Промышленный НЭП

Глава 25 Хлебный фронт

Докладная записка легла на мой стол мартовским утром 1932 года. Небо за окном кабинета в здании Совнаркома висело низкое, серое, будто придавливая Москву тяжелым свинцовым одеялом. Редкие снежинки кружились в воздухе, не желая признавать приход календарной весны.

Я взял документ, помеченный грифом «Совершенно секретно», вчитываясь в сухие строки аналитического отчета Наркомзема. По мере чтения тревога усиливалась, превращаясь в настоящую панику.

«…критическая ситуация с посевным материалом в основных зерновых районах… падение поголовья тяглового скота в Поволжье на 42%… массовое бегство крестьян из колхозов на Северном Кавказе и Украине… угроза срыва весеннего сева…»

Цифры говорили об одном, стране грозил голод, масштабы которого могли превзойти все, что мы видели со времен страшных неурожаев начала двадцатых годов. И, что хуже всего, этот кризис имел рукотворный характер.

Отложив документ, я встал и подошел к карте СССР, занимавшей почти всю стену кабинета. Основные аграрные регионы страны, Украина, Северный Кавказ, Поволжье, Западная Сибирь, выделялись зеленым цветом. Именно оттуда поступали самые тревожные сигналы. Именно там политика форсированной коллективизации и непомерных хлебозаготовок привела к катастрофическим последствиям.

Машинально потер виски. Приняв руководство страной несколько месяцев назад, я сосредоточился на промышленности, на внедрении ССЭС, Социалистической Системы Экономического Стимулирования. И первые результаты радовали. Но тем временем аграрный сектор балансировал на грани коллапса.

Решение пришло мгновенно. Нужно срочное совещание специалистов, людей, по-настоящему разбирающихся в сельском хозяйстве, а не только в партийных доктринах.

Я вызвал секретаршу:

— Анна Фоминична, найдите мне наркома земледелия товарища Ярославцева и наркома совхозов товарища Тюлина. Пусть они прибудут сегодня же. И еще… найдите профессора Тулайкова из Сельскохозяйственной академии.

— Профессора Тулайкова? — переспросила секретарша с удивлением.

— Именно. Николая Максимовича Тулайкова. И еще я хочу видеть академика Вавилова. Срочно.

Последовала короткая пауза, во время которой Анна Фоминична, вероятно, обдумывала необычность моих распоряжений.

— Слушаюсь, товарищ Краснов. Когда назначить совещание?

— В пять часов вечера. Передайте всем — вопрос чрезвычайной важности. Неявка недопустима.

К семнадцати часам в моем кабинете собрались все вызванные специалисты.

Яков Аркадьевич Ярославцев, нарком земледелия, высокий сутулый мужчина с длинным унылым лицом, выглядел настороженным. Семен Осипович Тюлин, нарком совхозов, грузный, с красным лицом, явно нервничал, теребя пуговицу на пиджаке.

Но более всего меня интересовали двое ученых. Николай Максимович Тулайков, высокий седой профессор с длинной академической бородой и внимательными глазами за стеклами пенсне, имел репутацию блестящего специалиста по засухоустойчивому земледелию. Николай Иванович Вавилов, всемирно известный ученый-генетик, директор Всесоюзного института растениеводства, невысокий, полный энергии человек с аккуратно подстриженной бородкой и жилеткой, на которой поблескивала цепочка старинных часов.

Стол в моем кабинете освободили от лишних бумаг и разложили карты сельскохозяйственных районов СССР, диаграммы урожайности за последние годы, статистические отчеты по колхозам и совхозам.

— Товарищи, — начал я без предисловий, — положение критическое. Нам грозит продовольственный кризис невиданных масштабов.

Тюлин нервно поерзал в кресле, кашлянул в кулак.

— Товарищ Краснов, возможно, вы сгущаете краски? Мы принимаем все необходимые меры…

— Необходимые меры? — я взял со стола докладную записку. — По данным вашего же наркомата, товарищ Тюлин, обеспеченность семенным материалом в северокавказских совхозах составляет менее сорока процентов от потребности. Как вы планируете проводить сев?

Тюлин побагровел, но промолчал. Ярославцев смотрел в окно, избегая моего взгляда.

— И это только верхушка айсберга, — продолжил я, переводя взгляд на ученых. — Товарищ Тулайков, как вы оцениваете ситуацию?

Тулайков медленно снял пенсне, протер стекла платком и ответил, тщательно выбирая слова:

— Я только что вернулся из поездки по Поволжью, товарищ председатель. Положение хуже, чем показывают официальные отчеты. Многие колхозы практически обезлюдели. Массовый падеж скота из-за отсутствия кормов. Техника простаивает без горючего и запчастей. Если не принять экстренных мер, урожай в этом году будет катастрофически низким.

