Господин учитель I. Магический источник

Глава 7 Прогулка с благодетелем и тень жениха

— Александр, я испытываю невероятное желание убить вас, — сказал Фёдор Игнатьевич, когда мы с ним вышли на улицу, и я прикрыл новую стрижку шляпой. — Ваше счастье, что он глуп, как пробка, и забывает всё, что услышит, через секунду.

— Фёдор Игнатьевич, вы ведь учёный человек, — покачал я головой. — Пора бы уже усвоить, что подавляющее большинство людей забывают всё, что услышат, через секунду. Да и оставшееся меньшинство не многим лучше. Всех нас, увы, кроме нас самих, мало что интересует…

Фёдор Игнатьевич дулся, пыхтел, морщился, но через полквартала всё же признал, что мой первый контакт с разумной жизнью вне дома состоялся успешно. А когда мы добрались до летнего кафе, Игнатьич и вовсе расслабился.

Уселись, припорхнула воздушная официанточка, очень вежливая, осведомилась, чего господа желают.

— Два кофе, — сказал Фёдор Игнатьевич. — Вы, Александр, какой пьёте? Мне — чёрный, без сахара.

— И мне того же самого, — улыбнулся я девушке. — И пирожное.

— Какое предпочитаете? — прощебетала та.

— На ваш вкус, — подмигнул я.

Девушка засмущалась, покраснела и убежала. Я с удовольствием проводил её взглядом.

— Хорошее место, — сказал Фёдору Игнатьевичу. — Татьяна бы хорошо вписалась. Ну, знаете, как это там? Мэйдо-кафе, во. Личность яркая, колоритная, народу бы собирала…

Фёдор Игнатьевич посмотрел на меня тяжёлым взглядом. Я осекся. Внезапно вспомнил, что это, на минуточку, Татьянин папка.

— Искренне надеюсь, что моя дочь не опустится до работы в таком месте, — сказал он. — Хотя, не спорю, она на многое способна, лишь бы досадить мне. Возраст… Чрезвычайно тяжёлый возраст.

Фёдор Игнатьевич вздохнул и отвернулся, стал глядеть на реку. По реке плыли парусные лодки. И только тут до меня дошло, до какой же степени вокруг тихо. Никаких моторов, никакого гудения. Только люди да кони, кони да люди… Аж слеза навернулась.

— Это Енисей? — спросил я, желая загладить оплошность.

— Ионэси, — поправил Фёдор Игнатьевич. — Люблю это место. Раньше мы часто бывали здесь с Натальей.

— А Наталья — это…

— Моя супруга, мать Татьяны. К сожалению, её больше нет с нами…

— Сочувствую, — вздохнул я.

Тут принесли кофе и пирожное, и Фёдор Игнатьевич перестал грустить. Зато сразу сделался деловитым.

— Насколько я могу судить, вы, Александр, делаете серьёзные успехи в изучении своего предмета.

— Суть уловил, — не стал скромничать я. — Но мне бы, для полного счастья, ещё учебную программу увидеть.

— Казус, — поморщился Фёдор Игнатьевич и отхлебнул кофе. — Программа требуется от вас, предмет новый. Возможно, начинать придётся без неё. Полагаю, вы сумеете провести вводное занятие, если, не приведи Господь, на ваш курс кто-то запишется?

— Легко. Только не вводное, а водное. Вода, вода, ничего, кроме воды. Водная магия в чистом виде.

Юмора Фёдор Игнатьевич не понимал. Выслушав мою тираду, он трагически нахмурился. Пришлось спешно жать отмену, уговаривать его, чтобы он ничего не слышал, и заверять, что проведу я ему хоть десять вводных занятий. Это его успокоило.

— Полагаю, что мало кто решит записаться на новый курс, — сказал Фёдор Игнатьевич. — Сведений о нём практически нет, если бы не вы, я бы вообще в этом году не стал открывать кафедру, хотя мне, разумеется, намекали…

— Стоп! — помахал я вилочкой, которой ел пирожное. — Это я, получается, завкафедрой буду, на автопилоте?

— Заведующим кафедрой, да, — кивнул Игнатьич.

— С соответствующими надбавками?

Позеленел. Ах ты, паскуда, прости-господи! И всё-то он меня, горемычного, облапошить пытается. Украл, похитил, одел некрасиво, подстриг странно — ещё и жадничает беспрерывно! Вот возьму и подговорю ему Танюху, чтоб сбежала из дома. Неко-кафе откроем. Сделаем ей ушки, хвостик, научим говорить «ня». Бомба будет, отвечаю.

