Господин учитель I. Магический источник

Глава 18 Недостижимые стандарты

Мы остались втроём за огромным столом. Фёдор Игнатьевич медленно и как-то так со значением промокнул салфеткой губы. Взгляд его потяжелел.

— Фамильяр, — повторил он.

— Фамильяр, — кивнул я.

— Да, — поучаствовала в разговоре моя фамильярка.

— Четвёртого ранга? Или всё ещё хуже?

— Говорит, четвёртого.

— Так-с… Позвольте вас на два слова, Александр Николаевич!

Фёдора Игнатьевича потряхивало. Я решил, что артачиться в таких условиях — не вариант. Оставил фамильярку, наказав ей вести себя дисциплинированно, а сам прошёл вслед за содрогающимся плечами Фёдором Игнатьевичем в его кабинет.

Дверь Фёдор Игнатьевич захлопнул. За стол не сел — принялся ходить. Вернейший признак, что чем-то расстроен.

— Что вы творите, Александр Николаевич? Что вы вытворяете⁈

— Мы с Татьяной посоветовались, и я решил, что ритуал призыва проводится с грубейшими нарушениями…

— Вы отдаёте себе отчёт, что такое фамильяр четвёртого ранга⁈ — заорал Фёдор Игнатьевич, оборвав меня.

— Это настолько же круче фамильяра третьего ранга, насколько связь 4g круче связи 3g.

— Вот именно! Что? Ах, не объясняйте! Не хочу знать ничего об этом вашем… Вам, должно быть, неизвестно, что основная масса призываемых фамильяров — первого ранга! Второй свидетельствует о выдающейся силе мага. Третий — нонсенс! Четвёртый ранг — миф! Фамильяр четвёртого ранга есть, по слухам, у нашего императора, да продлятся вечность его дни!

«Такая только у меня и у Майкла Джексона», — вспомнилось мне откуда-то. Я испытал благоговение, внезапное, как непроизвольное мочеиспускание, и приятное, как охлаждённая печенька «Крем-чиз».

— Это очень хорошо, — сказал я.

— В этом нет ничего хорошего! Вы понимаете, что если кто-то за пределами этого дома узнает о том, что вы призвали фамильяра четвёртого ранга, то о вас немедленно заговорят все? И вас пригласят, да-да, будьте уверены, пригласят куда следует! Там будут допросы, будут и исследования. Откуда же это в полумёртвой ветви рода Соровских взялся такой уникум! И выяснится очень быстро, что вы не обладаете стихийной магией, что ваш дар — дар Ананке. И что хуже всего: след ваш ведёт вовсе не в забытую Богом деревеньку к востоку от Белодолска, а в другой мир! Всё рухнет. Всё разрушится в одночасье. Я, разумеется, возьму вину на себя, и, возможно, Татьяне удастся избежать хотя бы смертного приговора. Но что за жизнь её ждёт? Господин Серебряков отвернётся от неё, и я его вполне понимаю. Позор… Позор! Вот какая судьба ей уготована.

— Вы как-то очень уж мрачно мыслите, — заметил я. — Это всё негативные установки. Я Таню попрошу, она такую книгу достанет: «Как перестать беспокоиться и начать жить». Вам, думаю, будет прелюбопытно.

Фёдор Игнатьевич молча схватился за голову и принялся дышать. Не то чтобы обычно он не дышал, просто сейчас дыхание сделалось каким-то нарочитым, подчёркнутым. Он буквально давил, наседал. Так и говорил безмолвно: «Внемли, ничтожный, я дышу!» И я внимал, хотя не был ничтожным, но мне ведь тоже было интересно.

— Удар, — слабым голосом произнёс Фёдор. — Это закончится ударом.

— Что вы такое говорите. Не стану я вас бить. Мы интеллигентные люди в цивилизованном мире!

— Я говорю про сердце…

— Моё сердце всегда с вами, Фёдор Игнатьевич.

— Вы издеваетесь?

— Постоянно. Вас это раздражает?

— Всегда!

— Ну вот, достигли взаимопонимания. Что я таки имею вам сказать, Фёдор Игнатьевич. Я вас внимательно услышал и отчётливо рассмотрел все ваши аргументы. Разумеется, коли дела обстоят таким образом, имеет смысл скрывать факт наличия у меня фамильярки четвёртого ранга. Скажу, что первого. Будет на людях придерживаться какой-нибудь одной животной формы.

