Господин учитель I. Магический источник

Глава 11 Урок абстрактного мышления

Первый урок танцев был коротким, ознакомительным. Не в смысле, что после него мне предложили купить полный курс с обратной связью от преподавателя и чатом в местном телеграфном отделении (вру, конечно, нет у них никакого телеграфа), а в смысле, что Татьяна ознакомилась с фронтом работ. Вердикт её был категоричен и обжалованию не подлежал:

— Да не так уж всё и плохо. Ты раньше занимался?

— Когда-то в незапамятные времена, когда трава росла выше деревьев, а между гигантских папоротников и хвощей пробирались динозавры, я танцевал на выпускном балу. Готовили экспрессом, но базу я, как выяснилось, запомнил.

— Молодец. С вальсом проблем не будет…

— Таки я свободен и могу спокойно почитать интересную книгу?

— На сегодня — да, но с завтрашнего дня приступим к кадрили.

— Ку… Чего?

— Кадриль, полонез, мазурка, полька, я полагаю, будет нелишней…

— Ты серьёзно сейчас?

— Не зна-а-аю… — Танька смотрела на меня, всем своим огненным видом выражая озадаченность. — Наверное, серьёзно. Всё же лучше быть скверным танцором, чем вовсе не уметь…

Угу, я про работу учителя себе то же самое говорю.

— Может, мне ногу сломать? — предложил я.

— Тогда какой смысл ехать на бал?

— Вот и я говорю. Вдруг Серебряков вообще со мной танцевать не захочет. Буду там стоять, как дурак, в сторонке, платочек в руках теребя. И на глазах моих выступят слёзы. Побегут по бледным щекам моим, достигнут посиневших губ, и осознаю я, как солоно, как тщетно бытие, когда губы любимого человека не осушают слёз моих…

— Сашка-а-а-а! — заорала Танька. — Прекрати немедленно! Не надо тебе с Вадимом Игоревичем танцевать! И плакать ты не будешь. Ты будешь весь вечер над всеми издеваться так, что они ничего не поймут, всё испортишь и уедешь домой, книжку читать. Ведь… Ведь правда?

— В общих чертах. Ну, может, ещё склею какую-нибудь старушку…

— Что?

— Ничего-ничего, доченька. Всё хорошо. Не забивай свою хорошенькую головку всякой ерундой.

Танька насупилась и смотрела, как собака-подозревака, но предъявить ничего не могла. А посему мы с ней распрощались, отдав должное позднему часу, и разошлись по своим спальням.

Но не совсем. Уже за полночь в дверь поскреблись.

— Дармидонт, убирайся в сад! — крикнул я, вспомнив меткое выражение Фёдора Игнатьевича. — У меня уже есть подушка. Разве что если ты с холлофайбером принёс…

— Это не Дармидонт, это я, Таня!

— Тем более в сад! Ещё мне тут хозяйской дочери посреди ночи не хватало. Которая, к тому же, без пяти минут невеста приближенного императорского двора господина Серебрякова.

— Сашка, ты мне книжку верни!

Я озадачился. Встал и, накинув халат, открыл дверь. На пороге стояла Танька в ночнушке и тапочках.

— Какую такую книжку? Ты же всё прочитала. Между прочим, такое книгоглотательство вредно для книговарения. У тебя ж каша в голове! Помнишь, как мы с тобой хозяйку пасеки обсуждали, а ты её с невестой дракона перепутала? Уму непостижимо! Где дракон, а где пчёлы. Против пчёл любой дракон — тьфу, попугай облезлый. Потому что всё фигня, кроме пчёл. Я вот медленно читаю, вдумчиво, смакуя каждую строчку…

— Я тебе в портфель сунула книгу про призыв сущностей. Верни!

— Ах, эту… Нет уж, извините, что ко мне в портфель попало — то моё.

— Тебе она зачем? А у меня занятие завтра!

— По призыву сущностей?

— Ну да.

— Тяжело тебе придётся…

— Сашка-а-а!

— Чего «Сашка»? Я её читаю, между прочим. Интересная.

— Прямо сейчас читаешь?

Я сделал шаг назад и повернулся. На прикроватной тумбочке горела свеча, а на кровати лежал раскрытый фолиант.

— Значит, пусти меня к себе. Мне материал повторить нужно.

