Промышленный НЭП

Глава 1 Кремлевская встреча

Московское утро встретило меня необычной для конца августа прохладой.

Мягкий свет восходящего солнца окрашивал кремлевские стены в нежно-розовый цвет, придавая древней крепости почти сказочный облик. Я глубоко вдохнул воздух столицы, еще не наполнившийся дневной суетой и выхлопными газами немногочисленных автомобилей.

Часы на Спасской башне показывали без четверти десять. До встречи со Сталиным оставалось пятнадцать минут.

Идеальное время для прибытия: не слишком рано, чтобы не выглядеть нетерпеливым, и с запасом, чтобы избежать даже малейшего опоздания. Пунктуальность — качество, которое Иосиф Виссарионович ценил в соратниках и безжалостно высмеивал в ее отсутствие.

Кремль 1931 года представлял собой удивительную смесь старого и нового. Древние соборы соседствовали с административными зданиями, где размещались органы молодого советского государства. Часть построек еще сохраняла облик царской эпохи, другие уже носили отпечаток новой власти — красные флаги, советская символика, революционные лозунги.

На входе охрана подвергла меня привычной процедуре проверки. Несмотря на мой статус и известность в определенных кругах, охрана Кремля работала с неизменной тщательностью.

Молодой сотрудник ОГПУ в безупречно выглаженной форме проверил мои документы, сверил с пропуском, дважды сверился со списком приглашенных на сегодня. Его напарник, солдат в форме кремлевского караула, стоял чуть поодаль, держа винтовку с примкнутым штыком.

— Товарищ Краснов, вас ожидают в приемной Генерального секретаря, — наконец произнес проверявший, возвращая документы. — Сидоренко, проводи товарища.

Молодой красноармеец из вспомогательной службы, судя по нашивкам, повел меня через внутренний двор к зданию Совнаркома. Я хорошо знал дорогу, но таков был протокол, посетителей всегда сопровождали, независимо от их статуса.

Мое внимание привлекла группа рабочих, устанавливавших строительные леса вокруг одного из зданий. Реконструкция Кремля шла полным ходом, Сталин настаивал на превращении древней цитадели в современный административный центр.

В здании Совнаркома меня встретил еще один кордон охраны, затем секретарь направил в приемную Генерального секретаря. Просторное помещение с высокими потолками выглядело строго и функционально: несколько стульев вдоль стен, большой стол для секретаря, телефоны различных систем связи, стопки документов, жестко регламентирующих доступ к вождю.

За секретарским столом восседал Александр Николаевич Поскребышев, правая рука Сталина, фильтрующий поток информации и людей, стремящихся к вождю. Невысокий, полноватый, с внимательным взглядом за стеклами очков, он производил впечатление скорее университетского профессора, чем одного из самых влиятельных людей в государстве.

— А, Леонид Иванович! — Поскребышев поднялся мне навстречу. — Рад видеть вас в Москве. Наслышан о ваших дальневосточных успехах.

— Здравствуйте, Александр Николаевич, — я пожал его полную, но неожиданно крепкую руку. — Как всегда, в курсе всех событий.

— Такая работа, — он неопределенно улыбнулся. — Товарищ Сталин примет вас точно в десять. Пока можете подождать здесь. Кстати, не один вы сегодня с докладом…

Он кивнул в угол приемной, где, погруженный в чтение папки с документами, сидел Вячеслав Михайлович Молотов. Председатель Совнаркома, второй человек в государстве после Сталина, выглядел озабоченным. Его характерное пенсне поблескивало в свете электрических ламп, брови сдвинуты, губы сжаты в тонкую линию.

— Молотов, — тихо сказал я, подходя к нему. — Давно не виделись.

Он поднял взгляд, и на мгновение мне показалось, что он не узнал меня. Затем его лицо прояснилось.

— Краснов! Вернулись из своей дальневосточной экспедиции? — он пожал мне руку, но без особой теплоты. Молотов никогда не отличался сердечностью. — Говорят, привезли хорошие новости.

— Стараемся работать на благо Родины, — сдержанно ответил я, присаживаясь рядом. — А у вас, судя по выражению лица, не самые лучшие вести?

Молотов поправил пенсне характерным жестом, бросил быстрый взгляд на Поскребышева, но тот был занят сортировкой бумаг.

— Сложная ситуация с хлебозаготовками, — тихо произнес он. — В ряде регионов крестьяне саботируют поставки. Кулачество оказывает ожесточенное сопротивление.

Я понимающе кивнул. Коллективизация, начатая в конце 1929 года, шла тяжело. Принудительное объединение крестьян в колхозы, раскулачивание, жесткие нормы хлебосдачи вызывали сопротивление на селе. Я знал из своего «прошлого будущего», к каким катастрофическим последствиям это приведет, голоду 1932−33 годов, многочисленным жертвам.

