Господин учитель I. Магический источник

Глава 27 С днем рождения!

— Тук-тук, — сказала дверь.

— Да-да? — выразил я лёгкую заинтересованность.

Дверь приоткрылась, и в кабинет мой заглянула личность совершенно тут неожиданная.

— Борис Карлович! — подскочил я. — Какими судьбами? Впрочем, заходите, садитесь. Чайку? Есть потрясающие пряники, господин Серебряков расщедрился, отведайте, и вы почувствуете, как ваша жизнь разделяется на «до» и «после».

Борис Карлович — один из троих известных мне охранников турникета — суетливо замахал руками.

— Я — что вы, что вы, нет! Служба.

— Чай службе не помеха!

— Не могу никак. Я же по делу!

Борис Карлович вошёл и прикрыл за собой дверь.

— Что такое?

— Да, видите ли, я бы и не тревожил, кабы они не полицейского чину, пусть даже и невеликого. Однако же в таком виде… И смех, и грех. Ребятки, может, и оттащили бы в околоток — так с него и последние погоны полетят. Оно ж, видите, жалко человека — и смех, и грех, как говорится…

— Вы, Борис Карлович, сейчас очень интересно и даже в какой-то мере поэтически высказаться изволили. Я, со своей стороны, получил большое эстетическое наслаждение. Однако семантическая составляющая ваших слов, признаться, ускользнула от меня, пока я имел удовольствие проникаться их гармониями, сиречь, благосозвучиями.

— Больно уж вы со мной по-учёному. Не понимаю я по-таковски. А там до вас домогается человек. Пришёл пьяный, бузу устроил. Пройти хотел. А куда ж я его такого красивого пущу! Тут и ребята подбежали — успокоили. А всё одно, упёрся, без Александра Николаевича, говорит, не уйду и не подумаю даже!

— Кто такой-то?

— Порфирием Петровичем Дмитриевым называется.

— А-а-а, вона что…

— Может быть, в околоток прикажете? Я ж исключительно для очистки совести. Оно хоть и грех, да ведь и смех же…

— Нет-нет, не надо околотка. Поговорю, раз просит. Ищущие, как говорится, да обрящут. Верно же говорится?

— Конечно! — кивнул Борис Карлович.

Я запер кабинет, и мы спустились на первый этаж. Там меня провели в потайную каморку охранников, где они гоняли чаи и не только, а также спали иногда — по крайней мере, две тахты в наличии имелись. На одной из них и сидел Порфирий Петрович, или, вернее, то, что от него осталось.

Весь лоск с него слетел, усы обвисли измочаленной щёткой. Костюм был мят и грязен, из правого кармана плаща отчего-то свешивался красный носок. Лицо было ещё более красным. С таким-то давлением — да напиваться до такого состояния… Бывают же бессмертные люди на свете.

— А-а-а, снизошёл!

Голос тоже изменился. Был он теперь как у распоследнего озлобленного лакея, который уже понял, что его погонят из хорошего дома, и хочет напоследок хотя бы настроение хозяевам испортить. Ох и быстро же смена социального положения иных людей перекраивает. А ведь, казалось бы, так просто: веди себя по-человечески что внизу, что наверху.

— Добрейшего дня, Порфирий Петрович, — не стал я опускаться до уровня собеседника. — Мне сообщили, что вы желаете меня видеть.

— Глаза б мои на тебя не смотрели!

— Желание сие удовлетворить весьма просто. Прикажете удалиться?

— Этих вот удали! Скотов!

Двое коллег Бориса Карловича поднялись с оскорблёнными лицами и посмотрели на меня.

— Сделайте одолжение, — кивнул я. — Видимо, что-то конфиденциальное.

— Вы смотрите, ежели чего — так кричите.

— Помилосердствуйте. Я же всё-таки маг.

Да-да, маг. Пусть и с рядом оговорок, но сама суть сомнений не вызывает. Несмотря на беспрецедентную насыщенность последних недель, я продолжал штудировать «Основы» и даже перешёл к упражнениям. Самой простой в обращении стихией считался огонь. Почему — могу только своими словами изложить, как понял. Огонь, мол, горит сам по себе, визуально доступен и вообще со всех сторон располагает к сотрудничеству, являясь энергией как таковой, не утруждающей себя воспроизводством в материи. В книжке же было куда как более мудрёно написано. Я, однако, пошёл на хитрость — «скормил» книжку Диль и когда при чтении заходил в тупик, требовал у неё, чтобы разъяснила простыми словами. Диль с этим справлялась великолепно. Она мне и нейрохирургию на пальцах раскладывала, у меня даже сложилось впечатление, что примерно готов делать операцию на открытом мозге. Только бы ассистентов толковых, да оборудование качественное.