— Что значит «обезлюдели»? — нахмурился я, хотя прекрасно понимал суть проблемы.

— Люди бегут, — просто ответил Тулайков. — Одни в города на стройки, другие просто бросают все и уходят куда глаза глядят. Особенно после прошлогодних хлебозаготовок, когда изъяли практически все, включая семенной фонд.

Вавилов молча кивнул, подтверждая слова коллеги.

Я повернулся к наркомам:

— Товарищи Ярославцев и Тюлин, вы сознательно скрывали истинное положение дел?

— Никак нет, товарищ Краснов, — Ярославцев наконец оторвал взгляд от окна. — Мы регулярно подавали сводки в Экономическое управление Совнаркома. Но, возможно, не акцентировали внимание на некоторых сложностях.

— «Сложностях»? — я сдержал готовое вырваться раздражение. — Давайте называть вещи своими именами. Коллективизация в текущем варианте провалилась. Система хлебозаготовок разорила деревню. Крестьяне бегут из колхозов. Скот вырезан. Семян нет. И если мы не предпримем решительных мер, страну ждет голод.

В кабинете повисла тяжелая тишина. Наконец, Вавилов осторожно прокашлялся:

— Разрешите, товарищ Краснов?

— Говорите, Николай Иванович.

— Предлагаю рассматривать проблему комплексно. Во-первых, семенной фонд. Наш институт располагает улучшенными сортами пшеницы, ржи, ячменя. Их урожайность на двадцать-тридцать процентов выше обычных. Но запасы, конечно, ограничены.

— Сколько потребуется времени, чтобы размножить эти сорта в достаточном количестве? — спросил я.

— При нормальных условиях года три-четыре, — ответил Вавилов. — Но можно ускорить процесс, используя южные районы для получения двух-трех урожаев в год.

Я кивнул, делая пометку в блокноте.

— Что еще?

— Агротехника, — подхватил Тулайков. — Система земледелия, адаптированная к местным условиям. В Поволжье и на Северном Кавказе засушливый климат. Нужны специальные методы обработки почвы, сохраняющие влагу. Мы разработали такие методы, но их внедрение идет крайне медленно.

— Почему?

— Администрирование, — коротко ответил профессор. — На местах зачастую руководят люди, ничего не понимающие в сельском хозяйстве. Они требуют выполнять распоряжения из центра, не учитывая местные условия.

Тюлин снова закашлялся, и я перевел взгляд на него:

— Товарищ нарком, что скажете?

— Профессор Тулайков не учитывает классовой борьбы в деревне, — сухо ответил тот. — Кулацкое сопротивление, саботаж…

— Оставьте демагогию! — я резко стукнул ладонью по столу. — Никакого кулачества уже не осталось. Раскулачены не только кулаки, но и середняки, и даже бедняки, попавшие под горячую руку. Сельское хозяйство на грани катастрофы, и мы должны спасать положение, а не искать классовых врагов!

Тюлин смертельно побледнел, а Ярославцев снова уставился в окно, словно там происходило нечто необычайно интересное.

— Так не пойдет, — я покачал головой. — Мы собрались, чтобы выработать конкретные меры по спасению сельского хозяйства. И если существующий аппарат не способен справиться с задачей, его придется заменить.

Наркомы молчали, потрясенные моей прямотой. Вавилов и Тулайков переглянулись, и я почувствовал, что ученые впервые за долгое время видят проблеск надежды.

— Вот что я предлагаю, — продолжил я, вставая и подходя к карте. — Создаем Чрезвычайную комиссию по спасению сельского хозяйства. В нее войдут ученые-аграрники, опытные практики и представители наркоматов. Работаем без бюрократических проволочек, напрямую с местами.

Я обернулся к сидящим за столом:

— Товарищ Тулайков, назначаю вас научным руководителем этой комиссии. Товарищ Вавилов, вы отвечаете за семеноводство. Наркоматы обеспечивают организационную и материальную поддержку. Решения комиссии имеют силу правительственных постановлений.

— Это необычно, — осторожно заметил Ярославцев. — Товарищ Сталин…

— Я беру ответственность на себя, — отрезал я. — Сталину доложу лично. А сейчас нам нужен детальный план действий. Начнем с наиболее проблемных регионов — Поволжье, Северный Кавказ, Украина.