— Возможно, стоит пересмотреть методы, — осторожно начал я, но Молотов тут же нахмурился.

— Методы определяет партия, товарищ Краснов. Наша задача — выполнять решения партии с максимальной эффективностью.

Разговор прервал телефонный звонок. Поскребышев поднял трубку, выслушал что-то и кивнул:

— Товарищ Молотов, товарищ Сталин готов вас принять.

Молотов поднялся, одернул пиджак и, снова став официальным и собранным, направился к двери кабинета. Перед тем как войти, он обернулся ко мне:

— Будьте готовы к серьезному разговору не только о ваших дальневосточных успехах. У товарища Сталина сейчас много вопросов об экономической ситуации в стране.

С этими словами он скрылся за дверью кабинета. Я остался один в приемной Поскребышев куда-то вышел по своим секретарским делам. Из-за массивной двери не доносилось ни звука, кабинет Сталина был отлично звукоизолирован.

Я подошел к окну. С высоты третьего этажа открывался прекрасный вид на кремлевские соборы, Царь-колокол и Царь-пушку, исторические реликвии, которые новая власть сохранила как памятники культуры. Между зданиями сновали люди: кто-то спешил с документами, кто-то неторопливо беседовал на ходу, выделялись военные в форме и сотрудники охраны в штатском.

На столе Поскребышева лежали свежие газеты. «Правда» пестрела заголовками о достижениях первой пятилетки, успехах на индустриальных стройках, передовиках производства.

Но среди этих бравурных реляций я заметил и тревожные сигналы. Статьи о борьбе с «кулацким саботажем», о необходимости усиления «революционной бдительности», о разоблачении «вредителей» в промышленности.

Наше общество стояло на пороге великих потрясений. Я знал это слишком хорошо из прошлой жизни в XXI веке.

Но сейчас, в 1931 году, у меня появился шанс повлиять на ход истории, смягчить последствия индустриализации и коллективизации, направить развитие страны по более гуманному и эффективному пути.

Дверь кабинета открылась, и оттуда вышел Молотов. Его лицо оставалось непроницаемым, но движения стали более резкими, выдавая напряжение.

— Товарищ Краснов, проходите, — произнес он сухо. — Товарищ Сталин ждет.

Я кивнул, поправил галстук и направился к двери, за которой меня ожидала встреча, способная изменить судьбу страны.

Кабинет Сталина… Немногие удостаивались чести переступить порог этой комнаты, где принимались решения, определяющие судьбы миллионов людей. Просторное помещение с высокими потолками и массивными шторами на окнах выглядело скромно для рабочего места руководителя огромного государства.

Длинный стол для заседаний занимал центральную часть кабинета, а в дальнем конце располагался рабочий стол Сталина, заваленный бумагами, картами, книгами. На стенах карты СССР и мира, портрет Ленина, несколько фотографий индустриальных строек. Никакой роскоши, только функциональность и практическая целесообразность, как и сам хозяин кабинета.

Иосиф Виссарионович встретил меня стоя. Невысокий, коренастый, в простом полувоенном кителе без знаков различия, он казался совершенно обычным человеком. Только пронзительный взгляд темных глаз и властная осанка выдавали в нем диктатора, держащего в железном кулаке шестую часть суши.

— Товарищ Краснов, — произнес он с характерным грузинским акцентом, пожимая мне руку. — Рад видеть вас в добром здравии после дальневосточной экспедиции.

— Здравствуйте, товарищ Сталин, — ответил я, стараясь говорить спокойно и уверенно. — Благодарю за возможность лично доложить о результатах операции.

Сталин жестом указал на стул напротив своего рабочего места:

— Присаживайтесь. Доклад ваш я уже прочел. Впечатляющие результаты. Особенно интересны данные о запасах нефти. — Он взял со стола папку с моим отчетом. — Цифры кажутся фантастическими.

— Это предварительная оценка, товарищ Сталин, — ответил я, доставая из портфеля дополнительные материалы. — Дацинское месторождение уникально по своей структуре и объему. Позвольте продемонстрировать…

Я расстелил на столе геологические карты, показывая структуру нефтеносных пластов. Затем достал запечатанную пробирку с образцом нефти.

— Вот она, дацинская нефть. Малосернистая, легкая, идеальна для переработки в высококачественное топливо и смазочные материалы. При полном развертывании добычи месторождение сможет давать до пятнадцати миллионов тонн нефти ежегодно. Это полностью обеспечит потребности нашей промышленности и армии на Дальнем Востоке на десятилетия вперед.

Сталин внимательно изучал карты и графики, иногда задавая точные, конкретные вопросы, демонстрирующие глубокое понимание темы. Я отвечал четко и по существу, зная его нелюбовь к пустословию.

— А что с инфраструктурой? — спросил он, разглядывая схему расположения буровых вышек. — Как планируете транспортировать нефть?

