Господин учитель I. Магический источник

Глава 4 Ритуал в серебряной воде

Ветви расступились перед нами, и я натренированным движением своего могучего духа удержал рвущееся наружу некультурное слово. Вместо него хотел сказать: «Красотища-то какая!» — но и этого не сказал, потому что это было бы по́шло и не к месту.

Видели вы когда-нибудь лесное озеро? Я вот — ни разу. Всю жизнь в городе промыкался. Выбирались, конечно, с друзьями на шашлычки и покупаться, но то другие были озёра, попсовые. А тут…

Луна, не встречая никаких препятствий, усеребрила поверхность. Луна была такой огромной, что не существовало, по сути, даже пресловутой лунной дорожки, она охватила сиянием всё.

И — тихо, даже ветра не слыхать. Такая завораживающая картина…

Далеко не сразу я заметил, что перед озером стоит-висит девушка или женщина в белых одеяниях. Сама она не походила на призрака, а вот одеяния — те да. Медленно так, плавно колыхались, хотя вроде бы — ни дуновения.

— Пошли! — прошипела Танька и ущипнула меня за бок. — И молчи там! Без этих твоих, вот этих вот всяких!

Очень понятно объяснила. А что у меня есть такого, вот этого вот? В принципе, я — духовно богатый человек, у меня разное есть. Так что можно было бы и поконкретнее сказать, что именно из этих сокровищ не нужно демонстрировать легкоранимой хранительнице.

Мы выбрались из зарослей и рука об руку двинули к озеру. Грунт тут шёл под уклон, но не круто: упадёшь — далеко не укатишься.

Хранительница вдруг как будто заволновалась и поплыла нам навстречу. Танька замерла, я — тоже.

— Приветствую тебя, о хранительница! — сказала Танька и отвесила поклон.

— Как посмела ты привести сюда мужчину⁈ — воскликнула хранительница.

Голос у неё звучал изрядно. Если бы я не знал, что такое звук 5.1, я бы, наверное, вздрогнул и побледнел, как Танька. Может быть, даже заикаться бы начал, вот как она. А так — я просто мысленно восхитился и принялся разглядывать хранительницу.

Бледная, как фаянс, да простят меня боги за это сравнение. А брови и ресницы будто углём намазаны — так и выделяются. Волосы длинные, тоже чёрные. Начеши вперёд — будет прям как та страшная деваха, которая в фильме из колодца вылезала.

А вообще, если мысленно фотофильтром коррекцию сделать, то получается вполне себе красивая женщина. За тридцать, конечно, ну и что. Я не Танька, геронтофобией не страдаю. Как по мне, так наоборот, если женщине за тридцать — там и отношения ровнее, и проблем меньше. А опыту животворящего как раз-таки больше. В общем, сплошные плюшки.

Сколько у меня девушек было — все старше меня. Первая постоянная лет в двадцать появилась — ей было двадцать два. Потом, в свои двадцать четыре, я познакомился с двадцативосьмилетней, она в клубе сидела и рыдала, что старая и страшная. По факту с мужем разошлась, который повёлся на второкурсницу, тот и наговорил ей всякого.

С этой мы даже вместе жили, у неё квартира была хорошая. Целый год, душа в душу. А потом муж вернулся. Как я понял, та второкурсница высосала из него все деньги, соки и даже немного отожрала плоти (выглядел — как жертва концлагеря, даже драться с ним страшно было). Тут он смекнул, что это не любовь, а фигня какая-то — ну и вернулся… Внезапно. У него ключи были. А вернулся в час вечерний, когда мы там… Ну, в общем, день рождения мой отмечали, двадцать пятый. В стадии «после романтического ужина».

Технически, конечно, было уже за полночь, так что день рождения прошёл. Иначе бы обидно было. Но всё равно сцена вышла некрасивая. Что-то даже разбилось, кажется. А женщина меня спешно за дверь выставила, пообещала разобраться и завтра позвонить.

