Промышленный НЭП

Глава 6 Уралсиб

Серебристый АНТ-9 пронзил последние облака, и передо мной раскинулась панорама Свердловска, индустриального сердца Урала.

Заводские трубы выбрасывали в небо столбы дыма, образуя причудливую темную завесу над городом. Скопления приземистых рабочих бараков соседствовали с величественными заводскими корпусами, типичный пейзаж стремительной индустриализации.

Самолет, новейшая разработка конструкторского бюро Туполева, заходил на посадку. Недавно запущенный в производство, АНТ-9 воплощал технический прогресс советской авиации: трехмоторный, с закрытой кабиной пилота и салоном на девять пассажиров.

Для моего путешествия по Уралу он оказался идеальным транспортом, быстрым, надежным, придающим дополнительный вес моей миссии.

Два дня назад, после тревожных новостей из Ленинграда, стало очевидно, что нужно действовать на опережение. Разговор с Орджоникидзе подтвердил мои опасения: противники экономических экспериментов мобилизовались быстрее, чем мы ожидали.

— Не дожидайся следующего удара, Леонид, — сказал тогда Серго, нервно поглаживая усы. — Создавай плацдарм там, где у тебя сильные позиции. Урал идеальное место. Там людям не до идеологических тонкостей, им нужны результаты.

И вот теперь, глядя на расстилающийся под крылом промышленный город, я понимал, что ставки в этой игре невероятно высоки. Урал может стать либо могилой моего проекта, либо его триумфом.

Самолет коснулся земли, подпрыгнул на неровностях аэродрома и, наконец, застыл у небольшого здания аэровокзала. Через иллюминатор я увидел встречающую делегацию.

Несколько человек в строгих пальто и фуражках, среди которых выделялась массивная фигура первого секретаря Уральского обкома Ивана Дмитриевича Кабакова.

— Товарищ Краснов! — Кабаков энергично пожал мою руку, когда я спустился по трапу. — Добро пожаловать на уральскую землю!

Первый секретарь, крупный мужчина с квадратным лицом и внимательными глазами, выглядел типичным партийным руководителем новой формации. Из рабочих, прошедший гражданскую войну, твердой рукой проводивший индустриализацию в вверенном регионе.

— Рад видеть вас, Иван Дмитриевич, — я ответил на рукопожатие. — Благодарю за организацию встречи в столь сжатые сроки.

— Указания из Москвы не обсуждаются, а выполняются, — Кабаков усмехнулся. — Особенно если они подкреплены подписями Сталина и Орджоникидзе.

Он представил остальных встречающих, руководителей крупнейших предприятий региона: Зубова, директора Нижнетагильского металлургического комбината; Шамарина, главного инженера Уралмаша; Валуева, директора Магнитогорского металлургического комплекса; Кривошеина из Челябинского тракторного.

Мы сели в ждавшие автомобили и направились в город. ЗиС-8, на котором ехали мы с Кабаковым и Головачевым, бодро преодолевал выбоины на разбитой дороге, ведущей от аэродрома.

— Как я понимаю, товарищ Краснов, — начал разговор Кабаков, когда мы миновали городскую окраину, — вы привезли нам новую экономическую модель? Что-то вроде хозрасчета для промышленности?

— Совершенно верно, Иван Дмитриевич, — ответил я, доставая из портфеля папку с документами. — Но это не просто хозрасчет. Это комплексная система управления, которую мы назвали «промышленный НЭП».

Кабаков заметно напрягся при упоминании НЭПа.

— Смелое название, — заметил он. — В партийных кругах сейчас НЭП считается отступлением на экономическом фронте, вынужденной мерой, от которой мы счастливо избавились.

— Потому мы и добавляем слово «промышленный», — объяснил я. — Это не возврат к частной собственности, а внедрение экономических механизмов и стимулов в государственную промышленность. Основная цель — повышение эффективности производства при сохранении централизованного планирования.

— Звучит разумно, — кивнул Кабаков, слегка расслабившись. — Но вы понимаете, что на местах партийные работники могут воспринять это как ревизионизм?