— Это мудрое решение, Александр Николаевич. Но, если позволите, я бы посоветовал вообще как можно реже выводить её на люди. Пусть остаётся дома.

— Как вариант, — уклончиво ответил я и зевнул. — В общем, не беспокойтесь, внимания привлекать не будем. С вашего позволения, вернусь за стол. Фамильярка требует докорма.

— Ещё одно, не торопитесь. — Фёдор Игнатьевич присел на краешек стола, чего раньше никогда себе не позволял. — Видите ли, в чём состоит ситуация с кормлением фамильяра… У них нет чувства насыщения, это духи. И они питаются не столько пищей, сколько силами мага-хозяина.

— То мне известно.

— Фамильяру достаточно буквально куска хлеба в день, Александр Николаевич. Она же у вас отъела уже столько сил, сколько требует хорошая тренировка в гимнастическом зале. Разве не чувствуете?

Я честно прислушался к себе.

— Ну… Такое. Спать охота.

— Видимо, это оно и есть.

— Да мне постоянно спать охота.

— Вы невыносимы, Александр Николаевич.

— Так что, не кормить её больше сегодня?

— Я бы настоятельно не советовал.

Глубокомысленно кивнув, я вышел из кабинета, вернулся в столовую и сказал фамильярке:

— Усё.

— Усё? — озадачилась она.

— Оно самое. Хватит есть. Будем с тобой бороться за навязанные недостижимые стандарты женской стройности.

— Как прикажешь, хозяин.

— Но сам-то я пожру.

— Поступай как считаешь нужным, хозяин.

Ноль процентов осужденья, сто процентов пониманья. Фамильярка стремительно зарабатывала у меня очки.

Жизнь в академии чародейства и волшебства на Пятницкой шла своим чередом. Студенты радовались тому, что вернулся живым и невредимым Степан Аляльев. Слух, что он провёл две наполненных развратом ночи с какой-то неназываемой дамой расползлись быстро и создали Стёпе вайб романтического героя-соблазнителя. Его котировки стремительно выросли в глазах прекрасного пола, чему Стёпа почему-то был не рад. Девушек он как-то начал сторониться, даже пугался, когда они с ним заговаривали.

Анна Савельевна Кунгурцева привела сведущих людей к пленённому иллюзорным фавном дереву. Дерево весь день выкапывали, а потом транспортировали в ботанический сад академии. Там, заново прикопав могучие корни, вколотили табличку, на которой увековечили заслуги Анны Савельевны, внёсшей большой вклад в развитие магической ботаники.

Пончик заключался в том, что дерево не только само по себе было редким и интересным экземпляром. Оно ещё и служило для производства множества магических снадобий, которые без добываемых из него компонентов работали хуже, либо вовсе не работали. В общем, Анна Савельевна поимела как уважение, так и деньги. К вящему зубовному скрежету коллег-«мужчин».

Обо всём этом она рассказала мне сама, этим же вечером, переходящим в ночь.

— Я вами горжусь, Анна Савельевна. Вы так прекрасно повели дела.

— Ах, что за чушь, Александр Николаевич! Главная заслуга — ваша. Не понимаю, почему вы отказались от почестей.

— Лежать с вами под одеялом — величайшая почесть для меня. Могу ли я просить от жизни чего-то большего?

— Право же, если бы захотели, вы бы добились от жизни гораздо большего. Чем я вас привлекаю?

— Любовь — это иррациональное чувство, Анна Савельевна.

— Что вы такое говорите…

— Ну, вот знаете, я имел многочисленные разговоры с людьми, которые любят собак, но не любят кошек. И они объясняют свою любовь так: собаки, мол, понимают команды, собаки понимают, что когда им указывают пальцем, надо смотреть не на палец, а туда, куда он указывает… Но когда я спрашивал: «То есть, если бы был кот, понимающий палец и команды — вы бы любили кота?» — они отвечали отрицательно. Тогда я спрашивал: «А если твой пёс вдруг станет вместо направления смотреть на палец — ты его усыпишь?» — и вновь получал яростное отрицание. Глупость это всё. Чушь, как вы любите говорить. Когда мы любим — мы просто любим, а обоснования навинчиваем уже постфактум, они не стоят ничего.

— Это весьма интересно и похоже на правду. Но позвольте я оденусь. Вы не соблаговолите отвернуться?