Следующие три часа прошли в напряженной работе. Тулайков и Вавилов, почувствовав серьезность моих намерений, развернули настоящий мозговой штурм. Ученые предлагали конкретные меры по каждому региону, спорили, доказывали, чертили схемы. Наркомы, поначалу напуганные моей резкостью, постепенно включились в обсуждение, предлагая организационные решения.

К девяти вечера основные контуры плана были готовы. Я поднялся, давая понять, что совещание подходит к концу:

— Товарищи, завтра в десять утра жду вас здесь же с проработанными деталями. А сейчас, — я повернулся к Вавилову и Тулайкову, — прошу ученых задержаться на несколько минут.

Когда наркомы покинули кабинет, я поставил на стол бутылку коньяка и три стакана:

— За науку, товарищи профессора.

Ученые переглянулись с легким удивлением, но приняли предложенные стаканы. После короткого тоста я перешел к делу:

— Николай Максимович, Николай Иванович, скажите прямо, можно ли спасти положение? Еще не поздно?

Вавилов задумчиво посмотрел на коньяк в своем стакане:

— Если действовать немедленно и решительно, то можно. Счет идет на недели, но шанс есть.

— Что необходимо в первую очередь? — спросил я.

— Семена, — ответил Вавилов. — И не просто зерно, а качественный семенной материал. Без этого любые организационные меры бесполезны.

— Мелиорация и агротехника, — добавил Тулайков. — В засушливых районах нужно внедрять влагосберегающие технологии. Снеговые щиты, лесополосы, специальная обработка почвы…

— А как насчет организационной стороны? Колхозы, совхозы?

Ученые помолчали, явно не решаясь высказать свои мысли.

— Говорите откровенно, — подбодрил я их. — Ваши слова останутся между нами.

Тулайков глубоко вздохнул:

— Колхозы не оправдали себя в нынешнем виде. Крестьяне не заинтересованы в результатах труда. Работают из-под палки. Нет стимула.

— Материальная заинтересованность? — подсказал я.

— Именно. И еще автономия. Колхозы должны иметь право решать хозяйственные вопросы самостоятельно, а не выполнять спущенные сверху нормы и планы, зачастую оторванные от реальности.

— Как вы смотрите на идею хозрасчета в колхозах? — спросил я. — По аналогии с тем, что мы внедряем в промышленности?

Вавилов оживился:

— Это может сработать! Если колхозники будут получать долю от конечного результата, их отношение к труду изменится кардинально.

— А система контрактации вместо принудительных заготовок? — продолжил я. — Государство заранее заключает с колхозами договоры, гарантирует закупочные цены…

— Да, это разумно, — кивнул Тулайков. — Крестьянин должен знать, что часть урожая останется ему, а не будет изъята подчистую, как сейчас.

— А что с машинно-тракторными станциями? — спросил я. — Их роль?

— МТС необходимы, — ответил Вавилов. — Мелкие колхозы не могут позволить себе дорогую технику. Но МТС должны работать на хозрасчете, а не в административном порядке. И оплата их услуг должна быть справедливой.

Я молча кивал, делая пометки в блокноте. Профессора, почувствовав мой искренний интерес, говорили все более откровенно, предлагая конкретные меры по спасению сельского хозяйства. Многие из их идей совпадали с тем, что я и сам планировал внедрить, зная из своего «будущего» о трагических последствиях сталинской аграрной политики.

К полуночи основной план был готов. Его предстояло защищать на Политбюро, и я понимал, что это будет нелегкая битва. Но человеческие жизни стоили любого риска.

— Спасибо, товарищи ученые, — искренне поблагодарил я Вавилова и Тулайкова. — Завтра начинаем действовать.

Заседание Политбюро, на котором я представил план спасения сельского хозяйства, состоялось через три дня. Сталин, услышав о моей инициативе, не стал откладывать обсуждение этого критического вопроса.

Свердловский зал Кремля, где проходило заседание, выглядел торжественно и строго. Члены Политбюро сидели за длинным столом, покрытым традиционным зеленым сукном.

Сталин занимал председательское место, выделяясь на общем фоне своей характерной военного покроя курткой без знаков различия. Его желтоватые глаза внимательно следили за всем происходящим, а пальцы неторопливо разминали табак для трубки.

По правую руку от него сидел Каганович, только-только оправившийся от опалы, связанной с борьбой против ССЭС. По левую — Молотов, потерявший пост председателя Совнаркома, но сохранивший влияние. Дальше располагались остальные члены Политбюро — Ворошилов, Калинин, Киров, Куйбышев, Орджоникидзе, Микоян, Андреев.

Я стоял перед ними, разложив на столе карты, диаграммы и графики, подготовленные Тулайковым и Вавиловым.