— Конечно, вы будете получать больше, чем обычный учитель…

— Ну, я так понимаю, на дне рождения у Татьяны заведующие будут? — улыбнулся я со всей возможной ослепительностью. — Пообщаюсь, спрошу, какие расценки в ходу.

— Проклятье, Александр! — вспылил Фёдор Игнатьевич. — Вы ещё дня не отработали, а уже тянете из меня жилы!

— Я ещё и в профсоюз вступлю. Чтоб вам вообще спуску не давали. Что вы на меня так смотрите⁈ Ну да, я не самый прекраснодушный юноша во вселенной. Однако я тут оказался по вашей милости? По вашей. И жить в мансарде с тараканами, питаясь чёрствым хлебом, отнюдь не собираюсь. У меня должен быть достойный уровень существования. Это я ещё, заметьте, чрезвычайно благороден! Другой на моём месте вас бы ещё круче нагнул. Вообще бы работать отказался, наотрез. Вам со мной, считайте, повезло, поскольку я сознательный.

Фёдор Игнатьевич смотрел на меня кислым взглядом и, наверное, мысленно проклинал косорукого Дармидонта, который так неумело в своё время обошёлся с подушкой.

После импровизированной прогулки по городу обратно домой возвращались на такси. Я с интересом влез в тесную и сумрачную повозку, уселся рядом с Фёдором Игнатьевичем. Окна мы не закрывали, чтобы наслаждаться видами.

— Можно было пешком дойти, недалеко же были, — сказал я.

Чуть было не добавил: «Нечего мои деньги тратить».

Фёдор Игнатьевич посмотрел на меня с удивлением:

— Вы ориентируетесь?

— Ориентация — моё всё, — заверил я его. — Вы в ней даже не сомневайтесь.

Фёдор Игнатьевич опять нахмурился, смутно чувствуя подколку, но не понимая, где она прячется.

— Александр, я бы вам посоветовал избегать двусмысленностей. В сложившейся ситуации ваша первейшая задача — никак не выделяться, быть совершенно ничем не примечательным человеком.

— А я б таких в первую очередь в списки подозреваемых вносил, — сказал я, беззаботно пялясь в окно. — Какой нормальный человек изо всех сил старается не выделяться? Ну очевидно же, что тот, который на самом деле чем-то очень сильно выделяется. Жизнь-то, Фёдор Игнатьич, вона какая пошла. Сейчас уже по-серенькому не отсидишься. У Татьяны видали, причесон какой?

— Да уж, видел, — буркнул Фёдор Игнатьевич. — Мне из-за этого, как вы изволили на французский манер, «причесона», в прошлом году пришлось отменить ряд правил касаемо внешнего вида.

— И как?

— Как… В этом году — в полтора раза больше абитуриентов.

— Правильно, — кивнул я. — Радуйтесь, Фёдор Игнатьевич! Вы на гребне прогресса! Кстати, всё спросить забываю. Как у вас тут с эмансипацией?

— С чем?

Стало ясно, что с эмансипацией всё обстоит нормально. Но я на всякий случай задал ещё ряд неудобных и щекотливых вопросов. Лучше я их сейчас Фёдору Игнатьевичу задам, чем потом кому-нибудь левому на танькиной днюхе.

Оказалось, что прекрасный пол имеет право занимать руководящие посты и участвовать в политической жизни страны. Далеко не всем мужчинам это нравилось, так что патриархат никуда не отошёл. Он продолжал бороться. Ну и род, разумеется, продолжался по мужской линии.

— Как же вы так, без наследника-то, Фёдор Игнатьевич, — посетовал я. — Нехорошо…

И чуть сам себе по губам не шлёпнул — вспомнил про Наталью.

— Далёк я от этого стал, — вздохнул Фёдор Игнатьевич. — Так вот задумаешься… А смысл? А смысла-то никакого и нет. Будет моя ветвь рода Соровских, не будет моей ветви рода Соровских…

— У-у-у, как всё запущенно, — посочувствовал я. — А чего ж Татьяну так сватаете настойчиво?

— Ситуация сложилась не очень благоприятная. — Фёдор Игнатьевич смотрел в пол экипажа и постукивал по нему тростью. — В силу обстоятельств, с трудом свожу концы с концами, из последних сил обеспечиваю дочери достойное существование. Хочется, чтобы она избежала этих забот. Господин Серебряков — очень состоятельный человек.

