Господин учитель I. Магический источник

Глава 9 Чай и танькина забота

И вот стою я, значит, держу весло… Впрочем, нет, не весло. Не до вёсел мне нынче, невесело. Стою я напротив громадины академии, а держу — портфель. Всё солидно, всё красиво, первый рабочий день. А утро серенькое такое, того гляди дождик брызнет. И академия — тоже серенькая, мрачная, готичная. Ночью, наверное, жуткая.

Есть тут свой садик, да немаленький, поделенный на разные локации. Где отдыхать можно культурно, а где — магию отрабатывать. Ну, ясен день, что анимаги в зверьё перекидываются не там же, где боевые маги молниями кидаются. А то ведь рука дрогнет, не ровен час — трагедия какая приключится.

А я, значит, стою. И держу портфель. Хороший, кожаный, на нём металлическая табличка с фамилией и инициалами — это Фёдор Игнатьич расщедрился на подарок.

Собирали меня — прям как первоклассника, я даже ненадолго в ностальгию провалился. Танюха всё волновалась, раз пятнадцать сказала: «Вот чует сердце — в первый же день всё испортишь!»

Я клятвенно уверял её, что испорчу всё уже в первый час, бил кулаком в грудь, но Танька не верила, а Фёдор Игнатьич даже юмора не понимал. А теперь, значит, я стою и смотрю на академию, которая на ближайшие лет сорок станет моим местом работы.

Вздохнул. Стой не стой, а идти надо. Целый день ничего не делая за меня никто не отсидит. Значит, пора! И я сделал первый шаг.

— Здравствуйте, а вы — наш новый учитель⁈ — чуть не сбил меня с ног звонкий щебет.

Я приосанился, повернул голову и окинул взглядом стайку девчонок. Все примерно возраста Танюхи, в форменных платьях, аккуратные такие. Глаза огромные, не замутнённые интернетом. Такие глаза всё замечают, от таких не скроешься. Ну и причёски — одна другой краше. Это, как я понял, танькина заслуга, что регламент причёсок из устава академии убрали.

— А вы проницательны, юные дамы, — сказал я. — Меня зовут Александр Николаевич Соровский. Буду у вас преподавать магию мелких частиц.

Девицы погрустнели, запереглядывались.

— Интересная, наверное, наука, — сказала одна, с пышной причёской а-ля одуванчик и такого же цвета.

— Не попробуешь — не узнаешь, — подмигнул я ей.

Одуванчик засмущалась, покраснела, остальные захихикали и поспешили меня обогнать.

Мысленно я себя поругал за то, что обратился к студентке на «ты». Это неправильное, напрасное. Тут всем «выкать» нужно, иначе будут воспринимать, как деревенское быдло, вовек не отмоешься. Впрочем, ругал я себя не очень сильно, чтобы не сформировать у себя лишних комплексов. Потому что мне совсем не нужно лишних комплексов. Разве что от зенитно-ракетного бы не отказался. Ну, так, на всякий случай. Мало ли, как жизнь сложится…

Я пошёл вслед за любопытными девицами, поднялся по ступенькам крыльца, открыл, потянув за металлическое кольцо, деревянную дверь и вошёл внутрь. Внутри оказался турникет и седой усатый дяденька с грустными глазами, но спиной прямой, как палка. Прямая палка. А то бывают, знаете ли, такие палки, которые вовсе кривые.

— Доброго утра, господин, — проявил дяденька вежливость. — А вы к кому изволите?

— Работать я, — сказал я. — Соровский, Александр Николаевич. Прошу любить и не жаловаться.

Жаловаться дяденька не стал — поклонился и пропустил невозбранно, даже ключ дал.

Я поднялся на третий этаж и, раскланиваясь с преподавателями — большей частью знакомыми по приёму — нашёл свой кабинет.

Н-да, Фёдор Игнатьич, в кумовстве-то вас никто не упрекнёт. Кабинет плохонький, в футбол поиграть захочется — и то не развернёшься. Восемь шагов в одну сторону, восемь — в другую. Конура, а не кабинет! Поставлю вопрос на обсуждение сегодня же за ужином. Человеку, понимаете ли, простор нужен, чтоб душа не стеснялась.