— Только если вы настаиваете. В противном же случае я с огромным удовольствием сделался бы свидетелем этого процесса.

— Вы меня смущаете, Александр Николаевич.

— Но неужели чувство смущения до такой степени вам отвратительно?

— Вовсе нет… Что ж, смотрите!

— Смотрю. Первый, он же последний раз.

— Почему последний?

— Замрите, пожалуйста, на миг в этом положении. Свет так падает на ваше лицо, создавая такую выразительную игру теней. Если бы я был живописцем, я бы запечатлел ваш портрет.

— Вы как будто бы прощаетесь со мной. И избегаете высказать свою мысль.

— Я действительно пришёл попрощаться, Анна Савельевна. Видите ли, обстоятельства сложились таким образом, что я не могу более преподавать в академии, равно как и жить в Белодолске.

— О Господи. Что случилось? Вы совершили преступление?

— Я призвал фамильяра…

— Четвёртого ранга? Ах, что за чушь! Ну да, это весьма необычно. И я понимаю ваше нежелание афишировать это. Но ведь вы имеете влияние на Татьяну. Что до меня — я навек сохраню вашу тайну.

— Клянётесь?

— Клянусь, если это требуется, Александр Николаевич.

— Нерушимой магической клятвой?

— Таких клятв я не знаю.

— И мне они неведомы. Только сейчас придумал.

— Поцелуйте меня, Александр Николаевич. И не говорите больше таких страшных вещей. Не надо никуда уходить. Вы — мой луч света в тёмном царстве академии. Желаете чаю?

— Нет, спасибо. Я пойду домой, если не возражаете. Увидимся с вами завтра, в академии.

— Я буду с нетерпением ждать нашей встречи.

— И я…

— Покойной ночи, Александр Николаевич.

— Сладких снов, Анна Савельевна. До завтра.

Я вышел из домика Кунгурцевой посвистывая и помахивая портфелем. Жизнь была прекрасна. Дождь, поливавший весь день, к ночи утих. И пусть обходить лужи в темноте было весьма непросто, я не унывал и являл собой пример человека, абсолютно довольного своим существованием во времени и пространстве.

Однако если человек счастлив, кто-то обязательно вылезет, чтобы испортить ему настроение. Вот и на меня из тёмной подворотни вылезла мрачная тень в полуквартале от дома Соровских. Чиркнула спичкой и с ехидцей сказала:

— Прогуливаетесь, Александр Николаевич?

— И вам доброго вечера, Порфирий Петрович.

— Прошу прощения-с, забылся. Здравствуйте, разумеется. — Следователь затянулся папиросой, сверкнув на меня хитрыми глазами.

— А вы всё курите, как я посмотрю?

— Что же с того?

— Вредная для здоровья привычка. Сердце разрывается, глядя на то, как человек высасывает собственную погибель из дурно пахнущих и абсолютно бесполезных трубочек…

— Мне чудится угроза в ваших словах.

— Помилосердствуйте. Разве же я могу угрожать вам смертью от курения? Будь в моей власти такая сила, я бы вряд ли преподавал магию мельчайших частиц в Белодолске. Сидел бы, как минимум, в Москве. Имеете ли вы до меня какое-то дело, или же наша встреча — случайность?

— В случайности я не верю, Александр Николаевич. Всё, что с нами происходит, являет собой цепочку событий, связь между которыми иногда неочевидна, однако существует.

— Как специалист в магии мельчайших частиц, полностью с вами согласен. Однако те события, связь между которыми разглядеть не представляется возможным, я предпочитаю называть случайными. Термин устоявшийся, смысл понятный. Не вижу резона плодить сущности и усложнять речь.

— Приятно, бесконечно приятно поговорить с умным человеком!

— И это абсолютно взаимно.

— Точно так же приятно мне было общение с моим дорогим другом, Вадимом Игоревичем.

— Нет ли каких сведений о нём?

— Увы. Двое людей были посланы в вашу родную деревню — и ни один не вернулся.

— Это странно.

— И не говорите, Александр Николаевич. А откуда же вы идёте сейчас?

— Вы полагаете, что я иду из своей деревни?..

— Я задал вопрос.

— Что ж, человек чести не станет отвечать на такой вопрос, Порфирий Петрович. Где я был — там меня больше нет. В одном могу вас заверить: я ни словом, ни делом, ни даже мыслью не способствовал исчезновению кого бы то ни было. Кстати говоря, вы слышали, господин Аляльев нашёлся, живой и здоровый.