— Неприемлемо. Осуждается обществом.

— Мы же родственники!

— Да ладно смеяться-то. Аристократы даже на двоюродных женятся преспокойно, а мы по документам вообще — седьмая вода на киселе.

— Саша, да фу такое говорить и даже думать, мерзость!

Толкнув меня в грудь, Татьяна решительно вовлекла себя в мою комнату и шлёпнулась на мою же разобранную постель. Схватила книгу, положила на колени, и над головой у неё загорелся колобок огня для освещения.

— Садись, — похлопала Танька ладонью по матрасу рядом с собой.

— Дура, — сказал я, закрыв дверь.

Задвижку трогать не стал. Если мы тут ещё и запрёмся, Фёдор Игнатьевич месяц будет лекции читать. Совершенно бесплатно.

Мы сели рядом, спинами оперевшись о стену, и стали читать. Судя по всему, та страница, на которой я остановился, Таньку вполне устроила. Ну, либо ей просто было страшно спать одной, как вариант.

Я, кстати, не из вредности придуривался. Книга мне действительно понравилась. Не сразу, конечно. Просто читать было весь день на работе нечего. Начал листать эту из соображений скуки и вялого любопытства. Что, мол, это за сущности такие? Если про мне подобных, из другого мира, то вопросики возникают архисерьёзнейшие. К тому, что мне объяснили Танька с Фёдором Игнатьевичем, к академической системе, к своду законов, к логике повествования в целом.

Но, продравшись через витиеватый слог введения, я понял, что всё нормально, логика не страдает. Речь в фолианте шла о призыве фамильяров из потустороннего мира.

Фамильяр — это такая штука… В общем, это, конечно же, дух. Но будучи призван в наш мир, он обладает всякими читерскими способностями. Которые существенно дополняют и расширяют возможности мага.

В целом, фамильяр материален, его можно тискать. Чужим только нежелательно — фамильяры этого не любят, они признают только одного хозяина. Обладает разумом, порой даже плюс-минус человеческим. При этом не теряет и преимуществ чистого духа. Может становиться невидимкой, проходить сквозь стены, летать.

Нюансов в обращении с фамильярами хватало. Тут и опасности чрезмерного сближения, и так называемый «поводок» — максимальный радиус действия фамильяра, который к хозяину как бы привязан.

Фамильяр обладает внушительными познаниями в магии, некоторые могут даже выходить за пределы того, что известно человечеству. С ним, то есть, можно консультироваться, обсуждать всякое. Ещё фамильяр защищает хозяина — уж как умеет.

В общем, штука полезная со всех сторон. Но требует кормёжки, как и любая тварь. На сухом пайке долго не протянет. Питается фамильяр жизненной силой своего хозяина.

Имелась в книге оговорка, что некоторые товарищи — которые нам вовсе не товарищи! — чтобы нивелировать этот отрицательный аспект, пересаживают фамильяров на чужую энергию. Приводит это к последствиям весьма плачевным. Фамильяр очень быстро превращается из добродушной зверушки в вампира-убийцу. А поскольку он связан со своим хозяином, то и хозяин потихоньку становится какахой. Не успеет оглянуться, а он уже стоит с винтовкой в одной руке, гранатомётом в другой, весь перепачканный странным порошком, и орёт пафосные глупости приехавшему забирать его ОМОНу.

— На следующей неделе будем призывать, — сказала Танька вполголоса. — Хоть бы у меня получилось…

— А что, у кого-то не получается?

— Да это вообще редкость! Потусторонний мир уже нечасто и с большой неохотой откликается на призывы.

— А чего он, не уважает нас, что ли?

— Ну, знаешь… Это потусторонний мир. Там всё не по-человечески. Изучить его не представляется возможным, и поведение его необъяснимо.

— Может быть, вы просто скучные?

— Ой, ну попробуй сам, раз такой весёлый!

— Пф! Всегда. С вами пойду.

Танька помолчала. Потом спросила осторожно:

— Саш, ты серьёзно?

— Я, Татьяна Фёдоровна, всегда серьёзен, аки катафалк. А что?

У Таньки не нашлось внятного ответа на простой вопрос «А что?». За завтраком его попробовал дать Фёдор Игнатьевич, но быстро запутался и сдулся. Пришлось врубать заднюю.

