Господин учитель I. Магический источник

Глава 20 Совещание

Я очень быстро осознал зыбкость, эфемерность и гнусность своей ситуации. Стою в библиотеке над двумя безжизненными телами, одно из которых числится пропавшим без вести. Вновь мне почудилось, как из-за стелажа выходит, попыхивая папироской, осточертевший Порфирий Петрович и говорит: «Так-так-так…» А мне ему даже возразить нечего, потому что реально уже самому интересно. Почему на меня вся эта ерунда валится? Потому что я попаданец? Рухнул в местную паутину линий вероятности, как шершень, всё порвал к свиньям собачьим и ещё больше запутал, сам замотался, лежу теперь и злобно жужжу. А вокруг меня носится в панике и истерике паук Порфирий Петрович, хватается за голову лапками и не может понять, как относиться к происходящему. То ли радоваться огромной добыче, то ли бежать со всех ног куда подальше, а может, списать порванную паутину по статье «естественная амортизация» и продолжать как ни в чём не бывало в надежде на то, что шершень погудит да сдохнет.

Опять этот Порфирий Петрович, да тьфу же на него, в конце-то концов!

Одно ясно: так всё оставлять нельзя. Впечатлительная помощница библиотекаря жива-здорова, пульс ровный — я пощупал. Книжку у неё отобрал — всё равно мне несла. На всякий случай перевернул набок, чтобы не захлебнулась рвотными массами. Серебрякову будет неприятно узнать, что, увидев его в чём мать родила, девушка захлебнулась рвотными массами. Начнёт ещё комплексовать, на Таньке срываться, попрекать её своей импотенцией…

Так-с, теперь, собственно, Серебряков.

Оставить его тут и убежать было крайне соблазнительно, однако неправильно. С девушкой-то всё ясно, полежит и очнётся. С Серебряковым не ясно ничего. Может, он умирает. Лекарей позвать? Шут их знает, где они тут обретаются.

А если он таки помрёт и никаких показаний не даст? В сухом остатке у нас появление в критической близости от меня и подыхание мага-аристократа. Так и маячит перед глазами папироска Порфирия Петровича… Гадкий, токсичный человечишка.

Пульс у Серебрякова тоже прощупывался, хоть и весьма слабенький. Да и вообще, выглядит он так, будто не жрамши месяц. Жертва концлагеря.

Решение я принял небесспорное, но интересное. Мысленно позвал: «Диль! Встань передо мной как лист перед травой в человеческом облике». Приготовился ждать, но не прошло и секунды — фамильярка нарисовалась передо мной, вытянувшись по стойке смирно.

— Мне нужно вот это тело транспортировать в свой кабинет, — указал я на Серебрякова.

— А где твой кабинет?

Тела на полу фамильярку вообще не смутили. Настоящий друг.

— Прямо по коридору, до лестницы…

— Ты иди просто, а я его следом потащу.

— Эм… Спасибо, конечно, но это нужно сделать незаметно.

— Ну ладно, сделаю незаметно.

Фамильярка нагнулась и каким-то неуловимым движением ловко закинула Серебрякова себе на шею, как коромысло. После чего исчезла.

— Иди в кабинет, хозяин, — послышалось из пустоты. — Я следом.

Я ещё раз напоследок пощупал помощницу библиотекаря. Отчего бы и не пощупать симпатичную девушку, особенно если действие сие направлено исключительно на её благополучие. Подумав, вернул книжку — подложил ей под голову. Ну вот, теперь можно будет сказать, что меня тут и вовсе не было. Или что был, но книжки не дождался и ушёл. А остальное — на откуп видениям, сгенерированным мозгом, испытавшим резкий дефицит кислорода. Губы не синие? Нет, нормально всё. Вот неравнодушный я человек, сгубит меня это.

— Идём, — сказал, поднявшись, и вышел из библиотеки.

Свидетелей тому, что я оттуда вышел, не было ни единого. Шло первое занятие, коридоры пустовали. Вообще, с дисциплиной в магической академии было гораздо лучше, чем в универе, где я учился. А так-то и не ощущается какой-либо муштры. Просто люди тут более сознательные. Вот меня к ним и потянуло судьбою. Из-за сознательности моей, порядочности.

— Ну, вот, тут я и обитаю, — сказал я, отперев дверь кабинета. — Как говорится, добро пожаловать, чувствуйте себя как дома.

— Куда его? — спросила пустота прямо у меня под носом.

— На диван.

Появился тут и диван, да. Вообще, с каждым днём кабинет обрастал новыми и новыми предметами уюта. Любит меня Фёдор Игнатьевич, балует.