Как-то мне сразу этот господин Серебряков ещё больше не понравился. Состоятельный он, видите ли. Наверняка какой-нибудь старый толстый коротышка, который своё хозяйство в последний раз видел в допубертатном возрасте. Классическая история: красавица и чудовище.

— Что-то мне не кажется, что Татьяна в большом восторге, — осторожно коснулся я больного.

Фёдор Игнатьевич вздохнул тяжело и сразу как будто постарел лет на десять.

— Молодость, Александр Николаевич. Молодость… В таком возрасте человек не столь высоко ценит бытовую устроенность. В юности всем подавай романтику. Любовь. Приключения. И только потом, годы спустя, опалив крылья на всём этом, с грустью понимаешь, что ничто не заменит своего тёплого и сытого угла. И желательно, чтобы этот угол был побольше. Да, Татьяна не в восторге. Но она понимает необходимость и не противится моей воле.

Я вспомнил про эпизод с плащом, которого не было, и не стал ничего говорить.

— Я сам их познакомил, выступил, можно сказать, инициатором, — продолжал Фёдор Игнатьевич. — Сделал всё, что мог. Господин Серебряков не любитель сидеть на одном месте, он часто путешествует по самым отдалённым уголкам мира. Таким образом, Татьяна будет предоставлена сама себе…

Заботливый папаша, скажу без сарказма. И правда, что мог — сделал.

— Свадьба-то когда?

— Ещё не назначена, ещё даже не было помолвки, официально господин Серебряков не делал предложения. Однако проявляет недвусмысленные знаки внимания, и в свете это считается вопросом решённым.

Фёдор Игнатьевич как-то подозрительно зачастил. Так у меня один знакомый говорил, когда про свою новую работу рассказывал, пытаясь в первую очередь самого себя убедить, что никакой это не лохотрон с сетевым маркетингом, а солидная контора. А то что офис в запинде какой-то, с ободранными стенами — так это ничего на самом деле не значит, просто они все деньги в бизнес вкладывают, а не во внешние атрибуты, вот.

Тут я увидел на углу дома стайку прелестных юных созданий в платьях, которые задорно над чем-то смеялись. Среди них выделялась одна, высокая блондинка, с причёской а-ля «меня шарахнуло молнией». Мы с ней встретились взглядами. Я улыбнулся, помахал рукой, и красавица махнула в ответ.

Эх, посмотреть — приятно, конечно! Да и не только посмотреть. Будем откровенны, засиделся я тут, в домике. Надо будет постепенно начинать личную жизнь. А вопрос сей, в текущих декорациях, очень деликатен и требует вдумчивого подхода. Насколько я успел понять, отношения вне брака здесь никак не поощряются, скорее даже наоборот. А в брак пока неохота до крайности. Мне всего двадцать семь лет, я ж ребёнок ещё! Что бы там ни говорили некоторые крашеные Татьяны.

Экипаж остановился у дома Фёдора Игнатьевича, и мы вышли. Фёдор Игнатьевич расплатился, пока я разминал затёкшие конечности и делал базовые упражнения на растяжку. Покончив с финансовыми делами, Фёдор Игнатьевич посмотрел на меня и попросил больше так не делать при свидетелях. Я пообещал.

— Ну, возвращайтесь к штудиям, — сказал Фёдор Игнатьевич, когда мы вошли в дом.

— Ага, — горестно вздохнул я.

Впрочем, прогулка однозначно пошла мне на пользу. Мозги проветрились, новые впечатления, все дела. А тут ещё случился приятный момент.

Татьяна, услышав наше прибытие, сбежала с лестницы, ведущей на верхний этаж, хотела было что-то сказать, но вдруг замерла с раскрытым ртом.

— Муха залетит, — сказал я. — А зачем нам, спрашивается, залетевшая муха? Опарышей разводить? Да ведь не рыболовы мы, не рыболовы, увы…

— Ой, Саш, это ты, правда? — спросила Танька.

Я повернул голову, оценил себя в зеркале. Ну, вроде я. Причёска изменилась, конечно. Вечно девчонки на всякую ерунду внимание обращают. Мы, мужики, зрим сугубо в корень, видим суть, пронзаем своими орлиными взорами души насквозь.

— Нет, не я. Это попаданец из другого мира в моём теле. Пришёл безудержно острить и соблазнять красоток. И, кстати, я уже почти закончил острить.

