Господин учитель I. Магический источник

Глава 26 Магический источник

Если бы я был художником, если бы при этом мои художественные скиллы выходили за рамки минималистически-примитивистской манеры «точка-точка-два-крючочка», то я бы, возможно, заинтересовался созданием картины. Сюжет был прямо передо мной. Вообразите: осенняя деревня ночью. В центре композиции — большой костёр с беснующимися вокруг него обнажёнными людьми. И с самого краешка, этаким многоточием в конце длинного, запутанного, сложноподчинённого предложения, осложнённого как однородными, так и неоднородными второстепенными членами, стоит прекрасный сияющий белоснежный конь с рогом на голове. Он кажется неуместной коллажной вставкой, он перетягивает на себя внимание зрителя, хотя не горит и не пляшет, а просто стоит, занимая совершенно не выгодное в композиционном плане место. Он бесит зрителя самим фактом своего существования. Он заставляет литься на картину потоки критики. Выставки отвергают картину. Ценители искусства, готовые выкладывать миллионы за шедевры абстракционизма, надменно фыркают: какое идеалистическое дилетантство! И только редкий человек, не обременённый искусствоведческим образованием, поживший и уставший, лишённый всех иллюзий, взглянув на эту картину, расплакался бы. И, может, до конца дней своих вспоминал бы её. И думал о том, что какой бы пошлой дрянью без малейшего смысла ни казалась жизнь, где-то есть волшебная лошадь с рогом на голове, которая смотрит на всё это и не видит пошлости, ибо мыслит совершенно иными категориями.

— Как же он прекрасен, — дрогнувшим голосом произнёс Вадим Игоревич. — Поистине… За всю жизнь я не видел ничего более великолепного. Явление единорога… Я жил ради этого момента, теперь я понимаю! И даже если моя жизнь оборвётся сию же секунду, я умру с верой в то, что мне хватило одного лишь этого мига, который стоит, вне всякого сомнения, тысячи жизней.

— А я, господин Серебряков, пожалуй, и вовсе воздержусь от каких-либо слов, характеризующих происходящее, поскольку они неизбежно опошлят зримое нами.

— Вы бесконечно правы, Александр Николаевич, бесконечно! Я готов отрезать себе язык за то, что он…

— Излишне, воздержитесь, прошу вас.

— Ух ты-ы-ы-ы! — выдохнула связанная Даринка, неудобно повернув голову.

Я помог ей пересесть поудобнее, чтобы видеть единорога, и девочка разинув рот наклонилась к окну, будто ей показывали трейлер новой компьютерной игры с умопомрачительной графикой.

— Я должен взглянуть поближе, никогда не прощу себе, если упущу такую возможность! — крикнул Серебряков и бросился к выходу, но, уже толкнув дверь, остановился. — Прошу прощения, Александр Николаевич, у меня всё смешалось… Вы, несомненно, тоже хотели бы… Но нельзя оставлять девочку без присмотра. Если вы только скажете, я почту за честь…

— Ступайте смело, — сказал я, и Серебрякова как ветром сдуло. — Мы догоним.

— Я тоже хочу единорога смотреть! — захныкала Даринка.

— Всему своё время. Сейчас мы кое-что уладим. Диль, кошка, иди сюда!

На полу немедленно образовалась фиолетовая кошка. Даринка не обратила внимания, она смотрела в окошко, как Серебряков нервической трусцой приближается к чуду магической природы.

— Диль, — шепнул я, поставив на пол миску с кашей. — Останься тут и присмотри за связанными. Если что — зови меня или сама прими меры. Не убивать и не калечить! Защищать. В том числе и от самих себя.

Кошка молча кивнула.

— Ты на расстоянии голову мне защитить сможешь от менталки?

Опять кивок, но не столь решительный.

— Метров сто, наверное, — уточнил я.

Кивок, на этот раз не вызывающий сомнений.

Я снял выданный Серебряковым амулет и накинул его на шею Дарины.