— Именно поэтому я лично приехал в Урало-Сибирский регион, чтобы все объяснить. И не забывайте, это эксперимент, одобренный лично товарищем Сталиным.

— Понимаю, — Кабаков задумчиво смотрел в окно на проплывающие мимо заводские корпуса. — И все же, почему именно наш регион?

— Урал и Западная Сибирь — сердце советской индустриализации. Здесь сосредоточены ключевые предприятия тяжелой промышленности, металлургии, машиностроения. Если новая система управления докажет эффективность здесь, значит, она будет работать везде.

— Логично, — согласился первый секретарь. — И каковы масштабы этого эксперимента?

— Мы предлагаем создать особую экономическую зону от Нижнего Тагила до Новосибирска, включающую двенадцать ключевых предприятий, — ответил я. — В рамках этой зоны предприятия получат расширенные экономические полномочия при сохранении государственной собственности.

Автомобиль остановился у здания обкома партии, массивного трехэтажного строения в стиле конструктивизма, с огромными окнами и строгими линиями. Внутренние помещения отличались спартанской простотой. Крашеные стены, деревянные полы, портреты Ленина и Сталина в простых рамах.

В большом конференц-зале на втором этаже собрались руководители предприятий региона, около тридцати человек. Директора заводов, главные инженеры, секретари заводских парткомов, представители профсоюзов.

Все с любопытством и некоторой настороженностью смотрели на меня и моих помощников.

Кабаков открыл совещание, представив меня как «специального уполномоченного Совета Труда и Обороны с особыми полномочиями». Затем передал мне слово.

— Товарищи, — начал я, обводя взглядом зал, — перед советской промышленностью стоят задачи невиданного масштаба. Первая пятилетка требует колоссального напряжения всех сил и ресурсов.

Я сделал паузу, оценивая реакцию аудитории.

— Но мы видим, что при нынешней системе управления возникают серьезные проблемы: низкая производительность труда, высокая себестоимость продукции, недостаточное качество, нерациональное использование ресурсов. Товарищ Сталин поручил нам разработать и испытать новые методы управления промышленностью, которые позволят решить эти проблемы.

Затем я подробно изложил концепцию «промышленного НЭПа», акцентируя внимание на сохранении государственной собственности и контроля партии.

— Ключевые элементы новой системы: хозрасчет и самофинансирование предприятий; право директоров самостоятельно распоряжаться частью прибыли; материальное стимулирование работников в зависимости от результатов труда; возможность прямых договоров между предприятиями внутри объединения.

В зале повисла напряженная тишина. Я чувствовал, как директора мысленно подсчитывают возможные выгоды и риски от новой системы.

— Разрешите вопрос, товарищ Краснов, — поднялся грузный мужчина в потертом пиджаке. — Яковлев, директор Челябинского завода имени Колющенко. Как ваша система согласуется с плановым характером нашей экономики? Не приведет ли это к анархии производства?

— Отличный вопрос, товарищ Яковлев, — я кивнул. — План остается основой. Но вместо микрорегламентации каждого шага, каждой операции, мы устанавливаем ключевые показатели по объему, номенклатуре, себестоимости. Как их достичь, решает директор. Это не анархия, а оперативная самостоятельность в рамках плана.

— А не противоречит ли материальное стимулирование принципам социалистического распределения? — спросил представитель профсоюза, невысокий человек с окладистой бородой.

— Ленин учил: от каждого по способностям, каждому по труду, — ответил я. — Мы просто делаем эту формулу реальной, устанавливая четкую связь между результатами труда и вознаграждением. Это не капиталистическая эксплуатация, а социалистическое соревнование с материальным поощрением победителей.

Вопросы сыпались один за другим, и постепенно я чувствовал, как меняется атмосфера в зале, от настороженности к заинтересованности. Большинство директоров видели в новой системе шанс избавиться от мелочной опеки и продемонстрировать свои управленческие таланты.