Я закрыл дверь, потянулся ключом к замочной скважине, но вдруг спохватился.

— Погоди!

Диль уже проявилась вместе с Серебряковым. Уставшей она не выглядела. Замерла рядом с диваном.

Я подошёл, взял со спинки дивана плед, развернул его и задумался. Постелить или укрыть?.. Постелить — проявить уважение к дивану. Укрыть — проявить уважение к себе. Наконец, я принял соломоново решение: постелил плед поперёк дивана и кивнул Диль:

— Вот сюда задницей. Ага, спасибо. — и оставшейся частью накрыл нижнюю половину Серебрякова.

Ну вот, теперь и волки — овцы, и сыты — целы. А плед в прачечную отдам потом. Если, конечно, не придётся в него заворачивать ставшее безжизненным тело и закапывать в тёмном лесу. Теперь, когда Диль продемонстрировала ещё толику своих способностей, это не представлялось особо сложной задачей. Разве что в процессе рытья могилы из-за дерева выйдет Порфирий Петрович с папироской.

— Я бесконечный идеалист и оптимист, Диль, ты знаешь…

— Теперь знаю.

— Конечно, учитывая моё положение, разумно было сразу его закопать, быть может, лопатой оборвав мучения несчастного.

— Это никогда не поздно устроить.

— И ровно такие же мысли посетили меня. В конце-то концов, зачем живёт человек?

— Зачем?

— Чтобы проявить свои лучшие человеческие качества, так я считаю. Делать доброту и творить любовь.

— Раз ты так говоришь, значит, наверное, так оно и есть… — В голосе Диль звучало сомнение.

— Именно. Завари-ка нам чаю.

— Но я не вижу тут никаких принадлежностей, кроме чайника.

— Только чайник и нужен. Скажи ему, чтобы сделал чаю, да покрепче. Если будешь — три чашки, если нет — тогда две. В одну — сахара ложки четыре. И печеньки достань.

— Я хочу печеньки.

— Откушай, только немного.

— Покормишь меня?

— Хитра… Но да. Ты меня сегодня очень выручила.

— Не стоит благодарности, это мне в радость — помогать хозяину.

Вскоре на столе образовались три чашки чая. Я тем временем открыл окно, дабы свежий воздух проникал в помещение и бодрил господина Серебрякова.

— Печенек не нашла, — загрустила фамильярка.

— Значит, сожрали. Танюха обещала принести. Если хочешь, я попою тебя чаем. Так пойдёт?

— Давай попробуем.

Я взял чашку Диль, поднёс ей к губам. Она осторожно отхлебнула несколько раз. Глаза посветлели.

— Спасибо, дальше я сама! — и забрала чашку.

Застонал с дивана Серебряков.

— Воды-ы-ы…

— Может быть, чаю? — повернулся я.

— Воды…

— Что ж, не смею настаивать. Диль, налей в стакан воды, поднеси господину Серебрякову.

Диль исполнила поручение. Вадим Игоревич схватил стакан дрожащей рукой и моментально опустошил. Вернул со стоном наслаждения.

— Повтори, — попросил я.

Второй стакан Серебряков намахнул уже не так быстро. Смаковал вкус. После нашёл в себе силы сесть. Зад с пледа не сместил и с переда плед не отбросил. Я оценил это и записал в пользу Серебрякова один балл. Пока только один, и вряд ли их станет больше. Но нужно быть честным, человек заработал.

Приняв чашку, Серебряков сделал робкий глоток, после чего издал вздох и посмотрел на меня осмысленным взглядом.

— Вы! — Взгляд немедленно помрачнел.

— К вашим услугам.

— Что вы здесь делаете, господин Соровский?

— Имею удовольствие и счастье служить учителем. А вот что здесь делаете вы? Сможете ли вы порадовать меня столь же ёмким и понятным ответом, который не вызывает дополнительных вопросов?

— Я! Я… Почему я в таком виде?

— Вы, господин Серебряков, отвечаете вопросом на вопрос. Но я на вас не обижаюсь. Верю, что у вас на то веские основания. Что же до существа вопроса, то, увы, не смогу порадовать, не ведаю. Вы явились в таком вот виде и без дальнейших объяснений лишились чувств.

— Ничего не помню…

Серебряков, вновь утратив кураж, опустил голову и глотнул сладкого чаю. Напиток сей влиял на него положительно. На лицо возвращался естественный цвет, а в глазах появились искры глубоко сокрытого разума.