Пришлось вызывать такси, ехать на работу, там ночевать. Утром проснулся, кофейку сварганил, включил казённый комп, давай объявления о квартирах в аренду просматривать… Не, ну она позвонила, конечно. «Саша, ты понимаешь, такое дело…»

Ладно, чего уж. Я — понятливый. Тем более, квартиру нашёл. И у хозяйки по телефону голос так звучал, чарующе…

Квартира была дорогая, излишне для меня роскошная. Хозяйка — тоже. Но душа просила праздника. Так в свои двадцать пять я сошёлся с тридцатилетней.

Ещё два года райского житья. Реально райского. Вместе не жили, но наезжала она частенько. То счётчики посмотреть, то по ремонту распорядиться. Замужняя, кстати, была… Это всё и сгубило.

Нет-нет, на те же грабли я не наступил, хотя пытался. Просто муж вдруг промониторил цены на недвижимость и возмутился, почему это они такую шикарную квартиру сдают так дёшево. Договор, что на год заключали, уже истёк, так что моя хозяюшка с грустью поставила меня перед фактом, что со следующего месяца ценник на квартиру поднимается чуть ли не вдвое. Грустная была…

Ну, я включил реализм головного мозга и сказал: сорян, съезжаю. Она и не рассчитывала на другое. Попрощались.

Едва новое жильё нашёл — на этот раз без женщин — работа закончилась. Оказался в двадцать семь лет на самом дне жизни. Ни работы, ни личной жилплощади, ни семьи, ни флага, ни армии…

В общем, если бы не Танюха со своим ритуалом похищения книг, мне бы сейчас — вот прямо в эту самую секунду — наверное, грустно было. А так мне вовсе не грустно, мне пытливо и интересно. Когда ещё на призрака живого поглазеешь.

Кстати, пока я предавался воспоминаниям о своей тяжёлой, полной лишений жизни, Танюха, заикаясь, изложила суть дела, и хранительница подвисла, глядя на меня.

Я молчал. Танька же предупредила — ничем этаким не размахивать. Вот я и держался изо всех сил.

— Почему же его не принесли во младенчестве? — спросила хранительница.

— Он незаконнорожденный, и его происхождение долгое время держалось в тайне, — залепетала Танюха. — Но теперь, когда его благородный родитель изволил заставить себя уважать… — Тут у неё внезапно закончился воздух в лёгких, она попыталась вдохнуть, вдохнула куда-то не туда, закашлялась, покраснела… Э-э-эх, тоже мне — стихийница. С воздухом управиться не может.

Впрочем, хранительница суть поняла. Но ясности в текущую ситуацию это ей не прибавило. Мне казалось, что она прям отчётливо хочет почесать в затылке, но сдерживается.

Потом в какой-то момент она будто бы рукой махнула и мысленно сказала: «А, любись оно всё конём!»

Но вслух высказалась иначе:

— Тогда бери на руки и неси к воде.

Она говорила, глядя на меня. Я быстро пораскинул извилинами. Нести хранительницу на руках было бы, наверное, хамством, да к тому же она наверняка бесплотная. Значит, имеется в виду Танюха? Хм, странный ритуал. Но ладно, мы, иномиряне, без комплексов.

Я подхватил Таньку, та даже не пикнула — привыкла уже, постоянно отовсюду летает, я только и успеваю ловить. Но не успел я сделать шаг к озеру, как хранительница возопила:

— Остановись! Нога мужчины туда не ступит.

— Так вы же сами сказали, — подал я голос.

— Возьми, девочка, на руки ребёнка — и ступай к воде.

В гробовой тишине я поставил Таньку на руки. Та похлопала глазами на хранительницу. Потом — на меня.

— Эм… — сказал я и почесал кончик носа. — Вы, конечно, извините, но… Это технически нереально. Я вешу чуть не в два раза больше её.

— Другого пути нет, — холодно сказала Хранительница. — Она должна донести тебя до озера и окунуть в его воды. Тогда я сумею раскрыть твой дар, если он имеется.

— Ой-й-й-й-й-я-я-я-ях-х-х!

— Хватит, надорвёшься. Грыжу тебе ещё лечить потом.