— Что это? — дёрнулась она.

— Не тянет больше у костра плясать?

— Нет. Тянет смотреть единорога!

— Ну, значит, сейчас пойдём. Ну-ка…

Я развязал малолетней поджигательнице руки, ноги. Она спрыгнула с лавки на пол. Я протянул руку — схватилась без разговоров.

— От меня ни на шаг.

— Пойдём скорее!

— Пойдём.

Ох, а я уж было и подзабыл, что на дворе осень. Пока из окна смотришь, да с горячей печкой, да особенно когда на улице такая жара творится, оно как-то трудно время года в голове удержать. Прохладно! И Даринка одета легко, как бы не простыла. Выскочили-то из пожара в чём были, ну и попали из огня да в полымя.

Впрочем, Даринка, как и все дети, к холоду относилась с презрением. Глаза у неё горели ярче костра, она тянула меня к единорогу. Счастье — быть ребенком! И верно расставлять приоритеты. Когда в жизни появляется единорог, нужно бежать к нему со всех ног, не думая о такой унылой ерунде, как тёплая одежда.

Вот мы и побежали. И остановились рядом с Серебряковым в трёх метрах от чуда. Ни один из нас не решился пересечь сходу невидимую границу.

Вблизи единорог производил впечатление ещё более величественное, сохраняя безупречный баланс между материальностью и эфемерностью. Он казался существом, пришедшим из некоего иного мира. Но не как я, а из мира, где людям вовсе делать нечего, где нет места физиологии. Белая кожа испускала призрачное сияние, под кожей напряглись крепкие мускулы, развитые ровно настолько, чтобы единорог выглядел сильным и стройным одновременно. Умные чёрные глаза внимательно изучали нас троих. Полуметровой длины рог смотрел в небо, и небо даже не смело прикрываться от него тучами. Звёзды в ответ лили холодный свет на грешную землю.

Единорог наклонил голову и посмотрел прицельно на Дарину. Та вздрогнула, крепче сжала мне руку. Единорог моргнул и чуть качнул головой.

— Он меня зовёт? — прошептала Даринка.

— Подойди, проверь.

— А можно?..

— Он не причинит вреда. Ты разве не чувствуешь?

— Чувствую…

Я отпустил Дарину. Она сделала робкий шажок по направлению к чуду. Потом — ещё один. Третий одновременно с ней сделал единорог. Наклонилась чудесная голова, колыхнулась густая грива. Даринка медленно подняла руку, коснулась морды. Я видел, как дрожат её пальцы.

Единорог приблизился к Дарине, наклонил голову ещё ниже. Казалось, что сейчас он её поцелует, как бы гротескно ни выглядела подобная сцена… Однако произошло иное. Единорог выдохнул из ноздрей облачко белёсого пара, и Даринка от неожиданности резко вдохнула его без остатка. Покачнулась, отступила, и я, шагнув вперёд, подхватил ее. Только тут, остановившись, сообразил, что пересёк незримую границу, о которой никто не предупреждал, но которая, тем не менее, чувствовалась.

Я замер, держа за подмышки обмякшую Даринку. А единорог приблизился ко мне. Взглянул в глаза и мордой толкнул в правое плечо. После чего фыркнул и, развернувшись, ускакал в лес.

Но как ускакал! Не было топота копыт. Он, казалось, вообще не касался земли, просто летел над нею, подобно великому комбинатору, уносящему ноги с межпланетного турнира. Он улетел — и растаял, будто видение.

Ошеломлённые, мы вернулись в дом. Даринку я больше не связывал, положил ее с мамой на лавку.

— Да-а-а, — первым нарушил молчание Серебряков.

— Угу, — подтвердил я.

— Что ж… Надо как-то возвращаться к своим обычным жизням. После всего… Но, во имя Господа, Александр Николаевич! Вы понимаете, что за всю историю человечества единорогов видели, может, сто человек всего⁈ И мы теперь среди этих счастливчиков.