— Вас, кстати говоря, ищут. Не вполне понятно, официально или в частном порядке. Со мною дважды на ваш счёт говорил некто Порфирий Петрович…

— А, Дмитриев… — Серебряков скривился, но быстро удалил с лица это непотребное выражение. — Ищут, значит… А сколько меня не было?

— Вы знаете, этот вопрос также за гранью моей компетенции. Я не знаю, когда вы были. До меня доходили слухи, что где-то после нашего с вами знакомства вы якобы отправились в мою родную деревню…

— Точно! — возликовал Серебряков. — Отправился. Это помню.

— Ну, вот, собственно, и всё, что я могу сказать. Если скажете, когда именно отправились, я посчитаю, сколько вы отсутствовали.

— Так через день после дня рождения Татьяны Фёдоровны и отправился.

— Ну, значит, уж скоро месяц. Впрочем, привираю. Три недели.

— Три недели⁈ — У Соровского отвисла челюсть. — Не может быть!

— Однако есть. Вам, наверное, нужно бы официально отметиться. Показаться врачу.

— Зачем врачу?

— Выглядите вы, признаться, так, будто все эти три недели питались одним воздухом. Мало ли, что ещё с вами происходило. Ну и провалы в памяти, на мой дилетантский взгляд, самый тревожный симптом. У меня, знаете ли, был единожды в жизни случай — проснулся среди ночи и ничего не помню. Ни имени своего, ни города, в котором живу. Вообще чистый лист. Жуткое ощущение, от всей души не рекомендую. Через несколько секунд прошло, слава Богу. Однако осталось стойкое понимание того, как мы привыкли неосознанно опираться на весь багаж прожитой жизни, полагаться на собственную память. Так что я представляю, каково это — осознать, что не помнишь столь внушительного отрезка жизни. Это мерзкое чувство беззащитности — бр-р-р…

Я содрогнулся. А Серебряков посмотрел на меня как-то иначе. Будто бы с благодарностью, что ли. Ужас какой.

Впрочем, он тут же спохватился и хлебнул ещё чаю. Подумал минуту.

— Нет, — мотнул головой. — Не надо врача.

— Воля ваша, вы — взрослый человек.

— А вас я попрошу сохранить в секрете то, что я рассказал, будучи не совсем в себе! Ни слова никому о провалах в памяти. Если вы — человек чести…

— Господин Серебряков, меня оскорбляет это ваше «если».

— Приношу извинения, я этого не хотел. Прошу принять во внимание, что, учитывая обстоятельства, я не вполне владею собой.

— Охотно прощаю и понимаю всецело. Чем я могу ещё быть вам полезен?

Серебряков задумчивым взглядом окинул кабинет. Над челом его возник невидимый, но ощутимый вопросительный знак.

— Мне казалось, что тут присутствует дама…

— Дама?

— Именно. Она подносила мне воду.

Это он верно подметил, однако я быстро спохватился и повелел Диль обернуться мышкой и спрятаться под диваном.

— Смею заверить, господин Серебряков, никакой дамы здесь не было.

— И ещё одна… Кажется, она закричала, увидев меня.

— Помилосердствуйте, Вадим Игоревич! Скольких же дам вы перевстречали в голом виде, будучи без пяти минут помолвленным?

— Молчите! Заклинаю — молчите обо всём! — закричал Серебряков.

Он даже на ноги вскочил и стоял, как античная статуя, одной рукой величественно прижимая плед к чреслам своим, а в другой держа чашку с остатками чая.

— Не было никаких дам. Это был сон, не больше!

— Как пожелаете. Я, со своей стороны…

Но договорить я не успел. Дверь внезапно распахнулась, и в кабинет, как к себе домой, вошли, что-то бурно обсуждая, Татьяна Соровская и Степан Аляльев.

Они, впрочем, тут же замолчали, глядя на нас с Серебряковым.

— А, — сказала Танька. — Эм.

— У нас совещание, — строго сказал я. Подошёл и забрал из рук Таньки тёплый и приятно пахнущий бумажный пакет. — Зайдите на следующей перемене.

— А. Ага…

Степан же ничего не сказал и ничему не удивился. Поклонившись Серебрякову, он вышел первым, за руку увлекая за собой совершенно потерявшуюся Татьяну.

— Ну вот, — вздохнул Серебряков, когда я запер-таки дверь. — Это конец. Позор неминуем.

— Минуем, — возразил я, высыпая в вазочку печенье. — Садитесь к столу. Только сделайте одолжение, обернитесь пледом. Я боюсь, как бы скромное сие кресло не осквернило вашей благородной плоти своим неподобающим касанием.