— Тьфу, дурак! — выпалила Танька, покраснела до корней волос и пулей улетела обратно наверх.

Я только и успел, что взглядом её проводить. Потом поглядел на Фёдора Игнатьевича невинным взором, мол, а я что? Я — ничего. Тот закрыл глаза и несколько раз перекатился с пятки на носок и обратно.

— Скоро это закончится, — шёпотом пообещал он себе.

— Ой, Сашка-а-а! Ты волнуешься?

— Кто, я? Не-е-ет. У меня в голове столько науки, что на эмоции я уже вообще не способен. Считай, что я — терминатор.

— Тьфу, опять ты чушь несёшь! — Танька топнула ногой. — Нет чтобы подбодрить меня!

Я оторвал взгляд от книги и посмотрел на Танюху, затянутую в корсет и нервно теребящую пышные юбки.

— Тебя? Подбодрить? Ты вообще в этом мире родилась, если не заметила, и должна себя чувствовать, как рыба в воде. Это я — попаданец из чёрт знает откуда, проколоться могу на любой мелочи.

— Вот и именно! Вот и переживай, значит! Я буду видеть, как ты нервничаешь, и буду думать: «Ну, он-то попаданец, а я тут — как рыба в воде, мне бояться нечего!»

— Толковый план, — похвалил я и опустил взгляд обратно в книгу.

Там, в книге, было гораздо интереснее, чем тут. Тут приближался час скучного деньрожденческого приёма, а там девушка танцевала на самом настоящем балу и попала в другой мир, где моментально сделалась невестой принца… Господи, что я делаю со своей жизнью, а?..

Тут со стороны Танюхи донёсся подозрительный всхлип, и я с удивлением поднял голову вновь. Именинница стояла у самой двери (мы, как всегда, тусовались в библиотеке) и правда готова была разреветься, послав к чертям плоды трудов той мрачной дамы с азиатской внешностью, которая всё утро создавала ей лицо из разнообразных косметических штуковин.

— Отставить мокрое! — сказал я. — Что за слёзы? Я ведь ещё не умер и даже не планирую на этой неделе!

— Да ну тебя, — отмахнулась Танька. — У меня сегодня день рождения, вообще-то.

— Знаю, в этом всё и дело.

— Я думала, тебе не всё равно.

Пришлось закрыть книжку, бросить на столик и встать из такого удобного кресла. Потом пришлось подойти к Татьяне, взять её за руки и заглянуть в глаза.

— С днём рождения тебя, Танюха. Желаю здоровья, счастья и личной жизни. Думал подарок вручить потом, когда все свалят к чёртовой матери, но раз уж ты изволила распустить нюни сейчас — так тому и быть.

Я запустил руку во внутренний карман и достал солидного вида конверт. У Таньки от удивления широко раскрылись глаза.

— Что это?

— Конверт, не видишь, что ли.

Из кабинета у Фёдора Игнатьевича спёр, самый красивый выбрал.

— Сашка!

— Ну открой.

— Я боюсь!

— Не бойся, не повестка.

Танька открыла конверт и дрожащими пальцами вынула оттуда пёрышко.

— Ой, — сказала она.

Пёрышко было кожаным. Я, ещё когда мы с Фёдором Игнатьевичем мотались по городу, заприметил кожевенную мастерскую. Сначала, конечно, мысленно посмеялся, что «кожвен». Потом призадумался.

Однажды, выбравшись на вечерний променад, я узрил на мостовой чьё-то перо и с ним пришёл к кожевенных дел мастеру. Показал перо, объяснил задачу. Дядька долго хлопал на меня глазами, пытаясь понять, как именно я над ним прикалываюсь. Когда смекнул, что никак, озадачился ещё сильнее.

В итоге мы с ним подружились, хороший дядька оказался, с юмором. И пёрышко мне исполнил в долг, до первой зарплаты.

— Закладка, — сказал я. — Чем богаты, как говорится, тем и…

Договорить не успел — Танька бросилась мне на шею, чуть не повалила.

— Спасибо! — жарко зашептала на ухо. — Спасибо-спасибо, ты настоящий друг!

От двери послышался кашель. Танька спохватилась, слезла с меня и встала рядом. Посмотрела на Дармидонта. Тот сказал:

— Гости приходить изволят. Фёдор Игнатьевич просит вас спуститься-с.

Ну, вот и началось.