Господин учитель I. Магический источник

Глава 6 Новая биография

Оставшиеся две недели до торжественного мероприятия заполнились нескончаемой зубрёжкой, но её существенно разбавили три события. Все они были связаны с Фёдором Игнатьевичем, а Танюха в моей жизни временно отодвинулась на задний план. Оно и понятно — не до дури девке стало, забот полон рот.

Первое событие: Фёдор Игнатьевич торжественно вручил мне ту самую диссертацию по магии мельчайших частиц, которую ему какой-то несчастный студент написал.

— Опять учить? — грустно спросил я.

— Нет!

— Ура! — вяло обрадовался я, поскольку сил радоваться бодро у меня уже не было.

— Переписать нужно, своею рукою.

Я схватился за голову. Ну да. Диссертация-то, типа, моя.

— Дармидо-о-онт! — сам позвал Фёдор Игнатьевич. — Чернила!

Так я начал знакомиться с предметом, который буду преподавать.

Вторым событием, взорвавшим серые будни, стал неожиданный визитёр. Под покровом ночи Фёдор Игнатьевич тайно подослал ко мне Дармидонта, и тот проводил меня в кабинет. Там Фёдор Игнатьевич неожиданно оказался не один, а в компании тёмной личности в широкополой шляпе. Голову личность наклонила так, что лица вообще видно не было. Ещё и в плаще, как извращенец. Вот сейчас ка-а-ак распахнёт плащ, ка-а-ак шокирует воспитанного Фёдора Игнатьевича до инфаркту. И приплыли мы, со всеми нашими аферами. А всё из-за нездоровой потребности некоторых граждан показывать честным людям… Впрочем, я отвлёкся, а на меня, кажется, смотрят.

— Господа, — церемонно сказал я, пытаясь задействовать этикет.

— Александр Николаевич, прошу, познакомьтесь, это… — залебезил Фёдор Игнатьевич.

— Не надо, — сиплым голосом, как у Марлона Брандо в «Крёстном отце», оборвала его личность. — Меня не существует, здесь меня не было.

— Как пожелаете, — легко согласился я. — А в чём заключается юмор ситуации?

Как оказалось, приглашённый Никто в шляпе был специалистом по поддельным документам. На столе появилась внушительной красоты бумаженция. Никто склонился над ней, макнул своим пером в свою чернильницу и вывел в соответствующих графах мои имя, фамилию и отчество. Александр Николаевич Соровский получился. Ожидаемо, конечно.

— Родители? — просипел Никто.

Я озадаченно поглядел на Фёдора Игнатьевича. Тот спохватился и продиктовал:

— Отец — Николай Георгиевич Соровский, мать — Анна Вениаминовна Соровская, в девичестве Кожина.

— Дата рождения?

— Четырнадцатого октября, одна тысяча девятьсот девяносто первого года.

— Магический дар?

Ни секунды не раздумывая, Фёдор Игнатьевич сказал:

— Стихийный.

Я, скучая, переминался с ноги на ногу и недоумевал: неужели мы сами, вдвоём, без всяких извращенцев, этакую филькину грамоту накатать бы не сумели? Но оказалось, что это всё ещё цветочки.

Никто достал из-под плаща кинжал с длинным тонким лезвием и стеклянную пробирку. Такую, с широким основанием, но узким горлышком. Жидкость внутри была голубого цвета.

— Руку, — просипел он мне.

— Я от столбняка не прививался, — сказал я на всякий случай.

— Александр Николаевич, бросьте ваши шуточки! — выкатил глаза Фёдор Игнатьевич.

Пришлось пожертвовать правой рукой. Никто быстро и умело проколол мне подушечку пальца, надавил крови и сверху ливанул из пробирки. Рука засветилась.

— Приложите, — подвинул он мне удостоверение.

Я шлёпнул по нему ладонью, и сияние перешло с руки на бумагу.

— Подпись, — сунул мне в руку перо Никто.

На секунду задумавшись, я вывел просто и без изысков: «Соровский». Поглядел на Фёдора Игнатьевича — тот кивнул.

Когда Никто удалился, Фёдор Игнатьевич наполнил стаканы.

— Воздержусь, — сказал я.

— Да это я себе, всё себе, — забормотал Фёдор Игнатьевич. — Ну, Александр Николаевич, поздравляю с днём появления на свет.

— Всё шутки шутите. Где мы, а где четырнадцатое октября… — Я сидел в кресле и любовался своей первой официальной бумаженцией в этом мире.

— Это не принципиально. Главное, что именно сегодня ты официально начал существовать. Можете отмечать день рождения два раза в году.

— Тогда уж три…

— Почему — три?

— Так вы мне дату рождения на целую неделю сместили!