— Разумеется, господин Соровский, благодарю за вашу заботу.

Он сел. Я подсвежил чаю, взял первым печенье, подавая пример. Сказал: «Угощайтесь, прошу».

Упрашивать себя Серебряков не заставил. Кинулся жрать печенье так, будто с голодного острова приехал. Настолько увлёкся процессом, что я, не боясь вызвать вопросы, отщипнул кусочек от своего экземпляра и метнул в сторону дивана.

Получилось не очень, кусочек упал в паре сантиметров от щели. Но Диль смекнула, что к чему. Фиолетовый мышонок выскочил из-под дивана, схватил печенье и ретировался обратно.

Ну вот, хоть так. А то этот проглот всё сожрёт. Спору нет, ему, наверное, нужно сильнее, чем Диль, но разве он больше заслужил? Нет, конечно. От Диль, не считая разбитого будильника, сплошная польза, а от Серебрякова пока — одни расходы и беспокойства. Впрочем, будильник можно и вычеркнуть из списка убытков. Диль как таковая заменяла будильник легко и расширяла его функционал до бесконечности. Надо будет научить её вместо тарахтения петь поднимающие боевой дух песни. Например: «Неба утреннего стяг, в жизни важен первый шаг». Или: «Красная армия, марш-марш вперёд, реввоенсовет нас в бой зовёт». Или что-то более нейтральное, чтобы случайные слушатели не выражали недоумения. «От улыбки хмурый день светлей», как вариант. Очень актуальная песенка, учитывая время года и погодные условия.

Пока я предавался этим ленивым мыслям, Серебряков умял всё печенье и чрезвычайно по этому поводу огорчился. Не потому, что ему было мало — хотя ему было мало — а потому что проявил при мне столь мало подобающие воспитанному человеку качества.

— Не расстраивайтесь, Вадим Игоревич, не думайте даже. Однажды и я приду к вам в гости голым и съем гораздо больше. Свои же люди, практически родственники.

— Ваша правда… Однако теперь мне необходимо каким-то образом попасть домой.

— Нет ничего проще. Я поищу извозчика.

— Но я в таком виде!

— Здесь уже всё сложнее…

— Вот как мы с вами поступим, Александр Николаевич. У меня дома есть такой слуга — Анисий. Ему можно доверить любую тайну, да что там говорить, я бы ему жизнь свою доверил. Если вас не затруднит, сыщите его и попросите, чтобы он приехал с вами, взяв мою одежду.

Не скажу, что идея мне сильно понравилась. Куда-то там ехать, кого-то искать… Не так я день планировал, ох, не так.

— Ждите здесь, — решил я и вышел, заперев Серебрякова внутри.

Дальнейшее было просто. Я отыскал на кафедре иллюзионной магии Кунгурцеву, которая симулировала буйную научную деятельность. Наскоро посвятив её в суть задачи, привёл в кабинет.

Серебряков поначалу расстроился, увидев ещё одно лицо, ставшее свидетелем его сомнительного вида, но я его успокоил, сказав, что Анна Савельевна — кремень, что она за последние пару дней такое видала — куда тому голому Серебрякову в пледе.

В общем Кунгурцева, не моргнув глазом, наколдовала на Серебрякова великолепную иллюзию, как будто он в новёхоньком костюме и с безупречно отутюженной рубашкой. Даже лицо посвежело.

— Ну вот, прошу, пользуйтесь. Иллюзии хватит на четыре часа, но до дома вы ведь доберётесь гораздо быстрее.

— Благодарю, сердечно благодарю вас, Анна Савельевна!

— Ах, что за чушь, мне это совсем не трудно.

— Однако я, кажется, испытываю небольшие затруднения…

— Да-да-да, — спохватился я и сунул Серебрякову немного денег. На извозчика должно было хватить.

— Храни вас Господь, господин Соровский! Ещё раз — глубокая вам благодарность, госпожа Кунгурцева! Откланиваюсь.

И откланялся, оставив, наконец, меня в моём кабинете наедине с приятным мне существом противоположного пола.

Я первым делом запер дверь. Потом подвёл Анну Савельевну к дивану.

— Александр Николаевич, вы полагаете?

— Уже положил.

— Но, право слово, уместно ли…

— Места, уверяю вас, хватит.

— Ах, ну тогда я совершенно спокойна.

Я тоже был совершенно спокоен. Лишь немного занервничал, когда пять минут спустя послышался смущённый голос:

— Хозяин, я тебе тут ещё нужна?

А потом, когда Диль улетела, я снова перестал нервничать.