Танька, только что в очередной раз пытавшаяся сделать со мной что-то вроде становой тяги (я прилёг на здоровенный пень поодаль и позволил некоторое время упражняться с моим бренным телом), будто только того и ждала — отступилась.

— Дурак! Сам ты — грыжа! — выдохнула она и упала рядом. Ну действительно здоровенный пень был.

Лежали, глядя на звёзды. Я искал знакомые созвездия и не находил их… Потому что видел их всю жизнь только на картинках. Кто ж в наше время на небо-то смотрит? Смотреть на экран нужно, вдруг что важное.

— Всё папа, с его педантичностью, — пожаловалась Танька. — И ты, с твоими прохиндейскими выкрутасами. Вот жил всю жизнь без магии — чего тебе бы дальше не жилось?

— Так я, знаешь ли, много без чего жил. Что ж мне теперь — вовсе от амбиций отказаться?

— Амбиции у него, — проворчала Танька. — А мне что делать, а? Вот как мне тебя в такую даль волочь⁈

К пню подплыла хранительница с рацпредложением:

— А если он тебе на спину залезет?

Танька сказала:

— Хм.

А я прикрыл глаза рукой.

— Давай вставай! — затормошила меня Танька. — Время идёт, надо до свету управиться!

— Тань, хватит ерундой маяться, а? — попросил я. — Убьёшь себе спину или колени. Тебе ещё на балах отплясывать, между прочим.

— На балах танцуют. Пляшут девки в деревнях. Давай, забирайся! У меня ноги знаешь, какие!

— Знаю. Не напоминай про свои ноги, это может совершенно испортить наши отношения.

Кряхтя, я встал на пне. Танька повернулась спиной. Я вздохнул, посмотрел на хранительницу. Той, судя по выражению призрачного лица, было до зарезу интересно, что получится.

— Колени согни чуток, — сказал я. — И спину выпрями. И прямо держи!

— Лезь давай!

— Команду слушай!

— Фр! Нудный ты!

Но послушалась, чуть присела, спину выпрямила.

Я старался быть нежным. Но всё равно таких звуков подо мной ещё ни одна девушка не издавала.

— Ы-ы-ы-ыгкх-а-а-ар-р-р-рс-с-с-с!

Потом с ещё одним непередаваемым звуком вдохнула и, подхватив меня под колени, заковыляла к озеру.

— Уронишь — он умрёт! — воодушевляла хранительница. — И ты умрёшь. За осквернение.

— Ы-ы-ы! — только и сказала Танька.

Я сомневаюсь, что одних её физических сил бы на эту процедуру хватило. Но уж упорства Татьяне было не занимать. На одном упорстве, наверное, и допёрла. Зашла в озеро по колено — тут-то колени и подкосились. И рухнули мы оба в пучину…

— Саша⁈ — всполошилась Танька, едва вынырнув. — Ты живой⁈

Я тоже вынырнул, отплёвываясь. Вода, впрочем, оказалась чистой и приятной на вкус. Но мало ли что на вкус приятно. Вдруг какая-нибудь кишечная палочка или типа того… Бегай потом по магам-врачевателям.

— Умер! — доложился я. — Восстал из мёртвых, пришёл по твою душу, дабы мстить.

— Дурак! — Танька толкнула меня в грудь, я упал и снова ушёл под воду.

Озеро стремительно становилось глубже. Сейчас я уже на полтора своих роста погрузился. Тут же, запаниковав, поплыл наверх. В сапогах Фёдора Игнатьевича это было непросто, но сапоги я бросить не мог, поскольку был человеком ответственным и к чужому добру относился с уважением.

Кое-как догрёб до поверхности. Вынырнул, задышал. Танька меня схватила, поволокла к берегу.

— Прекратите баловство! — услышал я возмущённый голос хранительницы. — Это священное место!

Точно, блин. А мы как-то подзабыли, что священное. Ну трудно, знаете, сконцентрироваться на святости, когда такой ерундой страдать приходится.

Мы встали рядом, по пояс в воде, и уставились на хранительницу, которая степенно заходила в озеро.

— Из-за тебя я вся мокрая, — прошипела Танька.

— Таково уж моё влияние на женский организм.