— Конечно, призывать фамильяра можно в любом возрасте, сколько угодно раз, — промямлил он. — И, безусловно, как преподаватель… Не будет ничего странного, если вы отправитесь с учениками… Одна из которых, к тому же, ваша родственница, в доме которой вы проживаете…

— Ну, вот, — пнул я под столом Таньку. — Папенька нас благословляет.

— Прошу прощения, но я вовсе не благословляю! — тут же отпёрся Фёдор Игнатьевич. — С моей точки зрения, если она имеет хоть какой-то вес в этом доме, вам, Александр Николаевич, следовало бы привлекать как можно меньше внимания.

— Папа, ты мне всю жизнь говоришь то же самое, — отмахнулась вилкой Танька.

— И разве я не прав?

— Нет! Мы же с тобой вчера об этом говорили.

Остаток завтрака прошёл под ставший уже привычным перелай отца с дочерью. Эти споры у них возникали постоянно. Татьяна стояла на позициях нового поколения, которое вот-вот, того и гляди, перевернёт Землю, только бы рычаг найти. Фёдор же Игнатьевич являл собой точку опоры, которой вовсе не хотелось, чтобы на неё клали какой-то там рычаг и что-то переворачивали. Объяснить отцу, что мир меняется, и в нём уже не всё решается принадлежностью к роду и строгими следованиями этикету, было невозможно. Фёдор Игнатьевич во всех новейших веяниях видел лишь сиюминутную блажь.

Сказать по правде, сердце моё рвалось на части в такие моменты. В общем и целом, я был за Таньку. Однако разумом не мог понять, где она отыскала эти новые веяния, и что, с её точки зрения, в мире изменилось. Ну, покрасила ты волосы в красный цвет, ну, сделала себе провокационную причёску. Когда папа — ректор, это не бог весть какой подвиг, прямо скажем. Вот, не приведи Господь, сместят папу — тогда посмотрим.

Но даже, допустим, общество стало более терпимым к внешнему виду своих членов. Дальше-то что? Какие конкретно преимущества имеет красноголовая оторва перед скромницей с уставной причёской? Особенно если за скромницу родители дают солидное приданное, а за Таньку одно лишь большое человеческое спасибо? Где профит, я вас спрашиваю?

Не, оно понятно, что у бойкой и яркой девчонки больше шансов привлечь к себе внимание, но что с этим вниманием дальше делать? Влюбить в себя богатого дурачка и поскорее женить — вряд ли получится. За каждым богатым дурачком стоят не дураки и внимательно контролируют каждый его шаг. Стримы вести, рекламировать товары спонсоров? Так с интернетом пока перебои, не выходит стратегия. В театр пойти? Ну, вот, только что. Там яркая внешность, наверное, будет в плюс. Однако что-то я не слышал о том, что артисты в этом мире имеют какие-либо преференции.

В общем, да, я всецело понимал отчаянное желание Фёдора Игнатьевича как можно скорее пристроить дочку за какой-нибудь приличный муж, выдохнуть и перекреститься. Но и Таньку тоже понимал. Ей, поначитавшейся любовного фэнтези из моего мира, хотелось пожить.

— Кошмар! — возмущалась Танька, когда мы с нею вдвоём шли к академии. — Как можно обладать настолько замшелыми, даже, я бы сказала, заплесневевшими взглядами! Как можно быть таким… Таким старым!

— Кому-то надо быть старыми, — заметил я. — Пусть лучше ими будут старые, чем молодые.

— Вот снова ты каламбуришь, а я, между прочим, не на шутку раздосадована! Сейчас, Саша, идёт жестокая битва между старым и новым мировоззрениями, сейчас выясняется, каким мир будет завтра, а ты малодушно отсиживаешься за чужими спинами и позволяешь себе не иметь собственного мнения!

— Ну почему же. У меня есть собственное мнение.

— И каково же оно?

— А я тебе его не скажу. Оно моё. Руки прочь. Своё надо иметь.

— Вот, Сашка, ты…

— Не «Сашка», а Александр Николаевич. Вон, уже академия виднеется.

Танька злобно запыхтела, как ёжик, но спорить не стала.