— Ах… — махнул рукой Фёдор Игнатьевич и ополовинил стакан. — Не было бы счастья, да несчастье помогло. Захудалая ветвь рода, и четырнадцатого октября вправду родился ребёнок. Да умер. Но такая глушь, такая даль… Там, право, и магии-то уже никакой нет, ни образования, да и родители уже давно, прости-господи. — Фёдор Игнатьевич перекрестился.

— Значит, я теперь Соровский? — испытующе поглядел я на Фёдора Игнатьевича.

— Добро пожаловать в род, — отсалютовал тот мне бокалом и выпил. — Но, Александр Николаевич, вы поймите всю серьёзность ситуации… По документу вы уже — стихийник.

И Фёдор Игнатьевич на меня уставился в ожидании понимания ситуации.

— Обязуюсь не посрамить! — сказал я.

— Александр…

— Да понял я, понял!

— Понимания не достаточно. Нужны конкретные действия. Я многократно рискую всем, что имею, чтобы устроить вас в нашем мире…

Опять он на жалость давит. Ну вот что за человек, а? Терпеть ненавижу, когда меня на эмоции разводят. Ладно если в книжке — там я и всплакнуть могу, ежели ситуация трагическая. Но вот так-то, бездарно и неуклюже…

— Если моя жизнь для вас ничего не значит, то подумайте о Татьяне, ведь я вижу, с каким теплом вы относитесь к ней!

У-у-у, вон до чего дошли. Это уже, видать, напиток животворящий действует. Явно магический какой-то.

— Так вы чего хотите-то? — зевнул я, всем своим видом показывая, что я не из таковских.

— Начните развивать дар, который в документах и прописан!

— Погожу пока, — отмахнулся я.

— Т… то есть, как — «погожу»? — подпрыгнул Фёдор Игнатьевич.

— Ну, так — погожу, погляжу. В академии осмотрюсь, туда-сюда…

— Александр Николаевич, это опасная шутка, и я…

— Слушайте, Фёдор Игнатьевич, ну а вот когда вы были уверены, что у меня вообще никакого дара нет — вы как себе это видели?

Смешался Игнатьич. Уставился в полупустой стакан озадаченным взглядом.

— Точно так же бы пошёл и запреподавал, — сказал я. — Так и сейчас пойду. Какая разница-то? А бумаженцию эту — как? С собой таскать?

— В комнате спрячьте, — уныло сказал Фёдор Игнатьевич.

Я пошёл к себе, прятать документ, но по пути заметил, что из-под двери библиотеки выбиваются яркие вспышки. Не удержался — заглянул.

— Ты чего тут? — спросил я Таньку, которая стояла посреди помещения, размахивая руками. Браслет на левой то и дело вспыхивал.

— Дверь закрой! — зашипела Танька. — Чего притащился? Я за книжкой!

— Совсем обалдела, рыжая⁈ — возмутился я шёпотом, прикрыв за собой дверь.

— Что? Не спится мне, на нервах вся, видишь, бледная стала, худая.

Я критически окинул её фигуру взглядом. Пожалуй, правда чуток всхуднула. Депрессивная принцесса третий день под прессом стресса…

— Тебе взять? — деловито осведомилась она.

— Бери сразу две.

— Хорошо, две возьму.

— Мне две. Всего — это четыре будет, — уточнил я и добавил: — Воровать — нехорошо.

— Ну, сдай меня, — огрызнулась Танька.

— Да кому тебя сдашь? Мясник и тот не возьмёт — тощая…

— Всё, молчи, я пошла по паутине!

Впервые я увидел, как Танюха «ходит по паутине». Браслет у неё на руке отчаянно мигал, а вскоре сама Танька начала… мигать. То есть, то нет, то опять есть, а то — снова нет. Вдруг, в очередной раз появившись, она резко хлопнула перед собой руками и повалилась в кресло с громким: «Уф-ф-ф!». На столик перед ней упали четыре книжки в пёстрых обложках.

— Вот оно, значит, как я на свет появился, — сказал я и потрогал книжки.

Добротные, судя по переплётам — из недавних. Небось уже очередь на год. А мы их — того… Вот раскаиваюсь неимоверно, наверное, даже спать погано буду.

— Угу, — не стала спорить утомлённая Танюха. — С тех пор я — только ночами.

— Однажды за тобой придёт межмировая библиотечная полиция.

— К приличным людям полиция не ходит, чтоб ты знал. Полиция — вон… — Она неопределённо махнула левой рукой, и я взглядом зацепился за браслет.

— Слушай, а что за штуковина-то, явно магического характера? — спросил я. — А у меня почему нет? А вдруг мне надо?

— Не надо, пока дар не начал развивать, тебе накапливать нечего, — отрезала Танька. — Ого! Это документ тебе сделали? А ну, покажи!