Каждый вечер я зажигал свечу и упражнялся с огоньком. А иногда спускался к камину. Но с камином было сложнее отследить результат — там слишком много языков и пляшут они как попало. Поди там разбери, то ли какой сквозняк из глубины дома долетел, когда дверь чёрного хода кто-то открыл, то ли я успехи делаю.

Другое дело — у себя в комнате. Там свеча горела ровно, и я, сосредоточившись, уже вполне сносно мог усиливать горение или даже полностью затушить. Ну а уж туда-сюда огонёк гнуть — это вовсе как два пальца о брусчатку. То есть, мои способности примерно соответствовали первому семестру обучения в академии. С поправкой на то, что к концу первого семестра студенты на таком же базовом уровне должны были уметь работать с другими тремя стихиями. Но я не комплексовал по этому поводу, а, напротив, хвалил себя, чтобы сохранять позитивную мотивацию. Ну и, прямо скажем, было за что похвалить. Я же ещё и половины семестра магию не тренирую, между прочим!

Так о чём это я?.. Ах, да. Порфирий Петрович. Не боялся я Порфирия Петровича вовсе не потому, что смог бы его напугать, погасив примус. А потому что мне нужно лишь мгновение, чтобы вызвать Диль. Фамильярка меня в обиду бы не дала ни при каких обстоятельствах, а господин бывший следователь пьян настолько, что ожидать от него быстрых скоординированных действий весьма и весьма сложно.

Охранники оставили нас тет-а-тет. Порфирий Петрович вытянул из кармана носок и от души в него высморкался. Судя по звуку — изобильно, а от визуальных впечатлений я предпочёл отказаться — смотрел в окно. Там было мрачно, серо и ветренно, однако поприятнее носка Порфирия.

— Довольны, полагаю? — прогундосил Дмитриев, пряча носок обратно в карман.

— Не вполне. Давайте перейдём к делу.

— К делу! Да какие ж у нас с вами теперь дела-то могут быть? Из следователей-то меня попёрли благодаря вам!

— Это вы, уважаемый, что-то напутали. У меня таких связей не имеется, чтобы служивых людей с должности смещать.

— Ну, Серебряков этот, будь он неладен! Невелика разница.

— Я бы попросил! Между мною и господином Серебряковым разница огромная. Он усы носит.

Порфирий Петрович рассеянно потрогал свои усы, и они, похоже, сообщили его затуманенному разуму новую риторику.

— И ни одна, ни одна сволочь ведь не вступилась! Хоть бы слово сочувствия от кого… И эти двое плясунов позорных! Оба — на задние лапки перед вами. Ах, господин Соровский то, ах, господин Соровский сё!

— Сё — это предмет моей особой гордости. В этом я особенно хорош.

— В чём?

— В сём.

— Шутить изволите⁈

— Отчего же не шутить? Вы пришли мне всякие гадости говорить, оскорблениями бросаться, а мне вам в тон отвечать как-то несолидно, да и неинтересно. Вот и разбавляю атмосферу шутками. Таков уж мой нрав, мой обычай. Никому, впрочем, себя не навязываю, если моё общество вас тяготит, можем расстаться запросто. К тому же, вы до сих пор не сообщили мне своего дела.

— Дела… Да я в глаза твои посмотреть пришёл, в глаза! Как тебе спится?

— Прекрасно, благодарю вас.