Я понимал. Мой экспресс-курс подготовки к жизни в этом мире включал и такие вот знания. Даже в среде магов единороги были легендами. Никто не знал, где они обитают, как размножаются, что собой представляют, кому и почему являются. Просто иногда они являлись людям — вот и всё. Служили чудом для избалованного волшебством мира.

— Надо ложиться спать, — вздохнул Серебряков. — Если, конечно, получится уснуть… Но это — лучшее, что мы можем сделать сейчас, право сло…

С этими словами он уронил голову на стол и вырубился сидя. Всё же мощная ментальная атака и впечатления от единорога его укатали. Даринка тоже засопела. А я чувствовал себя бодрячком. Не потому что я до такой уж степени эмоционально нищий человек. Просто так сложилось, что я, во-первых, ни на кого ментально не воздействовал, во-вторых, не потерял в одночасье дом и дело своей жизни, а в-третьих, большую часть дня вообще проспал в дилижансе. Так что я переформатировал Серебрякова в лежачее положение и вышел на крыльцо. Прикрыв за собой дверь, сел. Рядом со мной села фиолетовая кошка. Вместе мы смотрели на костёр и безустальную, неостановимую пляску.

— Перекинься в человеческое, — сказал я.

Спустя миг рядом со мной очутилась Диль в старом танькином сарафане.

— Тебе не холодно?

— Нет, я же дух.

— Да я помню. Просто мы, люди, так уж устроены, что судим по себе. Итак, Диль, давай, рассказывай, что ты обо всём этом можешь сказать. Что тут вообще творится?

— Здесь открылся сильный источник магической энергии. Судя по всему, внезапно. И такой силы, что даже единорога это привлекло. Люди ничего не могут с собой поделать, их тянет туда безотчётно. Вы заметили, что костёр горит без дров?

Я не заметил. И Серебряков, судя по всему, тоже. А ведь действительно, огонь полыхал прямо на земле.

— Это как гейзер, что ли?

— Ну, можно и так сказать. На девочку тоже воздействовала эта магия, потому она и подожгла дом. Остальные там, наверное, тоже что-то чувствовали, но не так сильно. Всё же далеко. А дети чувствительны.

— Ладно. Делать с этим всем что?

— А что нужно?

— Людей как-то в ум вернуть.

— Это просто, их нужно отсюда увезти, они быстро в себя придут.

— Действительно, просто. Взять, да увезти оттуда, где люди поколениями жили… Обуздать этот источник как-то можно? Использовать его?

— Этого, хозяин, я не знаю. Это магам лучше известно, как они с источниками поступают. Самое простое — распределитель поставить.

— Это где браслеты и амулеты заряжают?

— Да. Там обычно слабые и неродовитые маги силы отдают за деньги. Но некоторые распределители стоят на источниках. Правда, мне кажется, что этот источник слишком сильный для такого использования.

— Ну да. И расположение… Не наездишься на зарядку. Погоди, а Серебряков, получается, из-за этого источника же так быстро в себя пришел?

— Конечно. Здесь так пышет, что все силы мгновенно восстанавливаются. И не только магические. Вон, те люди, что танцуют — им даже пища не нужна, они одной этой энергией сыты.

— Вижу я, как они сыты, уж кожа да кости остались…

— Да, они, разумеется, худеют, но мне кажется, что здесь и до источника толстяков не было.

— В дилижансе мы отсюда много за раз не вывезем… Да и везти далеко. Это ж в город сразу нужно, постоялый двор сгорел. А я боюсь, что скоро они уже помирать начнут. Тем более, что и дилижанса-то у нас, строго говоря, никакого нет, он почтовый. Почтальон к утру проспится и уедет.

— Не уедет. К костру побежит.

— Предлагаешь возить всех партиями, а почтальона последним, чтобы не бухтел? В принципе, после первого рейса в городе можно будет ещё экипажей достать. Особенно если озвучить проблему и подключить к её решению какие-нибудь официальные ресурсы.

