неохотно признал Лопухин, понимая, что отрицать очевидное бессмысленно. — Но это была не основная часть работы! И мои выводы полностью оригинальны!

Бронштейн нахмурился:

— Товарищ Лопухин, для советского ученого, тем более марксиста, недопустимо заимствовать чужие идеи без соответствующих ссылок. Это противоречит не только научной этике, но и партийной честности.

Он обвел взглядом притихший зал:

— Предлагаю создать комиссию для проверки всех научных работ товарища Лопухина на предмет плагиата. В состав комиссии включить профессоров Зинченко, Марголина, Фридланда, а также доцента Коржавина и… — он помедлил, — аспиранта Бродского, проявившего научную принципиальность.

Предложение было принято единогласно. Лопухин сидел, опустив голову, с лицом человека, понимающего, что его научная карьера висит на волоске.

Более того, под угрозой оказалось и его положение в комиссии Кагановича. Теоретик, уличенный в плагиате из буржуазных источников, вряд ли мог оставаться авторитетным обвинителем в идеологическом споре.

Бродский, сохраняя сдержанное выражение лица, собрал бумаги и незаметно вышел из зала. В коридоре его ждал Глушков, скромно стоявший у окна с видом случайного посетителя.

— Ну что? — тихо спросил он, когда Бродский приблизился.

— Все прошло даже лучше, чем планировалось, — так же тихо ответил молодой аспирант. — Лопухин частично признал вину, а еще создана комиссия для проверки всех его работ. Меня включили в состав.

— Отлично, — Глушков удовлетворенно кивнул. — Теперь нужно подождать публикации в «Литературной газете», и репутация Лопухина будет окончательно уничтожена.

Они вышли из здания института на морозный воздух. Москва жила своей обычной жизнью, по улицам спешили прохожие, грохотали трамваи, сновали редкие автомобили.

— Что дальше? — спросил Бродский, когда они отошли на безопасное расстояние от института.

— Дальше работаем по плану, — ответил Глушков.

Москва куталась от зимнего холода. В окнах домов зажигались огни, а над крышами поднимался дым из печных труб. Но за этой мирной картиной скрывалась напряженная борьба, от исхода которой зависело будущее не только экономического эксперимента, но и всей страны.