— После того, как ты жизнь человеку сломал⁈ Ни за что ни про что! Разжевали — и выплюнули! Человека, который позволил себе лишь один грех: ответственно относиться к своей работе! Вот живи теперь с этим. Может, однажды вспомнишь Порфирия Петровича, может, поймёшь…

— А что, простите, я понять-то должен, Порфирий Петрович? К работе, говорите, ответственно относились? Ну, я свечку не держал, конечно, однако если бы вы хоть какую-то ценность представляли на своём посту — вас бы так быстро на дно не спустили. А в моём случае конкретном никакого ответственного отношения увидеть не могу, как ни просите. Вцепились в меня из-за какого-то неясного подозрения, ни на чём не основанного. Двух людей послали невесть куда, те пропали, а вы — что? Вы меня по ночам подстерегали и смотрели многозначительно. С обыском заявились. Ни малейшего повода к тому не имея, потревожили на ночь глядя людей. Книги в библиотеке все перетрясли и на полу бросили. Кто, по-вашему, эти книги всю ночь на место составлял? Мы с юной Татьяной Фёдоровной вдвоём. Не на старика Дармидонта же возлагать, он подушку-то едва поднимает. А горничная тоже такого счастья не заслужила вовсе. И после этого вы бы хоть извинились по собственной инициативе — так нет же. Как пришли задрав нос, так и вышли, будто из камеры уголовников. За что вас жалеть? Может быть, вы как человек — прекрасной душой обладаете? Так опять же нет. Ни одна, как вы изволили выразиться, сволочь за вас не заступилась — это, знаете ли, о многом говорит. Ну и вишенкой на торте: пришли отношения выяснять — напившись, в таком затрапезном виде. И, главное, к кому? Нет, не к Серебрякову, который вашему увольнению способствовал, поскольку вас к нему бы и на порог не пустили. А ко мне. Потому что здесь проще. Потому что на меня спьяну покричать — это не бывшему другу в глаза смотреть после всего произошедшего. И в этом весь вы. Где кажется проще — туда и ломитесь, наперекосяк напялив маску мужественности. Так что — нет, Порфирий Петрович, увы, не раскаюсь я ни в чём. Если вдруг и могли у меня появиться мысли за вас заступиться, уговорить Вадима Игоревича смягчиться — с сего момента долой эти мысли. Недобрый вы человек и нехороший. Да и вовсе не человек, когда вместе с должностью человеческий облик потеряли. Вот и выходит, что были-то вы — одна лишь голая должность. А под ней ничего и нет. Ступайте себе. Не отвлекайте уважаемых людей от работы.

— Это тебя, что ли, — прошипел в бессильном гневе Дмитриев, — с четырьмя академическими часами в неделю?

— Да Господь с вами. Уж кто-кто, а я всегда готов отвлечься от работы. Это я за охранников наших переживаю.

— Вот как! За охранников переживает, горничную жалеет. Прямо всех пожалел!

— Не всех, Порфирий Петрович. На всех жалка не хватит. Да и не жалость то — а понимание и сочувствие. А жалко мне только вас. Потому что обозлились вы на меня, и вас это убьёт.

— Угрожаешь⁈

— На себя злиться надо. И себя побеждать, чтобы снова человеком стать. А когда в постороннем человеке своё отражение видишь — труба дело.

Тут Дмитриев странным образом замолчал, как будто задумался. А потом так же молча, не прощаясь, вышел.

— Охо-хонюшки, — вздохнул я. — Это ж стресс-то какой. Теперь до работы ли? Нет, конечно, какая там работа…

И я отправился разыскивать Анну Савельевну Кунгурцеву.

К великому сожалению, она оказалась на занятии, да и вообще расписание у неё было каким-то гипернасыщенным. Но когда рабочий день завершился, мы пошли к ней домой. Как это было у нас заведено — разными путями, чтобы не давать пищи кривотолкам. И великолепно провели время. Отдали должное и столовой, и гостиной, и спальне. Из последней я вышел уже заполночь.

— А вставать в такую рань, — вздохнула Кунгурцева, провожая меня. — Ах, если бы можно было растягивать мгновения в часы…

— Увы, возлюбленная моя Анна Савельевна, хрономагия — миф, так и не нашедший никаких подтверждений.

— Если бы и существовал такой дар, вряд ли бы хрономагов обучали вместе со всеми.

— Ваша правда. Однако не будем углубляться в теории заговора, стоя на пороге. До новой встречи!

— До завтра!

Мы поцеловались, и я вышел на улицу, нахлобучив шляпу и раскрыв зонт.

Добрался до дома без приключений. Ещё с улицы отметил, что в окнах гостиной светло. Ёкнуло сердце — неспроста. Вроде бы никаких таких гостей поздних сегодня не планировалось. Танька засиделась? Вряд ли, она бы в библиотеке, наверху торчала. Впрочем, чего гадать — пойду да посмотрю сам.