— Товарищи, — подвел я итог, — приказом Совета Труда и Обороны №487 создается особая экономическая зона в Урало-Сибирском регионе. В нее войдут Нижнетагильский металлургический комбинат, Уралмаш, Челябинский тракторный, Магнитогорский комбинат и еще восемь предприятий согласно списку. На каждом предприятии будет назначен уполномоченный по внедрению новой системы. Общая координация возлагается на специальный совет под моим руководством.

После совещания Кабаков пригласил меня и ключевых директоров на обед в столовую обкома. За длинным столом, накрытым белой скатертью, разговор продолжился в более неформальной обстановке.

— Леонид Иванович, — обратился ко мне Зубов, директор Нижнетагильского комбината, высокий сухопарый мужчина с глубокими залысинами, — мы уже с вами работаем давно и плолртворно. Вы нас прекрасно знаете. На вашем месте я начал бы с нашего комбината. У нас хорошая техническая база, квалифицированные рабочие и, что немаловажно, понимающий парторг.

— Именно так и планирую, Василий Петрович, — кивнул я. — Завтра утром выезжаем к вам. Хочу лично проинспектировать производство с точки зрения нашего проекта и обсудить детали внедрения.

— Тагильские домны не подведут, — с гордостью заявил Зубов. — Мы готовы стать флагманом вашего эксперимента.

Кабаков, внимательно слушавший наш разговор, заметил:

— Только не забудьте, товарищи, что эксперимент должен проходить под строгим партийным контролем. Никакой самодеятельности.

— Конечно, Иван Дмитриевич, — заверил я его. — Партийное руководство не только сохраняется, но и выходит на новый уровень. Вместо мелочной опеки будет стратегическое управление, контроль над ключевыми решениями.

После обеда я встретился с каждым директором индивидуально, обсуждая специфику внедрения новой системы на конкретных предприятиях. К вечеру программа посещений и график внедрения уральской части эксперимента получили завершенный вид.

— Головачев, — обратился я к секретарю, когда мы остались одни в выделенном мне кабинете, — подготовьте телеграмму в Москву. Орджоникидзе должен знать, что первый этап прошел успешно. Уральское руководство поддерживает эксперимент.

— Есть, Леонид Иванович, — кивнул Головачев, раскрывая блокнот. — А что насчет оппозиции?

— Пока не появилась, — ответил я, глядя в окно на вечерний Свердловск, где зажигались редкие электрические огни. — Но это не значит, что ее нет. Судя по ситуации в Ленинграде, противники реформ активизировались. Нужно опередить их здесь.

Утро встретило нас промозглым холодом и низкими свинцовыми тучами. Дорога от Свердловска до Нижнего Тагила, заняла больше четырех часов.

Полуторка, трясущаяся на выбоинах разбитого тракта, с трудом преодолевала крутые подъемы. Через грязные окна открывались суровые уральские пейзажи: темно-зеленые хвойные леса, скалистые уступы, мрачные низины с болотистыми участками.

— Богатейший край, — заметил я, когда мы остановились на короткий привал у придорожного источника. — Лес, руда, уголь… Все, что нужно для индустриальной державы.

— Но инфраструктура ужасная, — угрюмо отозвался Зубов, разминая затекшие ноги. — Дороги как при царе Горохе, мосты разваливаются, железнодорожные ветки перегружены. А нам план давай…

— Именно это мы и хотим изменить, Василий Петрович, — ответил я. — Дать предприятиям возможность самим решать насущные проблемы, не дожидаясь, пока московские планировщики соизволят обратить внимание.

Нижний Тагил встретил нас заводскими гудками и клубами дыма из множества труб. Город буквально вырос вокруг металлургических заводов, основанных еще при Демидовых в XVIII веке. Приземистые рабочие дома, вытянувшиеся вдоль главной улицы, резко контрастировали с циклопическими размерами заводских корпусов.

Нижнетагильский металлургический комбинат поражал своими масштабами даже на фоне других промышленных гигантов первой пятилетки. Тем более, учитывая, сколько сил и энергии я вложил в это предприятие. Зубов пришел в прошлом году, когда прежний директор ушел на повышение и я уже успел с ним сработаться.