Портфель я бросил на письменный стол, на котором уже расположилась чернильница, в специальном стаканчике томились перья, и даже карандаши имелись, и стопка чистой бумаги. Вдоль стен грустили пустые книжные шкафы, нигде ни пылинки.

Окон в кабинете было аж четыре штуки — все высокие, заострённые к верху, но узкие.

Кресло — удобное, мягкое. Но не настолько удобное, как в библиотеке у Фёдора Игнатьича — вот там-то кресло так кресло, спать можно! Тут не поспишь… Тоже возмущусь, но не сразу. До вечера подожду. С мебелями в любом случае чего-то решать надо, у меня даже для посетителей стульчика никакого нет — непорядок. Понятно, что Фёдор Игнатьич предпочёл бы, чтобы посетителей у меня вовсе не было, я и сам бы такое предпочёл. Но человек предпочитает, а Господь… А Господь по-всякому может устроить.

Прозвенел звонок. Специальный дяденька с колокольчиком по коридору прошёл. Я вздохнул и сел в кресло. Здравствуй, первый учебный день!

Расписание у меня было чистеньким. Новой дисциплиной никто не интересовался, обязательной её в этом году не делали, так что нет спроса — нет предложения. Официально я у себя в кабинете должен заниматься научной деятельностью. Вот и займусь!

Я открыл портфель и хотел было уже вынуть книжку, которую сунул туда накануне — «Демоница и праведник». Не тут-то оно было! Вместо отборного лыра в портфеле оказалась местная фолиантина под названием «Призыв сущностей». Это как же это я так опростоволосился⁈

Открыв книгу, я обнаружил там записку, написанную танькиной рукой: «Саша, ты совсем сдурел⁈ p.s. Записку сожги! p.p.s. Используй магию стихий!»

Подумаешь! — обиделся я. — можно подумать, я не понимаю, что никому нельзя иномирные книжки показывать. Я б и не показывал, сидел бы себе тихонечко, листал наедине с собою. А теперь чего — сущностей призывать? Я ж призову — не обрадуетесь… Впрочем, ничего я не призову, я ведь магию в себе ещё не развил.

Вот ведь зараза. Кабы Хранительница обнаружила во мне какой-нибудь самый обычный дар — я бы тем и рад был. А теперь — выбор появился. Вот я и завис. Как будто три книжки купил, и теперь надо бесплатную четвёртую выбрать.

Короче, не знаю я пока, кем хочу быть, когда вырасту. Двадцать семь лет, всё только начинается! Чего они пристали-то? Погуляю ещё, жизни порадуюсь, а потом уже — вот это вот всё.

Пока я думал, разглядывая потёртый переплёт «Призыва сущностей», в дверь постучали.

— Входите, чего уж, — громко сказал я.

Запрещёнки нет, бояться нечего.

В кабинет, улыбаясь, вошла Анна Савельевна Кунгурцева. Я встречно улыбнулся и встал. Значит, не показалось, возникла-таки между нами симпатия на танькиных именинах.

— Заходите-заходите, у меня, правда, посадочных мест не много, но вы садитесь на моё, я постою — насижусь ещё.

— Ох, спасибо, вы так любезны! — ещё больше обрадовалась Анна Савельевна. — А я не с пустыми руками.

В её не пустых руках оказался чайник. Простой металлический чайник на простой же металлической подставке.

Я в вежливом удивлении приподнял брови.

— В прошлом году у нас была ярмарка, где продавали всяческие изумительные диковинки, — сказала Анна Савельевна, поставив чайник мне на стол. — В основном — абсолютная чушь, но кое-что заслуживало внимания. Взгляните! — Она нагнулась к чайнику и отчётливо произнесла: — Сделай мне чаю.

Чайник зашумел.

Я потряс головой, поморгал — нет, правда! Чайник пыхтел и выплёвывал из носика клубы пара.