— Мы уже начали строительство нефтепровода Дацин-Харбин протяженностью двести восемнадцать километров. Это обеспечит выход к Транссибирской магистрали. Товарищ Бакулин, принявший руководство над месторождением, организовал доставку необходимого оборудования.

Сталин кивнул, затем резко сменил тему:

— А японцы? Как они отреагировали на потерю контроля над территорией?

— Первоначально готовили военный ответ, собирали силы для контрудара. Но после демонстрации мощи наших новых вооружений и дипломатического давления предпочли компромисс. Согласно достигнутым договоренностям, они получили концессию на небольшое месторождение Саньцзян, что позволило им сохранить лицо перед своим народом и международным сообществом.

В этот момент дверь кабинета открылась после короткого стука. Вошел Серго Орджоникидзе, нарком тяжелой промышленности, высокий грузин с выразительными усами и энергичными движениями.

— Товарищ Сталин, прошу прощения за опоздание, — произнес он, подходя к столу. — Задержался на заседании коллегии наркомата.

— Ничего, Серго, — спокойно ответил Сталин. — Мы с товарищем Красновым обсуждаем результаты дацинской операции. Присоединяйся.

Орджоникидзе крепко пожал мне руку.

— Наслышан о ваших успехах, Леонид Иванович. Особенно интересует промышленный аспект добычи. Какое оборудование используете?

Я подробно рассказал о технической стороне дела, о применении новейших буровых установок отечественного производства, о турбобурах конструкции Касумова, о системе перекачки нефти. Орджоникидзе, сам инженер по образованию, слушал с неподдельным интересом, время от времени делая пометки в блокноте.

Сталин, молча слушавший наш разговор, внезапно поднялся из-за стола и направился к большой карте СССР, висевшей на стене.

— Подойдите сюда, товарищи, — произнес он, указывая на карту. — Посмотрите на нашу страну. Огромная территория, колоссальные ресурсы. Но что мы видим? На западе капиталистическое окружение, готовое при первой возможности напасть на страну Советов. На востоке милитаристская Япония, ждущая удобного момента для агрессии. — Его палец скользнул по карте от западных границ к Дальнему Востоку. — В такой ситуации контроль над стратегическими ресурсами становится вопросом выживания государства. Нефть это кровь современной войны. Без нее не летают самолеты, не ходят танки, не плавают корабли.

Он повернулся к нам, и его взгляд стал еще более пронзительным:

— Операция «Дацин» имеет не просто экономическое, а стратегическое значение. Она меняет баланс сил на Дальнем Востоке. Теперь, когда у нас есть надежный источник нефти в непосредственной близости от потенциального театра военных действий, наши позиции значительно укрепляются.

Орджоникидзе энергично кивнул:

— Абсолютно верно, Коба! И заметь, достигнуто это малой кровью, без открытого военного конфликта. Умная операция, сочетающая военную силу, дипломатию и техническую смекалку.

Сталин снова сел за стол, задумчиво глядя на разложенные карты и схемы.

— Да, результат впечатляющий. Но меня интересует и другое, товарищ Краснов. — Он взял карандаш и начал постукивать им по столу, привычка, выдающая напряженную работу мысли. — Как вам удалось так быстро наладить добычу нефти? В кратчайшие сроки, с минимальными ресурсами, в сложнейших условиях. Обычно такие проекты растягиваются на годы, а вы управились за недели.

Я почувствовал, что мы подходим к ключевому моменту разговора. Сталин интересовался не только результатом, но и методами. И это давало мне шанс плавно перевести разговор в нужное русло.

— Дело в особом подходе к организации работ, товарищ Сталин, — начал я. — Мы применили принцип, который я назвал «гибким планированием». Основные стратегические цели определялись централизованно, но методы их достижения оставались на усмотрение исполнителей. Это позволило инженерам и техникам проявлять инициативу, оперативно решать возникающие проблемы.

Сталин слегка прищурился:

— Продолжайте.

— Кроме того, мы внедрили систему материального стимулирования. Работники получали премии не за выполнение формальных норм, а за фактические результаты — количество пробуренных метров, тонны добытой нефти. Это резко повысило производительность труда.

— Интересно, — Сталин обменялся быстрым взглядом с Орджоникидзе. — По сути, вы ввели элементы хозрасчета.

— Именно так, товарищ Сталин. И результаты говорят сами за себя. Производительность труда на наших предприятиях в два-три раза выше, чем на аналогичных объектах, работающих по стандартной схеме.

Сталин некоторое время молчал, обдумывая услышанное. Затем резко сменил тему:

— Скажите, товарищ Краснов, какой представляется вам сейчас общая экономическая ситуация в стране?