— Сашка, я тебя прибью! — Покраснела.

— Не прибьёшь, ты меня любишь. Я твой лучший и единственный друг.

— Фр!

— Сама такая.

— Это переходит все границы! — воскликнула хранительница. — Молчание!

Она взмахнула рукой, широкий рукав потянулся за нею красивым шлейфом, и воздух вокруг нас заискрился. Как будто тысячи светлячков выскочили откуда-то и засияли. Или как будто бы маленькие звёздочки заполонили воздух.

В общем, мы, конечно же, сразу замолчали. Я только мысленно не замолчал. Принялся прикидывать, что это за магия такая, откуда взялась и как работает. Выходило по-разному. Могла быть ментальная, иллюзионная и даже боевая энергетическая.

— В эту судьбоносную ночь, — провозгласила хранительница, красиво размахивая руками, — ты, Татиана Соровская, узнаешь, какой магический дар достался твоему ребёнку!

Танька только вздохнула. Может, представила, как когда-нибудь со своим ребёнком сюда вернётся…

А это, кстати, очень скоро может быть. Потому что жених у неё имеется — неофициальный, правда. И я его ни разу не видел. Потому что он где-то в заграницах шорохается. Но к осени ждут возвращения. Вот чего, кстати, Фёдор Игнатьевич и заактивизировался по моему поводу.

— Разожми руки! — голосила хранительница. — Позволь моим силам позаботиться о малыше.

Танька посмотрела на свои совершенно разжатые руки. Пожала плечами, поморщилась — болели, видать, плечи.

И тут силы хранительницы принялись обо мне заботиться. Я почувствовал, как меня поднимает из воды. Иными словами, я — взлетел. Медленно и плавно. Повис, как дурак, в полуметре над озером. Танька смотрела на меня снизу обеспокоенным взглядом.

Хранительница повела рукой, и та же неведомая сила разложила меня в горизонтальную плоскость. А потом — опустила обратно на воду. Я закачался на поверхности, опять глядя на небо.

— Слуги мои! Осколки неба изначального! Пройдите сквозь этого младенца, и пусть тот из вас, кто ему сродни, останется.

«Светлячки» оперативно собрались надо мной в фигуру, напоминающую пику.

— Мама, — сказал я.

Пика обрушилась вниз и пронзила мне грудь.

Я уж было почти собрался закричать, но вдруг смекнул, что боли нет. Светлячки прошли сквозь меня с лёгким, даже, пожалуй, приятным покалыванием, вынырнули из воды и снова заплясали вокруг в воздухе.

А хранительница принялась с немыслимой скоростью их пересчитывать, тыкая пальцем и что-то шепча.

Ну, удачи, конечно. Навскидку их тысяч десять точно…

Однако хранительница справилась быстро. Лицо её исказилось, и она прокричала:

— Не может быть!

— Нет у него никакого дара, да? — спросила зловредная Танька.

Ни слова не говоря, хранительница ещё раз стремительно пересчитала светлячков и подошла ко мне. Вода от её движения не колыхнулась.

Надо мной нависло призрачное лицо. Оно внимательно меня осмотрело и уставилось на Таньку.

— Что такое? — занервничала та.

— Радуйся, Татиана Соровская! Ибо редким даром обладает твой ребёнок.

— Да ладно? — хором выдали мы с Танькой.

— В нём живёт дар Ананке.

Я чуть повернул голову, чтобы посмотреть на Танюху. И даже испугался: она сделалась едва ли не бледнее самой хранительницы.

— А… Ананке?.. — пролепетала она.

— Ананке, — выдохнула хранительница и простёрла надо мной руку. — Так пусть из искры возгорится пламя, когда костёр готов и кремня ждёт кресало!

Что-то полупрозрачное, колышущееся возникло между её ладонью и моей грудью. Сердце забилось часто-часто. На миг мне показалось, что я задыхаюсь, в глазах потемнело.

А потом я сделал глубокий вдох, и мне стало так хорошо, что я улыбнулся.

Несмотря ни на что, обратно до определённой черты меня опять пришлось переть Таньке, на своём горбу. Да ещё и в горку. Как она это выдержала — я даже представлять не пытался.