— Я лошадей приведу.

— Погоди. Сейчас, что ли?

— Как прикажешь…

— Лошади устали, спят.

— Так я других. В лесу их сколько бегает, местных. Быстро соберу.

— А править ты умеешь?

— И править, и запрягать. Ты за этих не тревожься, хозяин, до нашего возвращения точно проспят.

Диль стояла в ожидании отмашки. Ветер теребил подол выцветшего сарафана.

— Делай, — решил я. — Один пёс спать не хочется, так хоть доброе дело сотворим.

Через полчаса мы уже везли запертыми в дилижансе шестерых женщин. Они бушевали и выражали недовольство, раскачивали экипаж, но соскучившихся по конструктивной деятельности лошадей это не смущало. Нас с Диль тем более. Мы сидели на водительском месте вдвоём. Пошукав по пустующим домам, я нашел пару тулупов. Один надел сам, другой заставил надеть Диль — на неё смотреть холодно было.

Вскоре после того как миновали пепелище, бунт в дилижансе пошел на убыль. Вскоре послышались охи, ахи и прочие выражения недоумения от произошедшего.

— Бесы! Бесы в нас вселились! — голосила одна старушка. — А таперича — это нас в ад везут, во гробу!

— Ежели во гробу, то чего же нас тут столько штук напихано?

— А потому как дура ты, Макаровна, и всю дорогу дурой была!

— Да молчите вы, обе курицы! Вот, я тут одежду нашла.

Одежду я тоже вынес из домов, частично подобрал на улице. Где чья, разбираться, понятно, не стал. Визуально отделил женскую от мужской, отобрал шесть женских комплектов и закинул внутрь.

Бабы принялись одеваться. Это их ненадолго успокоило.

— Куда их в городе? — спросила Диль.

— Да чтоб я знал… Известно мне только одно место, откуда меня со всем этим добром сразу не пошлют.

Разумеется, Фёдор Игнатьевич и Татьяна Фёдоровна были до безумия рады, когда ни свет ни заря в субботу в их дом приволокли шестерых деревенских старух, голодных, будто стая волков.

Процесс потихоньку завертелся. В ситуацию врубили магическую управу, там немедленно отрядили несколько экипажей с ментальными магами, вооружёнными амулетами, блокирующими ментальное воздействие. К тому моменту как мы с Диль доехали обратно (дело уже двигалось к закату), нас вся эта братия и догнала. Диль передала мне поводья и исчезла, чтобы не объяснять ещё и себя. Я, уже почти сутки наблюдавший за её деятельностью в качестве кучера, вполне сносно управился.

Диль оказалась права. Когда мы въехали в деревню, из дверей дома вывалился только проснувшийся растрёпанный и плохо соображающий Серебряков.

Ментальные маги принялись за работу. Людей быстро приводили в себя, грузили в экипажы и увозили от греха подальше, кормить и отогревать. Серебряков принимал живейшее участие.

Магический источник вызвал всеобщее благоговение, и я ловил на себе неоднозначные взгляды, смысл которых дошёл до моего усталого сознания только на обратном пути в город.

— Вадим Игоревич, это же, получается, мой источник?

Мы ехали в качестве обычных пассажиров в одном из дилижансов магического надзора. Компанию нам составляли двое угрюмых полицейских, которые старались не смотреть ни на нас, ни друг на друга. Это были те самые два страдальца, что отправлялись на поиски пропавшего Серебрякова, да так и затанцевались.

— Если земля — ваша, то, выходит, и источник — ваш, — согласился Серебряков. — Примите мои поздравления.

— С чем? С головной болью?