Пока заходил, несмотря на решимость, успел понадумать всякого. И Порфирия Петровича, забурившегося с очередным пафосным экспромтом; и слёгшего с сердцем Фёдора Игнатьевича; и внезапно примчавшегося делать предложение Серебрякова… Но реальность посрамила всё.

— Дядя Саша!

Девчушка, сидевшая у камина, увидев меня, спрыгнула с кресла и побежала обниматься. Я в полной растерянности обхватил руками маленькую поджигательницу и обратил вопросительный взор на застывших по разные стороны от опустевшего кресла хозяев дома.

— Вот, пришла, извольте видеть, — пробормотал Фёдор Игнатьевич.

Татьяна же к этому ничего не добавила, но лицом и позой выразила полное согласие. Она тоже была ошеломлена.

— Ты с родителями? — отстранил я от себя Даринку.

— Нет! Сбёгла.

— Вот молодец-то! А как дом нашла?

— Так людей спрашивала на улице. Вас всякий знает. Долго шла. Устала… Вот!

Дарина продемонстрировала мне босую ногу с мозолью на большом пальце.

— Дарина, при дяде Саше босиком нельзя! — воскликнула Танька.

— Да уймись ты, детям можно всё, — отмахнулся я. — Тьфу на тебя вовсе, Танька! Вот где надо бы так быстро соображала.

— Это где же я как не надо медленно соображаю⁈

— То я для красного словца ляпнул, не сердись, услада сердца моего. Дарина, ты чего прибежала-то? Обидел кто? Случилось что? Накормили хоть ребёнка?

— Да не успели, вот, только зашла, растерялись… — промямлил Фёдор Игнатьевич.

— Растеряшки какие. Дитё полдня по незнакомому городу пешком идёт, а они теряются. Танька, ну, сделай что-нибудь, ты же женщина!

— Что сделать… Дармидонт уже спит.

— Вот когда тебе надо ночной дожор устроить — так никакой спящий Дармидонт не страшен. Посмотри в кухне!

Танька улетучилась, окатив меня напоследок пылающим взглядом. А я вновь посмотрел на Дарину.

— Итак, юная леди?

— Дядя Саша, я хочу быть магом!

— Понимаю тебя всецело, солнце моё, но магом для начала нужно родиться.

— И вовсе не обязательно! Меня единорог превратил.

— Во что?

— Во мага!

— Александр, я боюсь, что это правда, — вмешался Фёдор Игнатьевич. — Эм… девочка! Покажи то, что показывала нам.

— Смотри!

Даринка отбежала от меня к камину и взмахнула руками с криком: «Ф-ф-фу-у-у-х-х-х!»

Этот самый «фух» огонь и исполнил. Полыхнуло так, что Фёдор Игнатьевич шарахнулся. Похоже, раньше Дарина показывала не так воодушевлённо. Сказалась радость от моего появления.

— Я чуть барак не сожгла прошлой ночью, — похвасталась она.

— Умница какая…

— А потом решила тебя найти. Ты же магии учишь? Вот и учи меня!

Логика ребёнка была безукоризненной. Однако что с ней реально теперь делать, было не очень-то понятно.

— По сути, это — заявка на основание нового магического рода, — рассуждал Фёдор Игнатьевич, пока Дарина за столиком уплетала оставшиеся после ужина остывшие котлеты со спаржей. — Но, поскольку девочка… Нет-с, не будет нового рода, только будет шанс влиться в существующий. Впрочем, ситуация сложная, мне нужно поработать с документами, чтобы как-то это всё понять.

В общем, Даринка опять обеспечила взрослым кучу головной боли. А сама, поужинав, преспокойно начала клевать носом.

Вариантов, что делать, было не так чтобы много. Я взял её на руки, отнёс к Таньке в комнату, уложил. Танька помазала ей мозоль зелёнкой. На том и разошлись, как обычно, возложив все надежды на утро.

— Насыщенный был день, — пробормотал я, переодеваясь ко сну у себя в комнате. — Хорошо, что закончился…

И тут в комнату влетела сквозь закрытое окно фиолетовая птица. Сразу же превратилась в Диль.

— Хозяин! У тебя есть книги по магии Ананке?

— Нет, Диль. Все эти книги давным-давно запрещены и изъяты, достать их не представляется возможным.

— На, — протянула мне Диль здоровенный том в кожаном переплёте. — Поздравляю с прошедшим днём рождения.

Продолжение истории: https://author.today/reader/513205/4845295