Огромные доменные печи, мартеновские цеха, прокатные станы, раскинувшиеся на территории в несколько квадратных километров. Черный дым из труб, раскаленные потоки металла, грохот оборудования, спешащие рабочие в промасленных спецовках, все создавало впечатление адской кузницы, где ковалась материальная база социализма.

У проходной нас встретил главный инженер комбината Пирогов, невысокий, но крепко сбитый мужчина с внимательными глазами за очками в стальной оправе, тоже недавний назначенец, кандидатуру которого я согласовал.

— Семен Аркадьевич Пирогов, — представился он, крепко пожимая мою руку. — Наконец-то рад приветствовать вас на комбинате, товарищ Краснов. Василий Петрович уже рассказал о вашей инициативе. Коллектив инженеров с нетерпением ждет подробностей.

Мы прошли через проходную, миновали административный корпус и направились прямо к доменным печам, сердцу металлургического производства.

— Домна №3, наша гордость, — с энтузиазмом рассказывал Пирогов, перекрикивая производственный шум. — Объем девятьсот тридцать кубометров, температура до тысячи семисот градусов, производительность тысяча двести тонн чугуна в сутки. По проекту германской фирмы «Демаг», но с существенными улучшениями наших инженеров.

Я внимательно осматривал огромную конструкцию, извергающую потоки раскаленного металла в ковш. Грохот, жар, искры создавали фантастическую картину индустриального прогресса.

— А какова себестоимость тонны чугуна? — спросил я, переключаясь с технических на экономические аспекты.

Пирогов и Зубов переглянулись.

— Если честно, Леонид Иванович, точную цифру назвать сложно, — признался директор. — Система учета у нас не очень. Данные разбросаны по разным отделам, сводятся с опозданием. Да и многие статьи расходов просто невозможно правильно учесть.

— Вот с этого и начнем нашу реформу, — твердо сказал я. — Первым делом — наведение порядка в учете. Нельзя управлять тем, что невозможно измерить.

Мы продолжили осмотр комбината, переходя от доменного цеха к мартеновскому, затем к прокатному. Везде я обращал внимание, что многие проблемы уже решены, в том числе, нерациональное использование материалов, отсутствие системы контроля качества, равнодушие рабочих к результатам труда.

После производственной части мы собрались в кабинете директора. Просторное помещение с высокими потолками вмещало длинный стол для совещаний, несколько стульев, книжные шкафы с техническими справочниками и, конечно, портреты Ленина и Сталина на стенах.

— Итак, товарищи, — начал я, когда директор, главный инженер, начальники основных цехов и представители парткома заняли места, — суть эксперимента, который мы проводим по поручению товарища Сталина, заключается в следующем…

Я обрисовал основные принципы «промышленного НЭПа», особо подчеркивая экономические преимущества.

— Вам уже частично знакома эта система. По нашим расчетам, при правильном внедрении новая система позволит снизить себестоимость продукции на пятнадцать-двадцать процентов, увеличить производительность труда на тридцать-сорок процентов и значительно повысить качество.

— Звучит заманчиво, — заметил Корнейчук, секретарь парткома, худощавый мужчина с настороженным взглядом, — но не слишком ли оптимистично?

— Мы уже имеем доказательства, — ответил я. — На Горьковском автозаводе, где элементы нашей системы внедрены несколько месяцев назад, производительность выросла на сорок два процента, брак снизился на тридцать пять процентов. Готов предоставить детальные цифры.

Корнейчук кивнул, но в его глазах я видел сомнение.

— Конкретно для вашего комбината, — продолжил я, — предлагаю следующий план действий. Первое, создание системы внутрицехового учета, где каждый цех выступает как отдельная хозрасчетная единица. Второе, разработка системы премирования из фонда, формируемого за счет экономии ресурсов и сверхплановой прибыли. Третье, внедрение системы качественных показателей вместо чисто количественных.

— А как это будет выглядеть на практике? — спросил начальник доменного цеха, пожилой инженер с окладистой седой бородой.