— Товарищи, — начал я без предисловий, — страна на грани продовольственной катастрофы. В ключевых сельскохозяйственных регионах, складывается критическая ситуация. Запасы продовольствия истощены. Посевной материал отсутствует. Тягловый скот вырезан или пал. Колхозники бегут из деревень. Если мы не примем экстренных мер, миллионы людей обречены на голодную смерть.

В зале стояла напряженная тишина. Даже Каганович, обычно готовый спорить по любому вопросу, молчал, избегая смотреть в мою сторону.

Я продолжил, указывая на карту:

— Вот данные по озимым посевам. Площади сократились на тридцать процентов по сравнению с прошлым годом. Состояние посевов неудовлетворительное. Яровой сев под угрозой срыва из-за отсутствия семян, инвентаря и тягловой силы.

— Кто виноват в такой ситуации? — резко спросил Каганович. — Очевидно, вредители и саботажники на местах. Кулацкие элементы, пробравшиеся в колхозы…

— Виновата система, товарищ Каганович, — твердо ответил я. — Система насильственной коллективизации и продразверстки, которая разорила деревню и лишила крестьян стимула к труду.

В зале повисла тяжелая тишина. Критиковать линию партии в коллективизации было равносильно самоубийству. Но я понимал, что только прямой разговор может спасти ситуацию.

— Продолжайте, товарищ Краснов, — негромко произнес Сталин, раскуривая трубку. — Что вы предлагаете?

— Я предлагаю коренную реформу сельского хозяйства, — ответил я, переводя взгляд на вождя. — Включающую следующие меры. Первое — немедленное прекращение насильственных хлебозаготовок и переход к системе контрактации. Государство заранее заключает договоры с колхозами на поставку определенного количества продукции по фиксированным ценам.

Я перевернул лист с диаграммами:

— Второе — внедрение системы материального стимулирования в колхозах. Часть урожая после выполнения обязательств перед государством остается в распоряжении колхоза и распределяется между колхозниками в зависимости от их трудового вклада. Принцип простой: кто лучше работает, тот лучше живет.

Молотов нахмурился:

— Это напоминает возврат к частнособственническим отношениям, товарищ Краснов.

— Ничего подобного, товарищ Молотов, — парировал я. — Собственность на землю и средства производства остается общественной, колхозной. Мы лишь приводим в соответствие вознаграждение за труд с его количеством и качеством. Разве не этому учит нас марксизм? «От каждого по способностям, каждому по труду».

Сталин слегка кивнул, выпуская кольцо дыма из трубки.

— Продолжайте, — произнес он.

— Третье, — я перешел к следующему пункту, — реорганизация МТС на принципах хозрасчета. Машинно-тракторные станции должны стать центрами агротехнической помощи колхозам, а не инструментом выкачивания ресурсов из деревни. МТС получают плату за свои услуги частью урожая, но по справедливым расценкам.

— А как быть с уже проведенной коллективизацией? — спросил Куйбышев. — Вы предлагаете отменить ее результаты?

— Ни в коем случае, — я покачал головой. — Колхозы остаются основной формой организации сельского хозяйства. Но мы должны сделать их эффективными. А для этого необходимо изменить системы управления и стимулирования.

Я разложил на столе новую карту:

— Четвертое — адресная помощь наиболее пострадавшим регионам. Направляем туда семенное зерно, сельхозинвентарь, горючее, запчасти для техники. Организуем продовольственную помощь. Привлекаем ученых-аграрников для внедрения прогрессивных методов земледелия.

— Откуда возьмем ресурсы? — поинтересовался Микоян. — Семенное зерно, продовольствие?

— Из государственных резервов, — ответил я. — Плюс экспортные закупки. У нас нет выбора, товарищи. Если не поможем сейчас, потеряем миллионы людей и рискуем вообще остаться без урожая в этом году.

Я сделал паузу, затем продолжил:

— И наконец, пятое — создание Чрезвычайной комиссии по спасению сельского хозяйства с особыми полномочиями. В нее должны войти опытные аграрники, ученые, практики. Решения комиссии имеют силу правительственных постановлений.

— Кого вы видите во главе этой комиссии? — спросил Сталин.

— Предлагаю товарища Кирова, — ответил я, поворачиваясь к сидевшему за столом ленинградскому руководителю. — Сергей Миронович имеет огромный авторитет в партии и государстве, обладает организаторскими способностями и, что особенно важно, свободен от догматизма.

Киров слегка вздрогнул от неожиданности, но быстро взял себя в руки и кивнул:

— Если партия сочтет возможным, готов возглавить эту работу.