Я дал ей бумаженцию, а сам присел на подлокотник кресла, взял Таньку за руку и принялся рассматривать браслет. Не сказать, чтоб сильно изящная вещица, скорее громоздкий. Камешки какие-то несуразно мелкие, и мало их. На мой вкус — полная безвкусица. Я б своей девушке такого не купил. Вообще даже на серебро не похоже — тусклый какой-то, грубый.

— Соровский, — промурлыкала Танька.

— Так точно. Принимай родственничка. Будет настроение — можем поиграть в инцест.

— Фр!

— Да ладно, ты ж не пробовала. — И я ласково погладил ей руку.

Танька руку вырвала, посмотрела на меня диким взглядом и отодвинулась.

— Дурак ты, Сашка, мне теперь кошмары сниться будут!

— А точно кошмары? — озадачился я.

— Фр, я сказала!

— Колись насчёт браслета, давай.

Танька подняла браслет к глазам, потрясла.

— Личный амулет. Собирает магические силы. На экзамены, ясное дело, такие нельзя надевать. Можно свои силы в него лить — это долго. А можно на час в распределитель отдать, и за небольшую плату его сделают полным. Магию творишь, а свои силы не тратишь. Удобно. Ладно, давай книжки делить. Мне вон та, это продолжение про короля драконов!

Третьим событием, разбавившим напряжённость моих будней, стал мой первый официальный выход. Фёдор Игнатьевич торжественно сопроводил меня к цирюльнику, вежливо сказав, что таким, как я, сраным хиппи, на серьёзном мероприятии делать нечего. Он на самом деле как-то по-другому сказал, совсем-совсем вежливо, но я это уже перевёл, для себя, чтоб яснее было.

— Вы только полюбуйтесь, какой прекрасный день! — радовался я, вышагивая рядом с Фёдором Игнатьевичем по тротуару.

Нас то и дело обгоняли повозки самого разного пошиба и назначения, кругом сновали люди, и, вопреки ожиданиям, никто на меня не обращал внимания. Я зато приглядывался.

Ох и тоска тут у них… Вот только дамы выделяются, а мужчины — все как один человек. Если и можно в костюмах какие-нибудь различия найти, то это сильно-сильно приморгаться надо. Разве что бедные от богатых немного отличаются. Тоска…

— Александр, прошу, воздержитесь от неуместных восклицаний, — цедил сквозь зубы Фёдор Игнатьевич.

— А что, у вас тут не принято жизни радоваться? — понизил я голос.

— Не «у вас тут», а «у нас здесь»!

— Ошибаетесь, дорогой мой благодетель. Я же издалека приехал, из глуши, впервые в жизни такой серьёзный город вижу.

— А ведь верно, — спохватился Фёдор Игнатьевич. — Что ж, прошу, ведите себя расковано, только, умоляю, без излишних подробностей.

Нет, сейчас пойду всем рассказывать, что я — попаданец из другого мира. Заодно и о сексуальных пристрастиях сразу доложу, вдруг тут на попаданцев мода на самом деле. Ну, не на пустом же месте все эти книжки появились, где попал в другой мир — и сразу тебе гарем.

Если подумать — ну что хорошего в гареме?.. У кого хоть раз с девушкой длительные отношения были, тот, в здравом уме, о гаремах мечтать не будет. На бумажке-то всё красиво, а по факту? А по факту скандалы, ревность, интриги, расследования, истерики двадцать четыре часа в сутки, и критические дни у всех в одно и то же время. Поневоле начнёшь ходить на сторону, чтобы развеяться. Найдёшь себе какую-нибудь тихую, спокойную леди лет тридцати пяти или около. Чтобы пришёл к ней, лёг, положив голову на коленки и уснул. А она сидит так, безмолвно волосы тебе во сне расчёсывает и поёт ласково, нежно…

— Александр, нам сюда!

Я вынырнул из своих мудрых мыслей и поднял голову. Ага, вывеска. «Цирюльникъ». И чего, спрашивается, в нашем мире это слово отвалилось? Типа, немодное, несовременное? Ну да, ну да. «Парикмахер» с соответствующей рифмой — это, конечно, гораздо круче.

Зашли. Цирюльник, пожилой седой дядька в белом фартуке и с усами, немедленно поклонился. Не слишком низко — так, уважение обозначить. Я тут же вспомнил книжку про этикет и наклонил голову, одновременно сняв шляпу. Вроде бы ничего так получилось.

А, да. У меня ведь теперь шляпа есть. Вот чего отродясь не было — так это шляпы. Чувствую себя ковбоем. А должен бы чувствовать солидным господином.

Фёдор Игнатьевич закашлялся, и я вспомнил, что я тут не с папой, и мне не десять лет, а значит, нужно издавать какие-то осмысленные звуки.

— Вечер в хату, — не долго думая, ляпнул я и, стараясь не замечать, как Фёдор Игнатьевич исполняет фейспалм, продолжил: — Постричься бы, уважаемый. А то скоро серьёзное мероприятие, а я в неподобающем виде. Не поймут-с.