— Слышал, разумеется, и даже имел с ним беседу. Любопытное совпадение, ему честь тоже запрещает рассказать, где он находился.

— Вы вновь видите связь между мной и исчезновением господина Аляльева?

— Предполагаю её возможность. Но, как вы верно изволили сказать, когда закономерность трудно определить, её можно условно назвать случайностью. Случайным совпадением.

— Что ж, если это всё, то позвольте откланяться. Я бы предпочёл лечь пораньше, завтра рабочий день.

— Доброй ночи, Александр Николаевич. И — до встречи.

Я любезно приподнял шляпу и пошёл себе дальше. Улыбка закончилась. Что ж за напасть такая, с моей родной деревней? Почему оттуда люди не возвращаются? Вижу только два варианта: либо там очень плохо, либо, напротив, очень хорошо.

В одном Порфирий Петрович преуспел: разбудил во мне любопытство. Учитывая слабую академическую занятость, вполне можно было бы скататься на лошадях туда-обратно посмотреть. Однако, учитывая то, что надо мной довлеют какие-то странные подозрения, такой поступок был бы максимально глупым. Нет уж, посижу пока.

Вот ведь как жизнь по-дурацки устроена. Может, я бы пользу принёс. Может, жизни человеческие бы спас. Но — нет, вынужден сидеть смирно, не подавая признаков жизни. Потому что если подам — в меня тут же вцепятся с воплем: «Ага-а-а-а!» А чего, спрашивается, орать? Любят люди шум поднимать из-за всякой ерунды.

Домой я пришёл смурным. Ужин пропустил, пришлось есть холодное. Дармидонт принёс, всем своим видом выражая осуждение. Впрочем, он всегда выражал осуждение. Такой уж человек.

Пришёл уже переодетый ко сну Фёдор Игнатьевич. Поинтересовался, где я был.

— С Порфирием Петровичем виделся. Он сюда не приходил?

— В том и беда, что приходил, — вздохнул Фёдор Игнатьевич и сел напротив.

— Что за ерунда такая с этой деревней?

— Да кабы я знал! Сердце уже не выдерживает…

— Бросьте вы это дело, насчёт сердца. Слишком близко к нему всё принимаете, вот оно и пошаливает.

— Думаю, нужно к лекарю сходить, попросить какие-нибудь капельки…

— И то дело. Успокоительные. Лечить надо не симптом, а причину. Причина же ваша — в чрезмерном волнении.

— Думаете?

— Точно знаю. Здоровый пофигизм — залог долголетия. Буддисты не дадут соврать. Вы, кстати, к буддизму как?

— Слабо осведомлён.

— Я тоже, честно говоря. Но вообще, тема интересная, надо как-нибудь углубиться.

— А что если мы с вами, Александр Николаевич, съездим в ту деревню?

— Вот только что об этом думал, счёл нелепостью. Подозрительно.

— Некоторым образом… Но всё же…

— Вообразите, приезжаем мы туда, а там как на кладбище — все умерли. Стоим, глазами хлопаем. И вдруг из-под кочки выскакивает Порфирий Петрович с воплем: «Ага-а-а!»… Господи, да что ж он постоянно так орёт-то, аж неприятно! Невыносимый человек. Не подружимся.

— Всё уже передумал… Ну что ж за напасть такая! Если бы Серебряков вернулся, живой и здоровый…

— Если бы да кабы… Вернётся — хорошо. Но на случай невозвращения нужно иметь план. Если, допустим, вовсе эту деревню вычеркнуть из своей картины мира, есть возможности до меня докопаться и распознать иномирянина?

— Может, и есть… Я не знаю. Допрос — самое сильное оружие. А на допросе могут такие техники применить, под которыми правду вы скажете.

— Ментальная магия?

— Она самая. Конечно, для такого допроса веские основания нужны…

— Беда-с, — прищёлкнул я языком. — А защититься от такого вторжения в чертоги моего разума как-то можно?

Фёдор Игнатьевич сначала скривился и махнул рукой. Но вдруг его лицо замерло и после этого начало стремительно светлеть улыбкой.

— Да-да? — подбодрил я его.

— Фамильяр четвёртого ранга!

— А чего она?

— Так она же может защитить ваш разум от любого вторжения!