Анна Савельевна повела над столом рукой, и на нём возникли две фарфоровые чашки.

— Можем чаёвничать, — радостно сказала Анна Савельевна. — Возьмёте на себя труд?..

Она села на моё кресло, а я, взявшись за тёплую ручку, налил в чашки коричневатой жидкости. Запахло свежезаваренным чаем.

— А как это?.. — пробормотал я.

— Воду берёт из ближайшего источника, — сказала Анна Савельевна. — Откуда добывает чайный лист — тайна сия велика. Не слишком хорошего качества чай, надо признаться, дома хочется чего-нибудь поприличнее, но на службе — самое то.

Я поднял чашку, пригубил… Ну, такое. Без бергамота — и на том спасибо.

— Ценнейшая вещь, — вслух заметил я. — Как же мне вас отблагодарить?

— О, я уверена, что мы что-нибудь придумаем, — подмигнула Анна Савельевна.

Внутренне я, с одной стороны, обрадовался. А с другой — загрустил. Ну вот что я опять, ну вот куда я?.. Хоть бы раз меня эти отношения так называемые куда-то в хорошее место привели, эх…

— Как осваиваетесь? — перевела тему Анна Савельевна.

— Не жалуюсь, не жалуюсь, — прошёлся я по кабинету с горячей чашкой в руке. — А коллектив-то у вас тут дружный?

— Коллектив? — несколько озадачилась Анна Савельевна. — Ну как вам сказать…

— Ну, на дни рождения скидываетесь?

— Зачем? Нет, у нас так не принято.

— Может быть, какие-нибудь совместные мероприятия, чтобы укрепить командный дух?

— Александр Николаевич, да о чём это вы?

— Как же мне нравится ваш мир, Анна Савельевна!

— Мир? — совсем растерялась Кунгурцева.

— Конечно. — Я присел на край стола и заглянул в её красивые глаза. — Ведь эта академия — как отдельный мир, не правда ли?..

— Да… — прошептала Анна Савельевна. — Вы совершенно правы, Александр…

— Просто Александр.

— Просто… Александр…

Я наклонился ниже, Анна Савельевна в полубессознательном состоянии потянулась навстречу, и тут хлопнула дверь.

— Сашка! У меня первой пары нет, я реши… Ой.

Мне даже оглядываться не потребовалось, я и мысленным взглядом прекрасно увидел, как возникшая на пороге Танька покраснела до корней своих ярко-красных волос, как будто в коммунистическую партию вступила, чтобы отца окончательно до сердечного приступа довести.

— Прошу прощения! — Анна Савельевна вскочила, тоже красная, как школьница. — Мне… Мне давно пора, я засиделась.

Пулей вылетела из кабинета, оттолкнув по пути Таньку.

Я повернулся и окинул мрачным взглядом подругу дней моих суровых.

— А что, тук-тук не работает?

Танька посмотрела на дверь, будто пытаясь найти там таинственный тук-тук, потом сообразила, что я издеваюсь, тряхнула головой и с силой захлопнула дверь.

— Сашка, ты с ума сошёл? — прошипела она, подходя к столу. — Ты что выделываешь⁈ Она ведь… Она… Да она даже более старая, чем ты!

— Бывают люди, более старые, чем я⁈

— Не издевайся! Саша — первый день!

— Я ведь обещал всё испортить уже в первый час. Чаю хочешь?

— Ненавижу тебя! Хочу…

— Эх, если бы мне платили по сто рублей каждый раз, как девушка говорит мне эти слова…

— Сашка-а-а! — взвыла Танька и, шлёпнув меня ладошкой по плечу, протопала к моему креслу.

Уселась, взяла чашку, оставленную Кунгурцевой.

— Не побрезгуешь? — спросил я.

— Чего бы это? — Танька отхлебнула чаю и поморщилась.

— Ну, есть такая примета: кто из кружки старого человека попьёт — сам состарится.

— Ох, Сашка, всё-то ты шутишь! — Татьяна затеяла делать умный вид. — А я, между прочим, всё утро ради твоего благополучия тружусь.