— Сию секунду-с, господин, — ничуть не смутившись, сказал цирюльник и взмахнул простынкой. — Прошу-с!

— Держите, — сунул я шляпу Фёдору Игнатьевичу. Тот взял, но указал на вешалку.

Ишь ты. Ну и ладно.

Скинул я пиджак, повесил на крючок, зевнул, потянулся и плюхнулся в кресло перед стареньким мутным зеркалом.

— Какие будут пожелания? — промурлыкал цирюльник.

— Да какие у нас могут быть пожелания, — вздохнул я. — Подровняйте как-нибудь, чтобы прилично смотрелось. Я издалека, городских мод не знаю. Хожу тут — как из другого мира прилетел.

Что-то брякнулось. Я обернулся и увидел, как Фёдор Игнатьевич, едва лишь усевшийся в кресло для ожидающих, гонится по полу за тростью. Наконец, поймал, сел обратно, бледный — что твоя простыня. Если она у тебя белая. Если нет — значит, Фёдор Игнатьевич ещё бледнее.

А вот цирюльник ничего — засмеялся.

— Знаю-знаю, — говорит. — Сейчас многие молодые люди в города едут учиться… Не вы, как говорится, первый, не вы и… — Он уже щёлкал ножницами и то и дело залипал, отвлекаясь от разговора. — Вы, простите, на учение?

— Почти, — охотно поддержал я беседу. — Я — учителем. В академию.

— Это в которую?

Упс. Тут я как-то внезапно попал впросак. О том, что в городе может быть несколько академий, я не подумал.

— Да в магическую же, — сказал со всем деревенским простодушием.

— Охотно понимаю, — щёлкал ножницами цирюльник. — На Пятницкой, или на Побережной?

— Сначала на Пятницкой покажусь, — уверенно сказал я. — А там уж видно будет. Я, видите ли, совершенно уникальный предмет преподаю. Благодаря мне город на новый уровень выйдет. Экономику поднимем. Так что где больше заплатят — туда и пристроюсь. За меня ещё и драться будут! Но сначала, ясно дело, надо в порядок себя привести. Встречают-то по одёжке, знаете ли.

— Знаем-с, знаем-с…

Судя по реакции цирюльника, я вполне себе нормально вёл светскую беседу. Судя по реакции Фёдора Игнатьевича, которого я наблюдал при очень большом желании, сильно скосив глаза, он вот-вот рухнет с инфарктом.

— А вы, позвольте-с полюбопытствовать, какого толка маг?

— Высшего! — смело брякнул я и тут же поправился, осознав, что заврался категорически: — Шучу. Стихийник я. Мы, Соровские, все такие.

— Так вы — родственником Фёдору Игнатьевичу приходитесь?

— А то ж! Ещё каким. Дальним, правда. Мы тут, намедни, головы ломали, кем друг другу приходимся, так ни до чего и не додумались. Одно ясно — родня.

— А как же вы, позвольте-с, ежели родня — и в другую академию, а не на Пятницкую?

— Да это я Фёдора Игнатьевича поддразниваю, — улыбнулся я. — Мы с ним шутку-то любим, оба весёлые.

Игнатьич от веселья уже начал подавать признаки эпилептического припадка. Эх, бедняга…

— А что ж за новая дисциплина-то, позвольте-с узнать? — ворковал цирюльник, бегая вокруг меня с ножницами.

— Великая премудрость, — предупредил я. — Магия мельчайших частиц. Я считаю — переворот в магическом мире! Никто не верит. Суть, видите ли, в том, что все предметы, нас окружающие, включая нас самих, состоят из мельчайших частиц, которых глазом не разглядеть, но можно доказать эмпирически. Так вот, можно воздействовать магией непосредственно на эти частицы и творить совершенно невероятные чудеса. При этом не важно, какого рода магией обладаешь, лишь бы обладал! В Англии уже вовсю изучают. Наши сперва отбрыкивались, а потом пришлось принять. Ну а как? Ежели дело стоящее, а басурмане преуспеют раньше нас — это ведь на военном деле скажется. И на экономике. Хочешь не хочешь, традиции не традиции — а надо в ногу со временем идти.

— Верно говорите, правильно, — бормотал цирюльник. — Я вот тоже, знаете, был в столице год назад, на съезде цирюльников, представьте-с. Так очень много изумительных вещей увидел и услышал. Многие, поверите ли, душа отторгает, а никуда не денешься. Начал стричь по-новому. Поначалу ругались все, а потом…

— Валом пошли? — помог я старику.

— Нет-с, увы, вовсе ходить перестали, — вздохнул тот. — В столице мода как пришла — так и ушла. До нас докатиться не успела. Всю клиентуру из молодых растерял-с…