Мнение же моё заключалось в том, что менять мир — дело неблагодарное. Он всё равно изменится, с тобой или без тебя. Но если изменится без тебя, то ты, по крайней мере, не останешься разочарован. Потому что какими бы благими ни были намерения, в итоге всё равно получится дерьмо.

Как, что, почему, приведите примеры! Ой, да раз плюнуть! Вот в нашем мире боролись в Штатах за права чернокожих. Добролись, победили. Что в итоге? В итоге теперь каждый чернокожий в Штатах уверен, что перед ним все должны стоять на коленях, что ему полагаются лучшие места в лучших ВУЗах, его должны брать на самые лучшие работы, ему должны отдавать главные роли. И вот уже потихоньку бледнолицые начинают робко бороться за свои права.

Ну или зачем далеко ходить. Крепостное право отменили — получился трэш и ад. Только немного оклемались — революция бахнула. Опять трэш и ад. Вроде бы выплыло из этого трэша и ада что-то приличное — всё изгадили стукачи, бюрократы, карьеристы и приспособленцы.

В общем, на каждое позитивное изменение в мире полагается лопата дерьма, чтоб жизнь мёдом не казалась. И в результате жизнь всегда борьба. Вне зависимости от того, меняешь что-либо лично ты или нет. Так что моё сугубое мнение: надо спокойно ждать у реки, наблюдая за плывущими по течению трупами врагов. Чем я, в меру сил, и занимаюсь.

Когда специальный дяденька с колокольчиком проковылял по коридору, я натянул на лицо серьёзное выражение лица и вошёл в аудиторию.

Моментально, без всяких дополнительных пинков все ученики выскочили из-за столов, вытянулись по стойке смирно и гаркнули: «Здравствуйте, господин учитель!»

Я чуть не выругался. Удержал себя. Ещё не поймут, что это я от восторга, расстроятся.

— Вольно, — сказал вместо этого.

Ребята — а если уж быть до конца честным, то девчата — растерянно переглянулись.

— Садитесь, — вздохнул я. — На каком курсе начинаются уроки абстрактного мышления?

Тишина. Я нехотя припомнил инструкции Фёдора Игнатьевича. Ага. Просто так они отвечать не будут, вышколенные. Надо, чтобы на вопрос отвечал кто-то один.

Взглядом я нашёл единственное существо мужского пола и сказал:

— Муратов.

Запомнить все фамилии я, конечно, не успел, да без привязки к лицам оно и бессмысленно, однако с Муратовым всё было до смешного просто. Я и спросил его лишь потому, что мог по фамилии назвать только его. А вовсе не из каких-нибудь дискриминационных соображений.

Парень вскочил.

— Господин учитель, насколько мне известно, в академии нет такой дисциплины.

— Упущение, досадное упущение. Садитесь. Что ж, будем знакомиться.

Любое новое дело лучше всего начинать с рутины. С чего-то такого, где точно понятно, что именно делать, и шансов облажаться минимум.

Я взял мел, повернулся к доске и вывел своё имя: Александр Николаевич Соровский.

— Это я. — Я постучал мелом. — Можете обращаться «господин учитель», можете по имени-отчеству. Вас я пока не запомнил, так что могу ошибаться, путаться, использовать местоимения. Это не из неуважения, прошу понять. Со временем ситуация нормализуется.

Дисциплинированные дети уже строчили в тетрадках. Ну надо же. Вот если бы в родном мире дети были такими, я, может, в школу бы и пошёл работать. Несмотря на чисто символическую зарплату.

— Проведём перекличку. — Я взял со стола классный журнал в кожаном переплёте с золотым тиснением, открыл его. — Акопова?

— Здесь! — подскочила невысокая курносая девушка с тщательно запудренным прыщиком над левой бровью.

— Асафьева!

— Здесь! — более тонким голосом отозвалась высокая девушка с короткой стрижкой в другом конце класса.

Забавные… Когда запомню голоса, нужно будет попробовать делать перекличку не по алфавиту, а по тональности. Может, получится мелодия… Ладно, не отвлекаюсь.

Все мои ученики оказались на месте. Я запомнил, что уже знакомая девушка-одуванчик носит фамилию Вознесенская, а зовётся Стефанией. Кажется, она мне об этом уже говорила.

— Итак, начнём-с! — Я отложил журнал и потёр ладони, как будто мне прям кровь из носу не тереплось приступить к уроку.