— Присед делаешь? Молодец, одобряю. С весами, надеюсь? Без весов — это так, аэробика, чисто жир согнать. У тебя его и так небогато.

— Я с подругами поговорила. Распустила слухи, что предмет новый — сущая чепуха, к тому же очень сложная, а преподаёт мой дальний родственник из деревни, которому целых двадцать семь лет. Так что теперь к тебе никто ни за что не запишется.

— Ох, и спасибо тебе, Татьяна Фёдоровна! — воскликнул я. — Что бы я без тебя делал — даже и не знаю.

На переменке решил заглянуть к Фёдору Игнатьичу. Пока шёл, то и дело слышал шепотки: «Это он! Правда он, о нём Татьяна рассказывала! Какой мужчина! А я с ним разговаривала перед парами!»

Грустно мне было. Грустно и тоскливо. Вот как судьба распорядилась: любителя женщин постарше подселила к любительнице мальчиков помоложе. Но я-то хоть понимаю, что у меня искажённый взгляд на мир, а Танька-то на полном серьёзе верит, что сказать её сверстнице: «Препод двадцати семи лет» — значит, отпугнуть.

— Здравствуйте, вам что угодно? — поднялась мне навстречу секретарша — видимо, та самая, которую в своё время Фёдор Игнатьич отгавкал.

— Кружку тёмного и жёлтого полосатика, — сказал я. — А моему другу, Фёдору Игнатьевичу, коньяка сто пятьдесят грамм. Если полосатика не будет — несите кольца кальмара.

— Ваш… другу? А, вы…

Пока дама терялась, я толкнул дверь и оказался в кабинете Фёдора Игнатьевича. Хозяин всего этого обшитого тёмным деревом безобразия понуро сидел за столом и смотрел на единственный листок бумаги, лежащий на столе. Судя по выражению лица, коньяка Фёдору Игнатьевичу очень хотелось. А ведь учебный год только-только начался.

— Сколько? — спросил я, подойдя к столу.

— Тридцать, — вяло сказал Фёдор Игнатьевич.

— Сколько⁈ — вытаращил я глаза.

Вспомнил свою практику в школе, пятый класс. Их там было — штук восемнадцать, что ли. Передушить хотелось.

— Тридцать человек, и сие есть означенный предел… А иначе было бы больше. Не пойму… И откуда в них такая тяга к знаниям?

— Плохо работаете! — сказал я и прошёлся по кабинету. — Вот когда я в университете учился, там такие преподаватели были — ух! Желание учиться на подлёте прибивали. А вы⁈

Это я так, на всякий случай Фёдору Игнатьичу мозги сотрясал. Вечно он всё за чистую монету примет, а потом злится. А человеку нужно абстрактное мышление иметь! Вот смотрю я на него, на Соровского, значит, и думаю: а ну как и я таким же к старости стану? И страшно мне. Вот и троллю потихонечку.

А вообще — это Танька виновата. Во всём. В частности в том, что поселила внутре меня безотчётный, но настойчивый страх перед старостью.

— Александр, вы всё шутите свои непонятные шутки, а ситуация, между тем, серьёзнее некуда! Вам ведь преподавать придётся! И уже с завтрашнего дня, согласно расписанию.

— Ну, преподам, значит, я ж готовился.

— Господь всемогущий, мне никогда ещё не было так страшно, — пробормотал Фёдор Игнатьевич и обхватил голову руками. — Если всё откроется…

— … то я вас сдам, даже не задумавшись, — пообещал я. — Можете в меня верить, как коммунист в профиль Ленина. Но отставить пока революцию. В списке парни-то есть?

— Есть, — кивнул Фёдор Игнатьевич.

— Много ли сего дефицитного товара?

— Один.

— Богато…

Прямо как у нас на филфаке. Хотя нет, там чуть получше было — нас в группе оказалось двое.

— Ладно, чего вы киснете, — вздохнул я. — Мы же знали, что рано или поздно преподавать придётся. Готовились.