Она ещё в озере сняла туфли и держала их в руке, так что мне приходилось смотреть изо всех сил в сторону и чем-то занимать мысли, чтобы не скатиться на самое дно своего неизбывного фетишизма.

— Можно, — подсказала хранительница, и Танька со стоном рухнула набок.

Она лежала на траве совсем без сил, облепленная мокрым платьем, и тяжело дышала. Я же лежал рядом из солидарности. Хранительница мыкалась неподалёку, напоминая продавщицу, которой не терпится закрыть магазин и свалить домой, но приходится терпеть припёршихся в последнюю минуту нудных и тупых покупателей.

— Никогда не буду рожать детей, — пришла Танька к неожиданному выводу. — Ни за что на свете. А чтобы оградить себя от соблазна — уйду в монастырь. Вот только ещё немножечко поживу — и в монастырь.

— Там работать надо, — сказал я. — Много. И тяжело. А потом — молиться.

— Тьфу. Вечно ты всё испортишь, Сашка.

— Так я ведь стар и мудр. Во мне множество сведений содержится… Обуй туфли.

— Отстань. Они испорчены безнадёжно. Теперь я вынуждена буду купить новые, и папа не посмеет отказать.

Фёдор Игнатьевич был прижимистым дядькой, это да. Причём, не столько из жадности, сколько из страсти к порядку. Статьи расходов у него были расписаны на месяц вперёд, и добывать из него каждую копейку на внезапные нужды Таньке приходилось с боем. После каждого такого боя Фёдор Игнатьевич, обеднев на энную сумму, принимался стенать, обматывал голову мокрым полотенцем и уходил в кабинет — пересчитывать смету.

Частенько из кабинета доносился неосторожный звон графина о бокал. А наутро Фёдор Игнатьевич был бледен, не имел аппетиту и при каждом удобном случае пенял дочке, что из-за неё лишается последних крох здоровья.

— Имей в виду, если не обуешься — я с тобой никуда не пойду. Здесь останусь.

— Здесь нельзя оставаться, — сказала хранительница. — Рассвет застанет — превратишься в дерево навсегда.

— Лучше так, чем осквернить похотью чистую и святую дружбу.

— Верно говоришь, — согласилась хранительница, которая, судя по голосу, нехотя прониклась ко мне уважением. Несмотря на половую принадлежность.

Танька, кряхтя, уселась, содрогнулась и сказала: «Бр-р-р!»

Ну, согласен — холодно. Увы, ничего предложить не могу, сам весь насквозь мокрый. Один путь — домой, к камину.

— Уходите? — обрадовалась хранительница.

— Почти, — стуча зубами, сказала Танька. — Саш, вставай.

— С места не тронусь, пока…

— Вставай, говорю, у меня есть невероятный план.

Я поверил, встал. Танька заставила меня отвернуться, после чего бесцеремонно запрыгнула мне на шею.

— Вот и тащи! — сказала на ухо. — Да смотри, чтоб городовой не заметил. Увидит — я разорусь, что меня похитили. Пусть он тебя и прибьёт на месте, а то проблем от тебя…

Я сделал пару шагов. Обернулся — и только хмыкнул. Ни озера, ни хранительницы. Магия!

— Топай давай! — понукала Танька.

Я и топал.

Танюха сколдовала огонёк, чтобы плыл перед нами и указывал дорогу.

Ей было неудобно. Весь вес приходился на руки, руки быстро устали. Пришлось мне чуток вперёд наклониться. Но не могла же она позволить мне схватить её за ноги для устойчивости? Нет, конечно. Я ей это всё давно уже объяснил…

— А ты своей магией огня просушиться не можешь? — спросил я. — И меня просушить.

— Что ты! Такие тонкости только на пятом курсе изучают. Это же можно запросто человека спалить.

— Понял, отстал. А вот это вот — дар Ананке — это как вообще? В учебнике такого не было.

— Дома расскажу! Сейчас я слишком занята, я сейчас зубами стучать буду.

И застучала зубами у меня над ухом. Громко, аж неприятно.