Вопрос неожиданный и потенциально опасный. Слишком откровенная критика могла быть воспринята как оппозиционность, слишком оптимистичная оценка выглядела бы лестью и неискренностью. Требовался точный, выверенный ответ.

— Ситуация сложная, товарищ Сталин, — произнес я, тщательно подбирая слова. — Мы добились значительных успехов в индустриализации. Строятся новые заводы, электростанции, железные дороги. Но ценой этого прогресса становится напряженность в сельском хозяйстве. Крестьяне не всегда понимают необходимость коллективизации, сопротивляются, что ведет к снижению производства продовольствия.

Сталин внимательно слушал, не перебивая. Его лицо оставалось непроницаемым.

— Кроме того, — продолжил я, — наблюдается дисбаланс между различными отраслями промышленности. Тяжелая индустрия развивается за счет легкой, что создает дефицит потребительских товаров. Это, в свою очередь, снижает материальную заинтересованность рабочих, ведь зарплату не на что тратить.

Орджоникидзе нахмурился, тема была для него болезненной. Как нарком тяжелой промышленности, он постоянно требовал приоритетного финансирования своей отрасли в ущерб другим.

— И каков ваш рецепт решения этих проблем? — спросил Сталин с легкой иронией в голосе.

— Я убежден, товарищ Сталин, что необходимо найти баланс между централизованным планированием и хозяйственной инициативой на местах. Государство должно определять стратегические направления развития, контролировать ключевые отрасли, но при этом предоставлять предприятиям больше самостоятельности в решении тактических задач.

Я видел, что заинтересовал Сталина, и решил развить мысль:

— Опыт Дацина показывает, что система материального стимулирования, конкуренция между производственными бригадами, рациональное использование ресурсов дают превосходные результаты даже в сложнейших условиях.

Сталин неожиданно усмехнулся:

— То есть, вы предлагаете вернуться к НЭПу, товарищ Краснов?

В этом вопросе слышался подвох. НЭП, новая экономическая политика, был свернут в конце 1920-х годов, и критика этого решения могла восприниматься как ревизионизм, отступление от генеральной линии партии.

— Не совсем, товарищ Сталин, — осторожно ответил я. — Я говорю о промышленном НЭПе, адаптированном к современным условиям индустриализации. Не о возвращении частной собственности на средства производства, а о внедрении экономических механизмов, повышающих эффективность государственных предприятий.

— Промышленный НЭП… — задумчиво повторил Сталин, словно пробуя термин на вкус. — Занятная концепция. — Он перевел взгляд на Орджоникидзе. — Что скажешь, Серго?

Нарком тяжелой промышленности потер подбородок:

— В деятельности товарища Краснова уже есть положительный опыт предоставления большей самостоятельности некоторым предприятиям. Например, Кузнецкстрой показывает отличные результаты благодаря инициативе местных руководителей. В Союзнефти тоже весьма впечатляющие результаты. Но системного подхода пока нет.

Сталин поднялся и медленно прошелся по кабинету, заложив руки за спину. Мы с Орджоникидзе молча ждали. Наконец он остановился у окна, глядя на Кремлевскую площадь.

— Товарищ Краснов, подготовьте детальную записку по этому вопросу. Со всеми экономическими выкладками, примерами, предложениями по внедрению. — Он обернулся к нам. — Обсудим ее в узком кругу. Приглашу Молотова, Кагановича, Кирова, остальных членов Политбюро. Посмотрим, что из этого получится.

Я понял, что получил исторический шанс. Сталин не отверг с порога мои идеи, а выразил готовность их обсудить. Это было больше, чем я мог надеяться.

— Есть, товарищ Сталин, — ответил я. — Позвольте задать вопрос: какие аспекты следует осветить в первую очередь?

Сталин задумался на мгновение:

— Главное, показать, как ваш «промышленный НЭП» решит две ключевые проблемы: продовольственное снабжение городов и повышение производительности труда в промышленности. И еще, как он укрепит обороноспособность страны. Это сейчас важнее всего.

В дверь постучали. Вошел Поскребышев с какими-то бумагами, требующими немедленного внимания вождя.

— Заканчиваем на сегодня, товарищи, — объявил Сталин. — Товарищ Краснов, вы свободны. Жду вашу записку. Товарищ Орджоникидзе, останьтесь, есть разговор по делам наркомата.

Я собрал свои материалы, поблагодарил за внимание и покинул кабинет, осознавая историческую значимость этой встречи. Сталин проявил интерес к концепции «промышленного НЭПа». Теперь моя задача разработать детальный план, который убедит его и других членов Политбюро в необходимости экономических реформ.

Покидая здание Совнаркома, я уже мысленно составлял список задач, выстраивал аргументацию, подбирал исторические примеры. Время драгоценно. Но шанс изменить ход истории, предотвратить трагедии, связанные с принудительной коллективизацией и голодом, стоил любых усилий.