— Сашенька, вы ведь мне как сын родной. Я же переживаю…

Дверь открылась, и вошла секретарша с подносом. На подносе стояли запотевшая стеклянная кружка с тёмным, бокал коньяка и тарелка с жёлтым полосатиком.

— Эт-то ещё что за безобразие⁈ — вытаращил глаза Фёдор Игнатьевич.

— Так ваш друг приказал, — пролепетала секретарша.

— Во-о-он!

Девушку как ветром сдуло. Каким чудом напитки не расплескала — загадка. Талант пропадает, не в то место устроилась, ох, не в то…

— У меня правда настолько дурацкое чувство юмора? — спросил я, глядя на закрывшуюся дверь.

— Я пытаюсь вам это донести с первого дня!

— Да ну, нет, ерунда какая-то. Это вы завидуете просто.

Фёдор Игнатьевич махнул рукой — мол, пустое, — и тут же обе ладони прижал к груди.

— Сашенька, я вас умоляю, вы, пожалуйста, диссертацию ещё раз перечитайте…

— Да читал я её три раза, даже переписывал, скучная она!

— И программу учебную…

— Программу учебную я, между прочим, сам сочинил.

Это была чистая правда. Как учитель по образованию, я прекрасно понимал, что знать материал назубок — это не только не достаточное, но даже и не обязательное условие для формирования успешного учителя. И наоборот. Даже полный дуб в предмете, имея под рукой толково расписанную программу, уж как-нибудь выкрутится. Поэтому я подошёл к процессу со всем возможным тщанием. Вызвал в памяти методологию преподавания и расписал курс на год. С самостоятельными работами и прочими прелестями.

Очень, конечно, не хотелось всё это применять, но что поделаешь. Если Татьяна так мне помогла, умница наша ненаглядная, дай ей бог здоровья крепкого, да жениха непьющего…

Я попрощался с Фёдором Игнатьевичем, наврал ему, что пошёл повторять свой предмет, а сам отправился на улицу. Там как раз начинались практические занятия, возбуждавшие во мне интерес. Не так уж я стар, в конце-то концов. И коли уж оказался в академии чародейства и волшебства, так хоть посмотреть, что ли.

Мне предстояло в любом случае разучивать стихийную магию, чтобы как-то соответствовать гордому званию Соровского, так что посмотреть, как другие учатся, будет весьма кстати. Самому качаться, по книгам — занятие долгое и неблагодарное. Брать учителя со стороны нельзя по понятным причинам. Фёдор Игнатьевич — мужчина занятой, ему не до того, чтоб со мной вошкаться. А Таньку я за учителя не признаю принципиально. Да и какой из неё учитель? Она, вон, только на второй курс поступила. Скоро вообще замуж выйдет, забеременеет, возьмёт академ, а там — здравствуй, взрослая жизнь.

— Всё сам, всё сам, — вздохнул я, выйдя на крыльцо.

— Что вы такое говорите, господин учитель?

Я повернул голову и увидел девушку-одуванчика. Она хлопала глазами и улыбалась солнечной улыбкой.

— Я говорю исключительно мудрые вещи, госпожа ученица.

— А я к вам на курс записалась.

— На какой из двух?

Одуванчик сделался удивлённым.

— А я думала, у вас он один… Этот же… Искусство маленьких чудес!

— Магия мельчайших частиц, дорогая моя. Назовите вашу фамилию, пожалуйста.

— Вознесенская. Стефания Порфирьевна я…

— Вы ходите по очень тонкому льду, Стефания Порфирьевна. Я вас заметил. Экзамен будет для вас непростым.

Сделав жест, мол, «я за тобой наблюдаю», я спустился с крыльца. Одно дело утром, когда я думал, что учить мне будет некого, и совсем другое — теперь, когда преподавание уже сделалось фактом. И когда я точно знаю, что двадцать девять девиц записались на мой курс только потому, что мне двадцать семь, и я мужчина. Построже надо быть. Проблемы такого рода мне уж точно никуда не упали. Хватит, в прошлой жизни нагулялся. Здесь бы хотелось поспокойнее.