— Например, так, — я начертил на доске схему. — Доменный цех «продает» чугун мартеновскому по внутренним расчетным ценам. Если качество выше нормы, цена повышается, если ниже, то снижается. То же самое между мартеновским и прокатным цехами. Создается внутренний рынок с экономической заинтересованностью каждого участника процесса.

— А не приведет ли это к конфликтам между цехами? — спросил Корнейчук.

— Наоборот, это создаст здоровую конкуренцию, — ответил я. — Сейчас доменщикам все равно, какого качества чугун они дают мартеновцам. При новой системе они будут заинтересованы в повышении качества, так как от этого зависит их премия.

Дискуссия продолжалась несколько часов. Директор и главный инженер поддерживали инициативу, видя в ней шанс улучшить показатели предприятия. Партком и представители профсоюза высказывали опасения идеологического характера. Начальники цехов задавали конкретные практические вопросы.

— Для успешного внедрения нам потребуется серьезная подготовка, — подвел я итог. — Предлагаю создать штаб реформы во главе с главным инженером. Как можно скорее разработать детальную методику внедрения, подготовить необходимую документацию, провести обучение руководителей среднего звена.

— Я возьму это на себя, — энергично согласился Пирогов. — Команда инженеров у нас сильная, многие ребята просто жаждут перемен.

— Отлично, Семен Аркадьевич, — кивнул я. — Направлю к вам нескольких специалистов из моей группы для помощи. А потом проведем первую сверку результатов.

После совещания мы с Зубовым вышли в небольшой сквер перед заводоуправлением. Вечернее солнце пробилось сквозь тучи, придавая угрюмому городу неожиданно золотистый оттенок.

— Знаете, Леонид Иванович, — задумчиво произнес директор, закуривая папиросу, — я на этом заводе с пятнадцати лет. Начинал подручным в доменном, сейчас вот директор. И все эти годы мы работали, как заведенные: план-план-план… А зачем? Ради каких-то абстрактных цифр. Люди изматывались, оборудование изнашивалось, качество страдало. А толку?

— И что изменит наша система? — спросил я, наблюдая, как рабочие покидают завод после смены, усталые, закопченные, но с чувством выполненного долга.

— Смысл появится, — просто ответил Зубов. — Когда человек видит прямую связь между своим трудом и вознаграждением, когда понимает, что от качества его работы зависит благополучие его семьи, он работает иначе. С душой, с инициативой.

— Именно об этом я и говорю, Василий Петрович, — кивнул я. — «Промышленный НЭП» это не просто экономическая реформа. Это изменение отношения к труду, возвращение смысла в повседневную работу.

— Не всем это понравится, — заметил Зубов, выпуская струйку дыма. — Корнейчук уже напрягся. Наверняка пошлет запрос в обком: не подрывают ли эти новшества основы социализма?

— Пусть запрашивает, — усмехнулся я. — У нас все документы в порядке, с визами самого верха. Кабаков не дурак, видит перспективы. В конце концов, если эксперимент удастся, все захотят приписать себе заслуги.

— А если нет? — Зубов внимательно посмотрел на меня.

— Тогда отвечать буду я один, — серьезно ответил я. — Но мы не можем позволить себе провал. Слишком много поставлено на карту.

Мы еще некоторое время стояли молча, глядя на закат, окрашивающий заводские трубы в насыщенный пурпурный цвет.

Через день мне предстояло посещение Уралмаша в Свердловске, затем Магнитогорского комбината, Челябинского тракторного… График уральской поездки выглядел чрезвычайно насыщенным, но я чувствовал удовлетворение. Первый камень будущего экономического здания заложен. Особая экономическая зона в Урало-Сибирском регионе начала формироваться.

Вечером, вернувшись в гостиницу, я отправил телеграмму Орджоникидзе: «Первый этап внедрения Уралсиб успешен. Поддержка местного руководства обеспечена. Начали практическую работу на Нижнетагильском комбинате. Продолжаю по графику. Л. Краснов.»