— Да вы, вижу, не понимаете. Магический источник такой силы — это огромные возможности! И большие доходы. Подробности обговорим позже, если пожелаете, но одно могу сказать точно: вы потенциально один из самых богатых людей Белодолска. Не говоря о том, что род Соровских…

Тут он не договорил. Осекся и как-то странно умолк, глядя в стену. Я мысленно дорисовал картинку сам. Род Соровских резко поднимается в цене, ему больше нет нужды лихорадочно выдавать замуж всяких взбалмошных Танек. А следовательно, Вадим Игоревич из единственного пути к спасению превращается всего лишь в один из возможных вариантов. Ежу понятно, что если я лично стану богатым, то уж родственницу — пусть и бесконечно дальнюю — точно по миру не пущу.

В общем и целом, ситуация с моей малой родиной разрешилась и создала новые интересные перспективы. Порфирий Петрович выслушал доклад своих агентов, которые через слово возносили хвалы мне и Вадиму Игоревичу за своё чудесное спасение. Взбесился — не то слово. Аж зубами скрежетал и бледнел, когда приносил мне официальные извинения.

Тут и Серебряков осуществил угрозу — дёрнул за какие-то ниточки. Порфирия разжаловали из следователей в обычные принеси-подай и дали понять, что увольнения он избежал буквально чудом.

Население моей «родной» деревни расселили по каким-то баракам, обеспечили едой, дали работу. Пожилых пристроили в некие специализированные учреждения за казённый счёт.

Я обнаружил, что с некоторых пор стоило мне назвать свое имя в каком-то госучреждении, как передо мной открывались буквально все двери. Так что после моего ходатайства деревенские плясуны получили и вправду хорошие условия. Временные или постоянные — это уж посмотрим потом, по ходу.

Обо мне написали в газетах — и в местной, и в столичных. Открытый источник имел государственное значение. Называлось рядом со мной и имя Вадима Игоревича. Собственно говоря, героями мы оба были одинаково, но я имел преимущество за счёт того, что источник полыхал на моей земле.

Фёдор Игнатьевич, вздыхая, похоронил надежду, что я проживу жизнь незаметненько, но принял это с честью. Открытый источник и маячащие за ним перспективы существенно влияли на общую оценку ситуации.

Глобально оставался лишь один вопрос, на который не было однозначного ответа. А именно: каким образом Серебряков из кострового хоровода переместился в академическую библиотеку.

Если верить показаниям полицейских, которые принимали в пляске участие, то Серебряков в какой-то момент перестал плясать, изменился в лице и с воплем: «Будь ты проклят, Соровский!» — прыгнул непосредственно в огонь.

Должно быть, он сумел прийти в себя за счет того, что был менталистом. Мощная дикая магия интерпретировала всё по-своему и телепортировала Серебрякова как есть туда, где находился я. Как-то иначе всё это объяснить я не мог, потому принял такую версию и успокоился.

Другой вопрос: как и почему источник вскрылся именно там и именно тогда — никто не задавал, хотя он был, казалось бы, главным. Просто все понимали, что магия — это стихия, и предъявить ей нечего. Прорвалась, где посчитала нужным, и спасибо ей за это. Я такого ответа позволить себе не мог хотя бы потому, что знал, кто я и откуда, и не хотел верить в совпадения. Но, поскольку пока что никакого решения в голову не приходило, я решил не портить хорошее поисками лучшего.

В общем, к октябрю жизнь плюс-минус устаканилась и вошла в некое русло. Я преподавал. Мне исполнилось двадцать восемь. Меня все любили. Приближался бал у Серебряковых. Танька нервничала и сомневалась. Фёдор Игнатьевич вздыхал и много думал. А как-то ночью к нам в гости пришла убежавшая из барака Даринка с деловым предложением, от которого невозможно было отмахнуться. А перед этим я имел насыщенный диалог с Порфирием Петровичем, в ходе которого мы предприняли попытку разрешить мучающие нас разногласия. Ну и нельзя не упомянуть, как Диль притащила мне книжку, существенным образом переменившую примерно всё… Но тут стоит обо всём говорить если не по порядку, то, по крайней мере, укладывая слова в некие структурные схемы, позволяющие создавать изящные нелинейные и неочевидные эстетические связи. Да что там рассусоливать — начнём!